Александра Скребкова-Тирелли

Александра Скребкова-Тирелли

Четвёртое измерение № 30 (522) от 21 октября 2020 года

Сарафан в горошек

Франческо возвращается с войны

 

Да, ты вернулся. В мае в этот раз.

Гортензии цветут на Виа Сестри.

Дед вечерами в городском оркестре

По-дилетантски свой выводит джаз.

 

А бабушка, по-прежнему, на кухне

В муке по локоть – будет вам обед!

Шкворчанье масла, запахи котлет,

Очаг в её владениях не тухнет.

 

Сестра кроссовки бросила в прихожей,

Рюкзак с мультяшками, толстовку Адидас,

И если Бог опять солдата спас,

То жизнь ему растрачивать негоже.

 

А как спасал – то пулю отведёт,

То вдруг шепнёт на ухо: «Осторожно!»

В Италии сейчас с работой сложно,

А на войне – кому как повезёт.

 

Ему везёт. Так в классе ученик

Урок не выучил, но вызвали другого.

Вот так и смерть: глядит подчас сурово,

Но не к тебе её повёрнут лик.

Всё хорошо. Франческо включит свет.

Приходит вечер. Там, за занавеской,

Под окнами, смех женский словно всплески

Морской волны, которой вовсе нет.

 

За стойкой бара пьёт самбуку дед –

Застрял там снова, не дойдя до дома.

На кухне монотонней метронома

Опять шипит подливка для котлет.

 

Вот так проходит жизнь, другой не надо.

Франческо благодарен всем святым,

Что от войны остался только дым,

И тот рассеялся над крышами Багдада.

 

Ну а печаль? А как же без неё.

Её зовут Беллини Беатриче.

Он помнит облик тоненький девичий

И сарафан открытый как бельё.

 

Льняная прядь, веснушки, а глаза

Холодные, как озеро в пещере.

Она, увы, права в какой-то мере,

Что вышла замуж. Близится гроза

 

Как будто кто-то вспомнил о расплате:

Дрожат кусты, домой запрыгнул кот,

Луна за тучей спряталась и ждёт,

Чем кончится рассказ мой о солдате.

 

О депрессии

 

Встать, приготовить завтрак, бензина залить полный бак,

И кто же сказать посмеет, что ты – лоботряс и слабак?

И кто головой покачает, кто в шутку покажет кулак?

Комфортно живёшь, говорят, твой дом – не тюрьма, не барак.

 

Твой сын на войну не призван и дочь не в рабочем платке,

Идёшь – не хромаешь калекой с буханкой в холщёвом мешке.

Судьбою не изгнан с дороги в канаву, в кювет, на вокзал.

Так кто ж тебя словно собаку за шею к столбу привязал?

 

Бог мой, Отец мой, Хозяин, приди, отвяжи, пожалей!

Твой силуэт растворился в глубине ещё сонных аллей.

Утренний воздух хрустальный бьёт по открытым глазам.

Язык мой собачий багровый тёплые слёзы слизал.

 

Как ни кричу – не услышат, вою – ругается люд,

Жизнь подаёт мне на выбор меню из отравленных блюд.

Лягу я в мокрые листья, может вернётся за мной

Бог мой, Хозяин, Спаситель, измученный жаркой виной.

 

* * *

 

Русалка смотрит вверх сквозь лепесток,

Упавший в воду в мае пред рассветом.

Коровий череп, в ил уткнувши рог,

Здесь зимовал безрадостным сегретом.

 

Иллюминаторы его пустых глазниц

Пропустят рыбок серебристых стайку.

С апломбом древним царских колесниц

Восходит солнце. Поднимая майку

 

До самых плеч, готовится рыбак

Принять атаку комаров и мошек,

И отбелённый ком тугой рубах

Несёт хозяйка. Сарафан в горошек

 

Мелькает между яблонь. День пошёл

Как до него все шли его собратья.

Вот где бы взять такой большой мешок

И как грибы все дни в него собрать бы!

 

Чтоб навсегда при мне моё добро

Осталось пусть сухое, но навечно,

Но только дождь в железное ведро

Заплакал над моей безумной речью.

 

История маленькой катастрофы

 

Там, где касается море в бетон заключённой земли,

Стоял, зазывая туристов, прогулочный катер «Дали».

И каждое утро по пирсу чаячий гордый народ

Разгуливал, как по Парижу законодатели мод.

 

И запах эспрессо и булок сливочных с джемом и без

Для местных был тривиален, как в Новый год – майонез.

Запах взбирался по шторкам цветастым бараков в порту

И расходился по кухням, как в детском предплечье Манту.

 

В спальне с видом на пристань спит до полудня старик,

Веер комнатной пальмы, в пыльном зеркале блик

Солнца, что требует больше, чем от подруги юнец,

Солнца, чьё золото ярче тонны венчальных колец!

 

Солнца, что жалует ветошь не меньше, чем новый наряд.

Утром солёным июльским пламенем синим горят

Волны, рождённые ветром, дующим с края земли,

Волны, что бьются в обшивку круглого бока «Дали».

 

Вечером будет гулянье, розовый шар – фейерверк.

Свет от террас ресторанов словно от факела вверх

Будет стремиться, но падать, зайцем маячить в кустах,

Нищие руки протянут, узкие как на крестах.

 

Клоун, детьми окружённый, мученик, вечный Гуимплен.

К разгорячённой брусчатке капли арбуза с колен

Тонкой спускаются струйкой – в шортах и юбочках люд.

В барах янтарное зелье по кубикам льда разольют.

 

Вдруг металлический скрежет как будто бы из-под земли:

На пристань с грохотом адским набросился катер «Дали».

Ветер совсем обезумел, стал безнаказанно груб:

Цепи железные пирса сплюнул как выбитый зуб.

 

Завтра в газете напишет давно безработный хронист,

Что катер под вечер по пирсу летал, словно сорванный лист!

Забудут тот случай поспешно, как в груде белья пистолет,

Пока, заскучав не на шутку, о нём не расскажет поэт.

 

* * *

 

И новый день проходит сквозь стекло,

Сидит со мной на краешке кровати.

Мой счёт в руках, готова ли к оплате?

Нет, не готова, ведь всегда везло.

 

И Бог смотрел, как смотрят на дитя,

Со снисхождением к капризам и проделкам.

Насущный хлеб разложен по тарелкам

И все долги оставлены шутя.

 

А что теперь? Есть милости предел?

Глотком её последним не напиться,

Глоток её последний так искрится,

Как кубок полный раньше не умел.

 

* * *

 

Вечерний свет, как розовый сироп,

Разлит по комнате. Закат, ты пунктуален,

Нескромный посетитель женских спален

И завсегдатай крыш и козьих троп.

 

Не прогоню, сиди со мной мой друг,

Подольше будь – к другим ещё успеешь.

Пока в лице совсем не потемнеешь,

Не разжимай своих горячих рук.

 

Не уступай так просто без борьбы:

Луна ещё эскиз на карте неба.

Ах, Отче наш, спусти любви и хлеба

В застывший мир крещенской ворожбы.

 

Спусти в сугроб в серебряном ведёрке,

Пусть каждый выбирает, что нужней.

И если можешь, не забудь зверей,

Пусть каждому бездомному – по норке.

 

Иль по хозяйской ласковой руке,

И по дымящей чашке с жирным супом,

И сердце пса с звериным жарким стуком

Наполнит щедро жилку на виске.

 

* * *

 

Облака легки, как банты

Девочек, сидящих в ряд,

Словно в яму оркестранты

Голуби спустились в сад.

 

И по крошкам расхватают

Август – серый каравай.

Птички божие не знают

Для чего на небе рай.

 

Для чего земля скудеет,

Чем наполнится весной.

Что же дышится ровнее,

Хоть так краток путь земной?

 

Что же дышится всё глубже,

Видно дальше за рекой?

Будто враг по старой дружбе

Свечи жжёт за упокой.

 

Будто друг во сне увидел

То, что скрыто наяву.

Будто тот, кто ненавидел,

Счастлив стал, что я живу.

 

Будто заново родиться

Мне в рубашке суждено!

Осень, дай же мне забыться,

Пригубив твоё вино.

 

Сонет 67

 

Пустые латы. Рыцаря в них нет.

Он избежал в конце концов ловушки.

Спит голова на каменной подушке

Уже семь сотен бесконечных лет.

 

Он в склепе. Влажны стены, холодны,

И капли заполняют мрак глазницы.

И смерть, отъехав в образе возницы,

Здесь больше не нарушит тишины.

Мадонна, очи цвета янтаря

С поблекшей фрески смотрит как живая,

И сторож, после ужина зевая,

Клянёт туманный сумрак ноября.

 

Мне кажется, не предусмотрен ад

Для лекарей, для нищих, для солдат.

 

Сонет 72. Поединок

 

Дорога, ты как будто простыня,

Расстеленная мне до горизонта.

И эта жизнь – игра в пределах корта

Или война? Так где ж моя броня?

 

Противник до зубов вооружён,

А у меня – лишь мячик да ракетка.

И пусть я ас, и бью легко и метко,

Но кажется выигрывает он.

 

А на трибунах мрак и тишина,

И только ветер – каторжние кружится,

И хризантемой бархатной к петлице

Ночных небес луна пригвождена.

 

Не так уж важно, сколь мудрён игрок,

Когда на корте твой противник – Рок.

 

Сонет 79

 

На камне ящерка застыла словно брошь,

И солнце смотрит взглядом ювелира

В витрину ослепительную мира,

Покрытую сокровищами сплошь.

 

Жемчужины – то ландыша цветы

На клумбе – малахитовом подносе.

И маки, чья погибель в сенокосе,

Сейчас в зените свежей красоты.

 

Что выбрать мне? Природа так щедра?

Вот только мне не нужно серебра,

И не прельстить брильянтовой подвеской.

 

Мой дом не здесь, и я теперь уйду

Туда, где сквозь небесную слюду

Созвездия проступают арабеской.

 

Рим сегодня / вчера / завтра.

Roma oggi ieri domani

 

Ночь холодна, и в Риме жгли костры

Бродяги и заблудшие солдаты-

Наёмники, что жаждали оплаты

За то, что для семьи уже мертвы.

 

Пусть бьётся сердце ровно под плащом-

Не обмануть его ни на минуту.

Смирение, столь свойственное люду

Простому – хоть с мотыгой, хоть мечом!

 

Патриции мятежны, но с ленцой-

Тела их тонут в мягких драпировках

Альковов. На плебейскую сноровку

Взирают со скучающим лицом.

 

Вернёмся в город. Мрачно Пантеон

Приветствует отбившихся от стаи,

Тибр налетает яростно на сваи

Мостов. Как золотой хамелеон,

 

Вцепился месяц в тучи грозовые

И смотрит вниз с суровостью жреца.

Под статуей Волчицы у дворца

Рем с Ромулом продрогли, но живые.

 

О, миф о вечности, ты жив здесь до сих пор!

Пусть вечен только плющ на окнах спальни.

То не Вулкан стучит по наковальне –

Трамвай гремит. Из-под парчовых штор

 

Рука в веснушках цвета шоколада

Скользит по шкурке рыжего кота,

А в комнате паркета чистота

Зависит от Христины из Белграда.

 

И школьники, забывши про тоску

Экзаменов, случившихся в июне,

Несутся мимо лавочки Ли Юня,

Тесня его к дверному косяку.

 

Сансара

 

Босая Ахиллесова пята.

Зачем же так? Не проще ли в ботинках

Идти к врагам в железные врата?

Когда убит, не склеишь по крупинкам

То, что когда-то было плоть и кровь,

В подглазье не добавишь паутинку

Морщинок. Может быть, родишься вновь

В какой-нибудь деревне, в захолустье

Не на Руси, уже не на Руси,

А там, где Ганга масленого устье.

В таком вот нереальном захолустье

Рождайся, и живи, и не грусти.