Александр
Цыганков

Август

Размытые дороги. Мелкий дождь

Уже неделю льёт неперестанно,

И августа редеющая дрожь

Шумит густой листвою покаянно.

Склонилось лето к прозе. И стихи,

Как водится в деревне в эту пору, 

Полны тоски. И тёмные верхи

Всей тяжестью прикованы к Собору,

Как волны к кораблю. Огромный крест

Повис как якорь Господа в потоке

Всё ниже грозовеющих небес.

Пейзаж непроходимый, но глубокий

В картине план. Библейский колорит

Из плотных, вязких пятен, как из теста.

И кажется, что дождик моросит

Для обобщенья времени и места.

Белое море

В мире, отлитом стихами,

В мареве беглого света,

Заволокло облаками

Первое море поэта!

Не прозвучит из простора

Слово поморской былины.

Крепким дымком Беломора

Связаны белые льдины.

И острова словно плахи

Вдоль монастырской дороги.

Небом проходят монахи –

Как соловецкие боги.

Ангелов белое пламя!

Святыя славы в соборе…

Выдубит красное знамя

Синее-синее море.

Эх! Вэ-Че-Ка-чрезвычайка!

Что там, на сцене острожной?

Белая-белая чайка

Тонет в дали невозможной.

В Сибири снег

В Сибири снег от неба до порога

И вечера длинней, чем Енисей.

Здесь нечего и вымолить у Бога.

И горизонт, как будто Колизей,

Зияет многоглазою стеною.

И, арки высекая изо льда,

Как в пропасти, шумит над головою

Сибирская упрямая вода.

Согреешь крылья, выпорхнешь на волю,

Но пустота, как трещина, вокруг –

Бульдозером по замкнутому полю

Вычерчивает чёрный полукруг.

Но может быть, удачливей пространство

Ничем не ограниченных легенд?

К чему такое южное жеманство:

Здесь ландия – вернее – СУПЕРЛЕНД!

Но плоскость в перевёрнутом сосуде

И с трёх сторон, должно быть, не видна.

Трёхмерные беседы о погоде –

Условная, но страшная война.

И лучший выход из любых условий

Предполагает временный уход,

Раз между всех прослоек и сословий

Есть общий, неделимый кислород.

Среди многоступенчатого неба

Есть неопределённая среда,

И ликами Бориса или Глеба

В пространстве зашифрована вода –

Живая или мёртвая, как воздух

Из угольных стволов и рудников,

И целятся рождественские звёзды

В терновники шахтёрских городков.

И этот снег, высокий, словно ода,

На сотни лет уже необратим.

С природою рифмуется свобода,

И Колизей всё там же, где и Рим.

И в белозубом падающем хрусте

Таёжных, мировых и прочих рек

Есть что-то из легенд о Заратустре,

Струящихся на плечи через век.

А пустота выкручивает запах

Огромных, черно-бурых, вековых

Зверей державных с кольцами на лапах

И с розами на ранах ножевых.

И может быть, в прокуренном вагоне

И я созрел, высвистывая гимн,

Раз машет мне рукою на перроне

Доброжелатель или аноним.

«Смотрите, он переступил пределы,

Закованные льдами на века!»

И шёпотом добавил: «Кости целы,

А прочее долепят облака».

Но остролистый уличный терновник

Не выдержал и выдохнул слова...

И стелется на белый подоконник

Ещё не пожелтевшая листва,

А снег идёт, из арок или окон,

Летит и льётся, падает на дно.

И парки из распущенных волокон

Плетут очередное полотно.

И пустота над выбеленным садом

Стремится прочь – пускается в разбег!

И время обращают снегопадом

Обычные слова: «В Сибири снег...»

Дым Отечества

Мой дикий край, родной Гиперборей!

Звезда в колодце. В срубах мужики.

Шумит река. И бродит у реки,

Трофейный, словно азбука, Орфей.

По-скифски сатанеют облака.

Но скифы ловко резали по злату,

Не веря Богу, верили булату

И золото везли издалека.

Но этот вид теперь позеленел

От патины. Но живо наше племя!

И сотни лет отмеривает время

Туда, где скифы ставили предел.

Но скиф – есть скиф. И зрелище врагов

Не выродилось в контуры испуга.

И всем известно то, что скиф за друга

Способен наломать немало дров

И спрятаться во времени. Увы!

Не знает городов Гиперборея.

И не найти по карте Птолемея

Участок для строительства Москвы.

Из «Лесной тетради»

Кого благодарить за ремесло

И чёрную избу под небесами?

В какую глушь, однако, занесло!

Не выразить ни прозой, ни стихами.

Кого за эту жизнь благодарить,

За веру в неделимую триаду,

За то, что можно просто покурить,

Прогуливая день по листопаду?

Увы, не повторю: «За всё тебя…»

И не скажу, что вовсе не обязан,

Но всё-таки, судьбе благодаря,

Я к местности действительно привязан –

И к Родине, как школьник, наизусть

Цитирую одно стихотворенье:

Прочти во мне возвышенную грусть,

Продли в душе прекрасное мгновенье!

Листва сгорающей рябины

Когда-нибудь я вспомню всех поэтов

И напишу картину именами,

И будет в ней портретным каждый лист,

Как водится, сгорающей рябины.

Начну творить! и подбирая краски

К забытым именам, исполню небо

Печалью облачной и вещей глубиной,

И дальний план укрою синевой,

И светотени цветом нареку

В игре случайных мыслимых предметов.

Ударом кисти время отворю!

Когда-нибудь  в единственной картине.

Моя география

В Питере был. В Санкт-Петербурге гулял!

Если точней, в Ленинграде – уже без Поэта.

Помню Хабаровск… Аэропорт, пьедестал

С первопроходцем – в разгаре советского лета.

К месту и времени. Прочее – к тем облакам,

Что, выпрямляя небо, зовут в просторы!

Всё, что узнал, доверил своим стихам,

И перенёс на холст Кудыкины горы.

Слышал, как бьётся, гулко стучит в дыму,

Сердце из молибдена в снегах Таймыра.

Видел дворцы в Тавриде, читай, в Крыму.

Был там в акрополе, но не нашёл кумира.

Не был в Орле, Ярославле, Москве, Воркуте…

Надо же так прогуляться! И всё – прямоходом...

Помню, подумалось, в Нерчинске или в Чите,

Что-то о временной связи дороги с народом.

Время промчалось! Вот мне и выпал предел

В центре страны, вернее – у самого края…

Кружится ветер! Свет превращается в мел.

Входит в границы Вселенной черта городская.

Мир Жюля Верна! Строчками в тысячи лье…

Небо – как море в открытом окне домоседа,

Здесь и богиня – та, что снимает колье

И рассыпает, словно стихи кифареда.

Начала

Внемлите мне, пенаты, – вам пою...

А. С. Пушкин

Зашторен свет, но есть печальный звук

У дальних звёзд... Отложен том раскрытый

И только что прочитан гимн чужим

Пенатам или ларам – всё равно,

Раз не сказать, что древние мертвы –

Оболганные, сброшенные боги.

Мы пестуем наречие своё

Забытым языком, чтоб избежать

Убийственной, продажной болтовни

И с ней согласных умственных затей –

Соображений жизни бестолковой,

Когда ничьё не трогает перо.

Стилистика, поэтика – обрывки

Всё дальше ускользающих теней

Не мраморных – духовных изваяний.

Попробуй к ним дотронуться, достань

Из пекла пламя голыми руками.

Не хочешь — но обязан! Быть живым

Не так-то просто. Да и кто теперь

Простит мне дидактическую речь.

Новая земля

Итак, мы решили отправиться дальше…

Лукиан из Самосаты

Дальше воды корабли не ходят. Греки

Вспять повернули время. Читай, навеки

Зашифровали море в культурном коде,

Чтобы разлиться речью в любом народе –

Притчею, сказкой, легендой, сатирой, типа

Битвы титанов, что рецидив Меннипа

Сводят к мотиву вечной эпиталамы

В честь Одиссея в самом начале драмы.

И никому не разгадать сюжета.

Море кипит! И песня ещё не спета.

Время волной солёной бежит по венам,

Словно мечта о чём-нибудь сокровенном.

Там и любовь как случай для «Илиады»,

И кораблям только сирены рады.

Как ни крути, всё сводится к трём ядрёным –

Внутренним войнам, внешним и межплемённым

С ядерным яблоком, выкаченным на сцену.

Там не Парис, а Хронос украл Елену

И переставил в памяти место встречи –

Вот и осталась детям возможность речи

На языке одного из народов моря,

Что обратятся к ветру: «Полегче, Боря!»

И повернут свой парус, иль, что там будет,

По направленью к миру, где их прибудет.

И развернётся новая «Одиссея»

Там, где поёт пурга на мотив Борея.

Как ни смотри, но Арктика перед нами,

Словно снега, покрытые городами.

Ноктюрн

Ночи звёздная попса.

Мир неправильных зеркал.

Горьких пьяниц голоса

Прорываются в астрал.

В мелких кратерах Луна.

Жёлтый город над рекой,

Где из каждого окна

До Луны подать рукой.

Отраженье и предмет.

Как алмазом по стеклу,

Зодчий вырезал просвет

Белой звонницы в углу.

Тихо в Храме над рекой.

Ночь на Каменном мосту.

Ангел, словно часовой,

Зорко смотрит в пустоту.

Отлив

Отлив. Откат волны. Песок

Впитал просоленную влагу.

Поёт прибрежный ветерок

Понятную лишь крабам сагу.

Огромлен тучами простор.

Вдали – ни паруса, ни флага.

На берег даже Черномор

Волной не выгонит варяга.

Отражённые звёзды

Как царевна цвела в небесах у царя Одиссея…

Сказка

Окликая в ночи золотое зверьё Зодиака,

Повтори по слогам: Илион, Илиада, Итака…

И проступят во мгле, как с рисунка резцовой гравюры,

Островные цари – и за ними другие фигуры.

Это знаки полей! – провидений, знамений от мира,

Неизвестного там,  где из храма выносят кумира,

Обращая во тьму микромир голубой биосферы,

И выводят на свет Полифема из той же пещеры.

Разбери эту ночь, силуэты в пространстве рисуя.

Там упала звезда – и остыла на дне Чебаркуля.

И для тех, кто горит этой долгою ночью за веру,

Обрати в темноте допотопную сказку в новеллу.

Парад планет

Ночь как ночь. Лирическая строка.

Да не в строчку срывается с языка

Всё, что другим не высказать в свете дня.

Так и хочется крикнуть во тьме: «Огня!»

Лёгкий ветер льётся волной в окно.

Рвётся строчка! Время на полотно

Ставит певчих, словно стихи в катрен, –

Прут войска двунадесяти племен!

Там и лихо с горем в одном ряду,

И слова со временем не в ладу.

И не к месту этот парад планет

Там, где ночь разрезал калёный свет,

И восходом травленая звезда

Гаснет так, что кажется – навсегда.

Пассаж с героем

Ясон, зови своих гребцов, не нам

Скорбеть о бренной славе мореходов.

Не боги внемлют нам, а мы богам.

Пусть век не тот, и нет уж тех народов –

Вперёд, Ясон, к высоким берегам!

Не ради славы, девы и руна

Какого-то колхидского барана

Влечёт нас непонятная страна

И манит из прозрачного тумана

Никем не покорённая Луна.

Пусть этот круг не впишется в квадрат

И не охватишь обручем два века,

Вперёд, Ясон, векам наперехват!

А время – не предел для человека,

И смертный перед ним не виноват.

Здесь все, Ясон, давно с ума сошли.

Один учёный варвар, или викинг,

Гонял в Эгейском море корабли —

Такой был шум: и диспуты, и брифинг...

Но он уже забыт и на мели.

Маршрут Арго, увы, неповторим.

Я не о том, я о другом походе.

Погибли Троя, Греция и Рим,

И будущее солнце на заходе,

Но горизонт всегда необозрим.

Пусть время перепишет сей рассказ

И разъяснит загадки Одиссея,

Достигнем и Колхиды... Но Кавказ

Давно похож на печень Прометея:

Поможет ли Медея в этот раз?

И мне, Ясон, уже не до руна.

И золота там нет, лишь кровь титана

Впитала опалённая страна,

Но бронзовую статую тирана

Ещё ночами золотит луна.

Ты помнишь, как один великий грек

Сжёг чей-то флот у стен родного града.

Был очень умным этот имярек:

Распад – есть отражение распада,

И в зеркале сгорает человек.

Но это так... Да и к чему пример?

Вода всегда предполагает рифы.

А в той стране не нужен волномер.

Там царские, Ясон, но всё же скифы,

Каких ещё не описал Гомер.

И эту пропасть будет лучше нам

Преодолеть не морем, а над морем.

Доверим полированным щитам –

И донное свечение утроим,

Пустив живое солнце по волнам.

Перелети-печаль

На маленький островок в синей дали морской

Уехать, продолжить путь, словно к себе домой

Вернуться и созерцать – петь в унисон волнам,

Пророчествовать, гадать по четырём ветрам.

Перелети-печаль! В небе воздушный флот

Вневременных облаков, словом, круговорот

Событий, зеркальных рек, – звёзд переменный ток

И несказанный свет, прочитанный между строк.

Под созвездием Лиры

Что ещё пропоёт над просторами северный ветер –

На старинный манер, по мотивам потерянных слов,

И просеянный снег – самый белый и чистый на свете –

Развернётся листом ненаписанных белых стихов.

На излёте зимы вдруг откроется что-то такое,

Отчего на душе как в начале большого пути.

Кто прошёл, тот поймёт. И рассвета руно золотое

Догорит на снегу – и другим ничего не найти.

По-другому прочти мифологию ветра и снега –

В белый эпос времён возвращаются все корабли.

И проходят снега. И горит легендарная Вега

Путеводной звездой далеко-далеко от земли.

Полёт

Вдохновение любит свободу,

А не тех, кто, не ведая броду,

В эту воду однажды ступил.

Шмель кружит над соцветием розы,

Не тая для нектара угрозы –

Вот и брак, что Господь освятил.

Вид прекрасный! Удачное место

Для роения или инцеста:

Что ни улей, то рынок невест.

И не розы алеют, а маки.

В небесах заключаются браки,

При нехватке заказанных мест.

Только шмель, как прообраз круженья,

Презирает не пчёл, а роенье,

Над распущенной розой полёт

Совершая – раскрашенной пулей

Пробивает натруженный улей,

Но медовых не трогает сот.

Полёт комара накануне рассвета

Летит комар. Восход не за горами.

Бессонница осмыслена стихами –

И в прошлом все печали. Ночь в цвету,

Как райский сад. Эдем в начале мая.

Прости, Господь, за то, что я играя

Словами, поверяю пустоту.

Грядёт рассвет. Комар пошёл в атаку,

Но я не замечаю забияку,

И казнь его не стоит и строки.

И всё не в том – не в приговоре дело.

Кружись, комар! Лети в атаку смело.

Ты чувствуешь, чем пишутся стихи.

Так вышло, этой ночью нам не спится.

Со мной всё ясно. Комару напиться

Приспичило. Мы не сомкнули глаз!

Но, паразит, он бьётся для приплода,

И мне должно быть стыдно: для народа

Я не придумал даже пары фраз.

Я не боюсь ни клеветы, ни гнуса

И слышал от знакомого индуса,

Что жизнь – обман, иллюзия, каприз

Великой пустоты. И тропик Рая

Не пересечь. Прости, Господь, играя,

Вкрапляю в речь блаженный парадиз.

Над головой комар всё свирепеет.

Уже в окошке светит, но не греет

Ярило над болотом – день грядёт!

Комар гудит и вьётся – ищет смерти.

Ему, увы, средь этой круговерти

Не испытать вневременный полёт.

Потерянное слово

Простой порядок слов – строительным лесам!

Ни сердцу, ни уму, но в них такая сила,

Что лучше, может быть, отправить к небесам –

Возвысить как пример грамматики распила

И вновь перевести с родного языка:

Подонкам темнота, а светочам пустоты.

Метафоры к ним нет, напишем – облака,

Чтоб нас могли понять пророки и пилоты.

И лестница горит! И снег летит с небес.

И легче завязать, чем повторить сначала:

Тропой бежит строка, и волком смотрит лес,

И веком правит мифология астрала.

Неправильный кристалл из квантовых часов!

Имеющему слух – потерянное слово.

И носит ветерок поэзию лесов –

И что ещё сказать, когда ничто не ново.

Прокна и Филомела

1.

Диктуй стихи! Я вызволил стрижа!

Спасенье птицы к творческой удаче

Иль, может быть, к чему-нибудь другому?

Киприда, не безмолвствуй. Расскажи,

Как пела Прокна розовой заре,

И ты над ней кружилась Филомелой.

И сколько с той поры прошло небес

И сколько птиц под ними пролетело,

Теперь никто не помнит, как стихи,

Тобою продиктованные грекам.

И в мире только ласточки полёт

Напомнит людям о тебе, Киприда.

2.

Аресу в радость пение стрелы

И новым грекам трапеза Терея.

Фракийского насильника жена                                    

Царя ещё накормит. Как жестоко!

Палач и жертва – страсть и красота.                

И вот – она в лесу. Немая птица!

Итис, Итис… И более ни звука.

Не плачь о Филомеле, не зови,

И не проси Терея, чтоб привёз

Из Аттики сестру… Они вернулись –

Терей удодом, Прокна соловьём,

И ласточкой царевна Филомела.

Размыкая время

Одним не хватит русского, другим –

Не языка, а ветерка в просторе,

Что рвётся в небо с посвистом лихим

И размыкает время в разговоре.

И записным словечком с языка

Слетает век, разобранный на строки.

И выше поднимают облака

Поэзии воздушные потоки.

Так с миром о природе говоря,

Аристофан оспаривал Шекспира,

Взирая на британские моря                              

С орлиных круч античного кумира.

Смеялись дети – пели в высоте

Сирены и гудели самолёты!

И ангелы в матёрой темноте

Сливали мёд во временные соты.

Свечи листопада

Отзовётся голосом поэта

Реквием, что эхо пропоёт...

В раскалённом горле пистолета

Горе и отчаянье живёт.

Разорви на площади рубаху!

Уж стрельцы с повинною идут,

Сами устанавливают плаху,

Молятся и головы кладут.

Кто там был без родины и флага –

Топору попробуй расскажи...

Вот и опохмелится ватага

В поднебесье Стенькиной души.

И под низким русским небосводом,

Посреди ветров и пустырей,

Встанут и закружат хороводом

Образы загубленных людей.

Вьюга вертит корни бурелома,

Первым снегом скрадывая тьму.

Для живых в чистилищах разлома

Мёртвые построили тюрьму...

И уже без всякой антитезы,

По верёвке двинутся во льды

Мальчики, птенцы, головорезы —

Пасынки стрелецкой слободы.

Древний Кремль может спать спокойно

Под крылом двуглавого орла,

Как бессменный каменный конвойный,

В час, когда гремят колокола.

Это утро толпами народа

Вышло, словно звёзды, провожать

Тех, кому до лучшего исхода,

Надо было вечность переждать.

Здесь не быть без мора или глада:

Что ни век – разбойничий посад.

Гасит ливень свечи листопада,

И плывут столетия назад.

Рвётся перекличка без ответа,

Эхо в голых кронах голосит.

Воронёный профиль пистолета

На виске у времени висит.

10.1993

Складень

Венец превратится в корону,

Поднимется нищий по склону,

Взойдёт над горою звезда.

И время три образа свяжет.

Бродяга о жизни расскажет –

И станет святою вода.

И дальше как в сказке: в машине

Приедет кондуктор, что ныне

Терзает набитый трамвай.

И память утробу трамвая

Качает, словами играя:

Товарищ, смотри, не зевай!

Корона достанется нищим.

Бродяга расстанется с тыщей

Босых километров пути.

О прочем философ расскажет

И накрепко узел завяжет.

Развязки, увы, не найти.

Спектакль

Борису Пастернаку

Кричал суфлёр в немую сцену.

За рампой волновался зал.

И Гамлет, чувствуя измену,

Напрашивался на скандал.

И, наконец, осилив робость,

Схватил пространство в монолог,

Века отбрасывая в пропасть…

Как будто промолчать не мог.

Сцена

Пусть вечный Шекспир, как фонарик,

На лунных дорожках горит,

Из книги законченный трагик

В комедию жизни летит.

Пусть в небе и солнца не будет,

Наступит безумца черёд. 

В какие-то новые люди

Выходит шекспировский сброд.

Не ропщет в садах Мельпомена.

Трещит под ногами корма.

Джульетта, Россия, подмена…

Сойдёшь поневоле с ума!

Среди невозможных сравнений,

Крылатых метафор земли,

Актёры проходят по сцене

Как лучшие строчки мои.

Захваченный будущим делом,

Я в прошлом остаться сумел,

И чёрное кажется белым –

Крошится классический мел.

Три восьмёрки

Голая поэтесса выходит на сцену.

Ропот, аплодисменты, пауза… Поэтесса

Громко хохочет. Пауза. Плачет.

Всхлипывает. Улыбается. И начинает

Декламировать список прочитанных книг,

Из коих она выросла, как из одежды.

Когда поэтесса упала в обморок,

Объявили антракт. Свист и топот.

Голая поэтесса лежит на сцене.

После драки в театральном буфете

Почтенная публика толкается в партере.

Визг и крики. Бронза и канифоль.

Оркестр исполняет «Полёт шмеля».

Галёрка рвётся в первые ряды.

Поэтесса поднимает кудрявую голову

И просит не играть Римского-Корсакова.

В конце двадцать четвёртого акта,

Когда кареты скорой помощи

И полицейские фургоны

Развозили зрителей из театра,

На сцену вышел Гений Метаморфоз.

Голая поэтесса стояла у рампы

И отчитывала суфлёра за прямую речь

Во время натуральной сцены. Занавес.

Чёт или нечет

И картины вернутся, и дни,

Как стихи или говор весенний –

Всё вернётся, и мы не одни

Различаем слова, как ступени.

Утонувшее солнце грядёт!

И так хочется верить, что снова

Только вверх наше время течёт

В глубине первородного Слова.

Отражается век-мезолит

В чертовщине звериного стиля.

Утонувшее солнце горит!

Возвращается прошлое, или,

Как стихи или говор ручья,

Всё земное о вечном щебечет,

И вдали, по ступеням стуча,

Отзывается Чёт или Нечет.

Элегия

Ливень разжигает пламя клёна.

В низком небе тучи хороводят.

Я забыл всех ближних поимённо –

Не зовут и в гости не приходят.

Осенью, как водится, былое

Вечерами в чайнике дымится.

В зеркале тоска. Но что такое?

Я не юнкер, чтобы застрелиться.

Просто я душою с небом вровень.

Старый клён в окно стучит ветвями.

Вот к зиме срублю его под корень –

Станут все года его дровами.

Пусть горят не жарко – всё же чурки.

Строфами уложатся поленья.

Полыхай, огонь моей печурки,

Теплоту вдохни в стихотворенья.

Я же стану к Библии прилежен.

Полюблю… Наверное, блудницу.

Буду к ней взыскателен и нежен

И весною выпущу, как птицу.

Подниму светильник над распадом.

Закипай, вода, в огне листвяном!

Быть тебе, как прежде, снегопадом,

Ну, а мне, как должно, – покаянным.

Я поэт, которых было много,

Пасынок заморского аэда.

Если что и светит, то дорога.

И продолжить нечего на это.

Но, как тот охальник во Гоморре,

Дара не растрачу ради хлеба.

Синевы, чтоб слышать голос моря,

И зимой достаточно у неба.

Вдалеке всё что-то так и ропщет,

Или просто ливень льётся речью –

Говорит, но высказать не хочет,

Как и я – скажу, но не отвечу.

Эпос

Прозрачен слог – да стих туманный,

Как будто что-то сквозь него

Проходит музыкою странной,

Как авангардное кино.

Постылый клип. Полёт валькирий.

Сумятица и нищета…

Но выткана из этих линий

Ткань самобраного холста.

Война – поэзия народов.

Проклятый эпос! Прах времён.

В гортанном вопле скотогонов –

Кочующий наполеон.

Сраженьям, что проходят зримо,

Виной не скиф и не варяг.

В раздоре – поле неделимо.

Любой кому-нибудь да враг.

Ах, эпос, эпос! Время оно,

Как с губ сорвавшийся мотив,

Взрывающийся с полутона,

Не позитив, а негатив.

И птичий крик над зыбью моря,

И плавный ход морских зверей,

С волнистой путаницей споря,

Пророчат гибель кораблей.

Яблоко

Мы все теперь другие. Мир – другой.

Предмет не оторвать от силы взгляда.

От первых дней Творенья до распада

Весь мир вокруг – живущему виной.

И оправданьем. Рукотворный рай

Имеет свойства времени – как света,

Накопленного в яблоках за лето.

Выращивай! Не хочешь – покупай.

И надо бы иначе: взгляд иной

Воспитывать и созерцать не споря,

Раз не разбудишь падшего героя

У новой Трои траурной трубой.

А павшие не слышат. Божий Рай

Навряд ли полон памятью. Забвенье –

Не временное свойство, а спасенье.

А там и райских яблок урожай.

Прекрасен миф, придуманный весной!

Стократ блажен, кто верит и смеётся!

Цветут сады – и песенка поётся!

И ничего не вечно под луной...

Ящик Пандоры,

или Идущему следом

В простейшем есть лазейка для лукавства:

И ларчик здесь, и ключик под рукою,

А там и ложь, и зависть, и коварство,

И лесть, и лицемерие с враждою –

Вот вечное приданое невесты,

И нищей девы, и аристократки,

Следящей, как мальчишка из палестры

Соперника бросает на лопатки.

Когда б он знал все роли поимённо,

Ещё не те испытывал бы страсти.

Глядит и он на женщину влюблённо

И делится, как яблоко, на части.

Куда ему до истины высокой!

И в нас текут одни и те же реки –

Мы вовсе не богине волоокой

Теперь приносим жертвы, как и греки.

Да. Вовсе не богине. С первой строчкой

И я порой теряю чувство меры,

А тут и проступают под сорочкой

Пропорции классической гетеры.

Смотри, пацан! Восход ещё настанет…

Она тебе осаду из Гомера

От ужина до завтрака растянет

И спать не даст, ведь всё-таки гетера.

Вот так и длится время над волнами.

Любовь и та волниста, словно море:

Подбрасывает между берегами

И ларчик, и плывущего в просторе.

И это очевидно. И не странно.

И звук ложится к звуку проще плеска.

Смотри вперёд! И следуй неустанно

По линии волнистого отрезка.