На кругу, в старинном парке –
Каблуков весёлый бой.
И гудит, как улей жаркий,
Ранний полдень, летний праздник,
В синем небе – самолёт.
Девки, ленты подбирая,
Я скитаюсь сиротливо.
Я один. Куда идти?..
Без охоты кружку пива
Все знакомые навстречу.
Не видать тебя одной.
Что ж ты думаешь такое?
Праздник в сборе. В самом деле,
Полон парк людьми, как дом.
Все дороги опустели
В отдаленье пыль клубится,
Слышен смех, пугливый крик.
Детвору везет на праздник
Ты не едешь, не прощаешь,
Чтоб самой жалеть потом.
Книжку скучную читаешь
Вижу я твою головку
В беглых тенях от ветвей,
И холстинковое платье,
И лежишь ты там, девчонка,
С детской хмуростью в бровях.
И в траве твоя гребёнка, –
Не хотите, как хотите,
Оставайтесь там в саду.
Убегает в рожь дорога.
Я пойду зелёной кромкой
Вдоль дороги. Рожь по грудь.
Ничего. Перехвораю.
Широко в полях и пусто.
Вот по ржи волна прошла...
Так мне славно, так мне грустно
Мы с тобой играли вместе,
Пыль топтали у завалин,
И тебя моей невестой
Мы росли с тобой, а кто-то
Рос совсем в другом краю
И в полгода заработал
Он летает, он далече,
Я сижу с тобою здесь.
И о нём, о скорой встрече
И, твои лаская руки,
Вижу я со стороны
Столько нежности подруги,
Вся ты им живёшь и дышишь,
Вся верна, чиста, как мать.
Ничего тут не попишешь,
Я за встречу благодарен,
У меня обиды нет.
Видно, он хороший парень,
Пусть он смелый, пусть известный,
Пусть ещё побьёт рекорд,
Но и пусть мою невесту
Звёзды, звёзды, как мне быть,
Звёзды, что мне делать,
Чтобы так её любить,
Вот прошло уже три дня,
Как она сказала:
– Полюбите так меня,
Чтобы не было для вас
Всё на свете просто,
Чтоб хотелось вам подчас
Чтоб ни дыма, ни огня
Вам не страшно было.
Полюбите так меня,
Давай-ка, друг, пройдём кружком
По тем дорожкам славным,
Где мы с тобою босиком
Отбегали недавно.
Ещё в прогалинах кустов,
Где мы в ночном бывали,
Огнища наши от костров
Позаросли едва ли.
Ещё на речке мы найдём
То место возле моста,
Где мы ловили решетом
Плотичек светлохвостых.
Пойдём-ка, друг, пойдём туда,
К плотине обветшалой,
Где, как по лесенке, вода
По колесу бежала.
Пойдем, посмотрим старый сад,
Где сторож был Данила.
Неделя без году назад
И мы у дедовской земли
С тобой расти спешили.
Мы точно поле перешли –
Наш день рабочий начался,
И мы с тобой мужчины.
Нам сеять хлеб, рубить леса
И резать плугом целину,
И в океанах плавать,
И охранять свою страну
Народ мы взрослый, занятой.
Как знать, когда случится
Вот так стоять, вдвоём с тобой,
И пусть в последний раз сюда
Зашли мы мимоходом,
Мы не забудем никогда,
И в грозных будущих боях
Мы вспомним, что за нами –
И эти милые края,
Давай же, друг, пройдём кружком
По всем дорожкам славным,
Где мы с тобою босиком
Из записной потёртой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Лежало как-то неумело
По-детски маленькое тело.
Шинель ко льду мороз прижал,
Далёко шапка отлетела,
Казалось, мальчик не лежал,
А всё ещё бегом бежал,
Среди большой войны жестокой,
С чего – ума не приложу, –
Мне жалко той судьбы далёкой,
Как будто мёртвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примёрзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, –
Точно в пропасть с обрыва –
И во всем этом мире
До конца его дней –
Ни петлички,
Ни лычки
Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облаком пыли
Я – где крик петушиный
На заре по росе;
Я – где ваши машины
Где – травинку к травинке –
Речка травы прядёт,
Там, куда на поминки
Летом горького года
Я убит. Для меня –
Ни известий, ни сводок
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю –
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?
Этот месяц был страшен.
Неужели до осени
Был за н и м уже Дон
И хотя бы колёсами
Нет, неправда! Задачи
Той не выиграл враг.
Нет же, нет! А иначе,
И у мёртвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она –
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на проверке
Мы – что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память –
Нашим прахом по праву
Овладел чернозём.
Наша вечная слава –
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам все это, живые.
Что недаром боролись
Мы за родину–мать.
Пусть не слышен наш голос,
Вы должны были, братья,
Устоять как стена,
Ибо мёртвых проклятье –
Это горькое право
Нам навеки дано,
И за нами оно –
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Всем, что, может, давно
Всем привычно и ясно.
Но да будет оно
Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли
И в тылу у Москвы
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Там последняя пядь
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы.
И Смоленск уже взят?
Может быть, вы к границе
Подступили уже?
Ведь Берлин, если помните,
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Наше всё! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Всё отдав, не оставили
Всё на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Ибо в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, –
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Чтоб за дело святое,
За советскую власть
Так же, может быть, точно
Я убит подо Ржевом,
Тот – ещё под Москвой...
Где-то, воины, где вы,
В городах миллионных,
В сёлах, дома – в семье?
В боевых гарнизонах
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу...
Я вам жить завещаю –
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
Горевать – горделиво,
Не клонясь головой.
Ликовать – не хвастливо
И беречь её свято,
Братья, – счастье своё, –
В память воина-брата,
Перед войной, как будто в знак беды,
Чтоб легче не была, явившись в новости,
Морозами неслыханной суровости
И тяжко было сердцу удрученному
Средь буйной видеть зелени иной
Торчащие по-зимнему, по-чёрному
Под их корой, как у бревна отхлупшею,
Виднелся мертвенный коричневый нагар.
И повсеместно избранные, лучшие
Прошли года. Деревья умерщвлённые
С нежданной силой ожили опять,
Живые ветки выдали, зелёные...
1945
На крыльце сидит боец.
На скворца дивится:
– Что хотите, а скворец
День-деньской, как тут стоим,
В садике горелом
Занимается своим
Починяет домик свой,
Бывший без пригляда.
Мол, война себе войной,
Я не пишу давно ни строчки
Про малый срок весны любой;
Про тот листок из зимней почки,
Про дым и пух цветенья краткий,
Про тот всегда нежданный день,
Когда отметишь без оглядки,
Не говорю в стихах ни слова
Про беглый век земных красот,
Про запах сена молодого,
Пройдясь по скошенному лугу;
Про пенье петушков-цыплят,
Про журавлей, что скоро к югу
Про цвет рябиновый заката,
Про то, что мир мне всё больней,
Прекрасный и невиноватый
Что доля мне теперь иная,
Иной, чем в юности, удел,-
Не говорю, не сочиняю.
Недаром чьими-то устами
Уж было сказано давно
О том, что молодость с годами
Дробится рваный цоколь монумента,
Взвывает сталь отбойных молотков.
Крутой раствор особого цемента
Пришло так быстро время пересчёта,
И так нагляден нынешний урок:
Чрезмерная о вечности забота –
Но как сцепились намертво каменья,
Разъять их силой – выдать семь потов.
Чрезмерная забота о забвенье
Всё, что на свете сделано руками,
Рукам под силу обратить на слом.
Но дело в том,
Что сам собою камень –
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
И сказок в трепетную память,
И песен стороны родной,
И старых праздников с попами,
И в захолустье, потрясённом
Всемирным чудом новых дней,-
Старинных зим с певучим стоном
И вёсен в дружном развороте,
Морей и речек на дворе,
Икры лягушечьей в болоте,
И летних гроз, грибов и ягод,
Росистых троп в траве глухой,
Пастушьих радостей и тягот,
И ранней горечи и боли,
И детской мстительной мечты,
И дней, не высиженных в школе,
И босоты, и наготы.
Всего – и скудости унылой
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Ни щедрой выдачей здоровья
И сил, что были про запас,
Ни первой дружбой и любовью,
Ни славы замыслом зелёным,
Отравой сладкой строк и слов;
Ни кружкой с дымным самогоном
В кругу певцов и мудрецов –
Тихонь и спорщиков до страсти,
Чей толк не прост и речь остра
Насчёт былой и новой власти,
Насчёт добра
Чтоб жил и был всегда с народом,
Чтоб ведал всё, что станет с ним,
Не обошла тридцатым годом.
И сорок первым,
И столько в сердце поместила,
Что диву даться до поры,
Какие резкие под силу
И что мне малые напасти
И незадачи на пути,
Когда я знаю это счастье –
Не мимоездом, стороною
Её увидеть без хлопот,
Но знать горбом и всей спиною
И будто дело молодое –
Всё, что затеял и слепил,
Считать одной ничтожной долей
Того, что людям должен был.
Зато порукой обоюдной
Любая скрашена страда:
Ещё и впредь мне будет трудно,
Но чтобы страшно –
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете –
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить. Даже Льву Толстому –
А я лишь смертный. За своё в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Не хожен путь,
И не прост подъём.
Но будь ты большим иль малым,
А только – вперёд
За бегущим днём,
Как за огневым валом.
За ним, за ним –
Не тебе одному
Бедой грозит передышка –
За валом огня.
И плотней к нему.
Сробел и отстал – крышка!
Такая служба твоя, поэт,
И весь ты в ней без остатка.
– А страшно всё же?
– Ещё бы – нет!
И страшно порой.
Чернил давнишних блеклый цвет,
И разный почерк разных лет
И даже дней – то строгий, чёткий,
То вроде сбивчивой походки –
Ребяческих волнений след,
Усталости иль недосуга
И просто лени и тоски.
То – вдруг – и не твоей руки
Нажимы, хвостики, крючки,
А твоего былого друга –
Поводыря начальных дней...
То мельче строчки, то крупней,
Но отступ слева всё заметней,
И спуск поспешный вправо, вниз,
Совсем на нет в конце страниц –
Строки не разобрать последней.
Да есть ли толк и разбирать,
Листая старую тетрадь
С тем безысходным напряженьем,
С каким мы в зеркале хотим
Сродниться как-то со своим
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,-
Есть имена и есть такие даты, –
Они нетленной сущности полны.
Мы в буднях перед ними виноваты, –
Не замолить по праздникам вины.
И славословья музыкою громкой
Не заглушить их памяти святой.
И в наших будут жить они потомках,
Просыпаюсь по-летнему
Ради доброго дня.
Только день всё заметнее
За неясными окнами,
Словно тот, да не тот,
Он над ёлками мокрыми
Медлит высветить мглистую
Дымку – сам не богат.
И со мною не выстоит,
Приготовься заранее
До конца претерпеть
Все его отставания,
Листва отпылала,
опала, и запахом поздним
Настоян осинник –
гарькавым и легкоморозным.
Последние пали
неблёклые листья сирени.
И садики стали
беднее, светлей и смиренней.
Как пот,
остывает горячего лета усталость.
Ах, добрая осень,
такую бы добрую старость:
Чтоб вовсе она
не казалась досрочной, случайной
И всё завершалось,
как нынешний год урожайный;
Чтоб малые только
её возвещали недуги
И шла бы она
под уклон безо всякой натуги.
Но только в забвенье
тревоги и боли насущной
Доступны утехи
и этой мечты простодушной.
На дне моей жизни,
на самом донышке
Захочется мне
посидеть на солнышке,
На тёплом пенушке.
И чтобы листва
красовалась палая
В наклонных лучах
недалёкого вечера.
И пусть оно так,
что морока немалая –
Твой век целиком,
Я думу свою
без помехи подслушаю,
Черту подведу
стариковскою палочкой:
Нет, всё-таки нет,
ничего, что по случаю
Я здесь побывал
Стой, говорю: всему помеха –
То, что, к перу садясь за стол,
Ты страсти мелочной успеха
Ты не свободен был. И даже
Стремился славу подкрепить,
Чтоб не стоять у ней на страже,
Прочь этот прах, расчёт порочный,
Не надо платы никакой –
Ни той, посмертной, ни построчной, –
А только б некий луч словесный
Узреть, незримый никому,
Извлечь его из тьмы безвестной
И вздрогнуть, веря и не веря
Внезапной радости своей,
Боясь находки, как потери,
© Александр Твардовский, 1935–1971.
© 45-я параллель, 2007.