Мими
В начале лета кажется всегда
Ещё вот-вот и зазвенит трамвайчик,
И в серый лён упрутся провода –
Такое небо. Мелкий попугайчик
И хомячок расстанутся с детьми –
Те уезжают к бабушке на дачу,
А в Оперном скончается Мими
В последний раз. В партере не заплачут
Ведь под сорочкой хрустнет пузырёк
С холодной бутафорско-рыбьей кровью.
Париж картонный смялся и поблёк,
Мими убита главной женской ролью.
Мими воскреснет, сядет на трамвай
И въедет в лето, в дрязги и гастроли.
Что наша жизнь? Да просто каравай,
Разломанный на роли, роли, роли.
В Болонье
Под портиками помнишь – благодать,
Идёт народ как княжеская рать,
И лица-то довольные, ещё бы:
В бутиках все новинки разобрать,
И в Червию июньскую удрать
На выходной. Болонские трущобы:
Сырые предзакатные дворы,
В подъездах мошкара и комары
И каменные лестницы как в склепе.
С торца же всё витрины, в них дары,
Хозяева вальяжны и стары,
Такие как унас давно, при НЭПе.
И дети, дети – шортики и лён
Макушек. И светилом опалён
Огромный город дышит куполами,
А небу отдаёт свой пот и жар,
Мороженым заманивает бар
И угрожает скользкими полами.
А Вечность как торговка за углом,
Кариатида с мраморным узлом
Причёски, поджидает любопытных
Туристов, одиночек и вообще.
За дверью, что в герани и плюще,
Таверна поглощает ненасытных.
И ты, и ты плывёшь в людской волне
То в чреве, то на гребне, то на дне,
И бесполезно ей сопротивление.
Израненный о камни, но вполне
Жизнеспособный в маленькой стране
Рассчитанной на вечное старенье.
Зрелость
Ах, зрелость, будто ком земли,
Поддетый дедовской лопатой!
Ну как Вам дышится расплатой?
Ну что ж Вы нюни развели?
Вы не носили ярких шкур
С подкладкой ценного атласа,
На пляжах Ниццы и Мадраса
Не слыли лучшей из скульптур?
Ну ладно, это перебор!
Вы были молодостью славны.
Вам целовали руки фавны,
И инженер, и доктор лор.
Бокал ваш был подчас не пуст,
Кто ж обнесёт Елену в Трое?
В крови кураж, не сахар с РОЭ,
Под свитерком – Роденов бюст.
Но постарели зеркала
Не в мире – в вашем будуаре.
Под окнами на тротуаре
Последний рыцарь. Как пчела
Вас укусила грусть – тоска.
Так больно! В жилку на запястье.
Вам зрелость кажется напастью
Лишь тем, что к вечности близка!
* * *
Горькую пили ещё до меня,
Каждый – свою, неизменно браня,
Жизнь, что как прачка стирает на них
Грязные простыни. Мелок и тих
Этот ручей, где стирает она –
В нём протекает позор и вина,
В нём протекает Бог весть, что за слизь.
Этой воды берегись – не коснись.
Жизнь прополощет твой жалкий наряд
Здесь средь кувшинок и голых наяд.
Видишь, как сходят позор и вина?
Саван твой будет из белого льна.
* * *
Луна в ободке из агата
Явится к скорой грозе.
Ночка с душой конокрада,
Облачко с тельцем-безе.
Август прошёл по Европе
Развязно с травинкой в зубах.
Барыней в алом салопе
Осень в своих погребах
Ходит, качая боками,
Гладит бутыли, сыры.
Я же с моими стихами
Стою как с мешком мишуры.
Одна под сиреневым небом,
Под звёздным ковшом как дитя.
Слова не становятся хлебом –
Как сорные травы летят,
Когда их косарь отсекает.
Прощайте, слова-васильки!
Так тихо, что слышно-лакает
Волк из остывшей реки.
* * *
И мой корабль отчалит точно в срок
От пристани хоть мраморной, хоть ветхой,
И каждый миг окажется вдруг вехой,
И Бог не будет больше столь же строг.
И он, глядящий издавна извне,
Меня увидит рыбкой малой в вазе.
Мои все « почему, за что мне, разве»
Замолкнут в настоящей тишине.
Я на ладони – вдребезги сосуд,
Я задышала, кажется, навечно.
И этот свет несётся как по встречной.
О, дай мне силы вымолвить: «Я тут!»
Сонет № 90
От Рио до Вернаццы поезд шёл,
Позвякивая внутренним железом.
А море слева гладкое как шёлк,
И амарант несросшимся порезом
Спускался в пропасть. Белоснежный бок
Собора выделялся в изумрудном.
На яхте чей-то суетился кок,
В момент обеда обладая судном
Поболее хозяина. Журнал
В руках норвежки бился яркой птицей.
Сирокко замирающий стонал,
Играл свой джаз бельём и черепицей.
От Рио до Вернаццы и назад.
Я жил в Аркадии и тем разгневал ад!
* * *
Когда-то не писала я стихов,
Они меня нисколько не прельщали.
Тогда была мудрей я и моложе,
И жизнь держала за руку меня,
Мы были с ней подруги. Небеса,
Когда же я решила, что она –
Источник вдохновения, объект
Исследований тщательных,
Бесплодных? Естественно,
На этом прервалась вся трепетная
Дружба. Жизнь моя, прости
Теперь мне это любопытство!
Не отвернись! Я на тебя смотрю
Как прежде с неподдельным
Восхищеньем. И если я рисую твой
Портрет, ты можешь быть уверена,
Что он не исказит твой облик
Ни на йоту, не преуменьшит
Вечной красоты. Ты щеголяешь
В золоте, в кораллах. В моих стихах
Тебе семнадцать лет!
Ну как, я убедительна? Ах, нет?
Ко мне ты совершенно равнодушна.
И я стою у зеркала с блокнотом
Исписанным, что так себе трофей.
В венецианском дворце
Прохлада лестницы и вспышки витражей
И зеркала, чья амальгама помнит
Фигурки арлекинов и пажей,
Кормилицы, что, выходя из комнат
Своей двадцатилетней госпожи,
Подмигивала стражнику как ровня.
Что вечность? Только поле без межи,
Мы по нему старательно бежим,
Но падаем,как кролики в жаровню.
Мишени гриппа, оспы и чумы,
Мы всё же существуем в промежутке.
«Не бойся тьмы, не бойся больше тьмы», –
Шепнёт
Паяц
Господскому
Малютке.
В Уфе
Ленин в скверике грустно сидел,
Ведь ему уже не было веры.
Из коробки вытаскивал мел
Первоклассник. И с кофе эклеры
Парикмахерши взяли в кафе,
Обжигая стаканчиком пальцы.
На фасаде напротив ЭфЭ
По-башкирски мерцало уральцам.
И ноябрьский слякотный сплин
Представлял новогодние горки,
И луна в многодырчатый блин
Превращалась из месяца-корки.
Своим лезвием синим звезда
Небо вспорет как чёрный каракуль.
Я была тогда счастлива? «Да», –
Прошептал флорентийский оракул.
* * *
У меня есть Время, чтоб выйти из лабиринта,
И последний ход до того, как исчезнет, бита,
Из игры моя карта. Как грохнет со смаком бита
О журнальный столик с вазой эпохи Мин.
До того как Падре шепнёт:
«Аминь!»
Это время плавится мёдом в июльский полдень.
И подсчётом шагов вещает, что день мой
Пройден,
И вручает раз в сутки никчемный картонный
Орден
За уборку, шитьё, улыбки, мытьё машины,
И вручает его
с довольным лицом
мужчины.
У меня есть Время, оно закрывает под вечер
Двери
Всех романских церквей и баров, где пили
«Мэри»,
Богоделен, приютов: и детских, и тех, где звери.
Закрывает последний притон и бензоколонку,
Заглушает последний
Колокол,
Что бередит
Перепонку.
Сонет № 74 Моцарт. Реквием
Закончить Реквием – заказчик мрачен, строг,
Как хорошо, что срок не обозначен.
Аванс не весь на лекарей истрачен –
В постель на ужин подали пирог!
Ах, Вена, как ты в сумерках нежна,
Снег что глазурь на крышах экипажей.
И самый чуткий из возможных стражей,
У ног больного прилегла жена.
Оставить мир концертов и парчи,
Быть бедняком и гением – не ново.
Пусть Пастор верит: первым было Слово,
Лишь заиграют Реквием – молчит!
Сальери, сколь горька твоя стезя,
Доказывать, что были вы – друзья!
© Александра Скребкова-Тирелли, 2020–2021.
© 45-я параллель, 2021.