Александр Соболев

Александр Соболев

Четвёртое измерение № 25 (409) от 1 сентября 2017 года

Зыбкое бремя ртути

Ну-ка грохни, митральеза!

 

Пусть гаолян

вам навевает сны…

Из песни «На сопках Манчжурии»

 

Это просто, очень просто –

логика войны.

Канарейка просит проса,

золота – наймит,

и всегда, опять и снова,

йеху из пещер

ищут власти. Им до Слова

дела нет вообще…

 

–  Мы кирасами одеты

и  лихи  в  бою!

Мы хотим вон то и это!

ДАЙТЕ!..

Не дают…

– Ну-ка, грохни, митральеза!

Грянь, единорог!

Расплескайся под железом,

розовый творог!

Чтоб отбор не прерывался

внутривидовой,

и никто не порывался

думать головой!..

– Нам и  Лета – по колено,

по шнуровку – Стикс!

За прекрасную Елену,

за идею-фикс  –

шире шаг! За плечи ранцы!

Фас, ату и пиль!

Наплевать, что до поганцев

десять тысяч миль!..

 

…С негодующим азартом,

манием руки –

азиатским бонапартом

двинутся полки,

чтоб не смел тащить на ложе

девы молодой

этот мерзко-бледнорожий

с рыжей бородой!!!

…Их начнет увещевати –

эдак и растак –

благородных демократий

жилистый кулак,

чтоб боялся до поноса,

сам себе не рад,

черномазый, горбоносый,

узкоглазый гад!!!

 

…Как обычно перед дракой,

жарят петуха –

и мотается на траки

чья-то требуха.

Ради пирровой победы

плюнет огнемёт,

прыгнет прыткая торпеда,

лазер стебанёт,

кто-то с треском проутюжит

горный кишлачок,

кто-то – стингер лапой дюжей

вскинет на плечо,

кто-то джунгли или пашню

фосфором польёт,

кто-то – в лакомую башню

всадит самолёт.

 

В лоне власти, как пигмеи,

чтящие табу,

мы имеем, что имеем –

странную судьбу.

И, железом порастая,

нас имеет факт…

…Если сбились в волчью стаю,

или с чёртом – «фак»,

или с личным эго в блуде –

что ни говори –

это люди, только люди,

а не упыри.

Правда, гадить могут вдосталь,

в грабеже вольны…

 

…Это просто, очень просто –

логика войны:

крахом плоти, страхом силы

удобрять поля,

чтобы гуще колосились

рожь и гаолян.

 

Притча о страхе

 

Ранним утром в колодцы стекает мрак,

горизонт выталкивает светило,

и саванну, насколько глазам хватило,

заливает его пламеносный зрак.

Чередой плывут кувшины с водой,

и мужчинам тоже найдётся дело,

и один из них, разминая тело,

налегке устремляется за едой.

 

Тот мужчина ловок и полунаг,

он силён уверенностью индейца,

он недаром хочет, не зря надеется,

он владеет Секретом и знает – как.

Где равнины вибрируют от копыт,

он найдёт положенную добычу,

и обычай охоты – его обычай –

существо намеренья подкрепит.

 

Он давно и до кочки знает дорогу,

и теперь, замыкая её в кольцо,

не спеша трусит со своим копьецом

к аккуратно выбранной круторогой.

Та не видит в этом большой беды

и срывается с места.  Но так и надо.

Он бежит, отделяя её от стада,

накрывая ступнями её следы…

 

Он бежит не час, не два и не пять,

огибая кустарник, форсируя вади,

он бежит убийственной цели ради,

отнимая надежду за пядью пядь.

Он заставит фатальный итог принять,

предъявляя жертве свои резоны,

появляясь вновь на её горизонте,

возникая в зрачке опять и опять.

 

А о том, что можно круг разорвать –

быстроногой  издревле знать не положено.

И она, сиротливой тоской стреножена,

принимает погибельной доли кладь.

Не желая видеть, не в силах сметь,

антилопа падает на колени,

и глаза её застилает тенью

краснокожий ужас, а следом – смерть.

 

Памятка

                                            

Делириум тременс* имеет в активе то,

что вдруг исчезает грань… Зоопарк Денницы

с набором рогов и копыт, пятаков, хвостов

сожительствует с душой, а не просто мнится.

 

По слухам, приятного мало. Дверной глазок

в преддверие пекла обычно задёрнут шторкой,

но если туда заглянул хотя бы разок –

так это не глюки, и дверку лучше не торкать.

 

Но время имеет свойство идти назад.

Хотя бы и близко не пахло зелёным змием –

бездонное «было» вернёт пережитый ад,

и память поднимет чугунные веки Вию.

 

*

Мальчонке всего-то исполнилось пять или шесть.

Обычный ребёнок,  детство без лишних стрессов,

и вряд ли он был законной добычей бесов,

но речь не об этом...   Кошмара чёрная шерсть

его не спросила. Мозги одолевший жар

две ночи подряд служил одному и тому же:

меж этим и тем  куда-то делась межа,

оставив ему непосильный посмертный ужас.

 

…Он был содержимым безумно жуткой тюрьмы,

и тьма была её единственной сутью.

Он был амёбой, кляксой, гримасой тьмы,

в себе заключавшей зыбкое бремя ртути.

Он был существом, пробитым тупой иглой,

беззвучным воплем, агонией и надсадой,

и только животный страх сохранял его –

на долю мига – от будущего распада,

не смерти второй, а вовсе не-бытия.

И зная уже, что края ему не будет,

себя на исходе, дрожало жалкое «я»,

ничем не скреплённое в той кромешной посуде...

 

Баланс на оси, где малейшей опоры нет,

и судорожный пароксизм эфемерной кожи

угрюмой смолой пропитывал чёрный свет,

и муки секунды с вечностью были схожи.

 

*                              

Он лет через сорок припомнил тот эпизод

и думал печально про опыт, вставший из праха,

узнать не умея, какой уродливый код,

какие грехи эгоизма легли на плаху.

 

…И был через множество дней предутренний сон.

Там море шумело, на жёлтом песке играя,

и, стоя поодаль, счастливо завидовал он

весёлому братству людей, обещанных раю.

                                                        

*Белая горячка

 

* * *

 

Искандер, эти реки тесны и горьки для того…

Ольга Андреева

 

Свет мой, Оля, пригубить любимый тобою размер –

как тенями совпасть на негреющем солнце предзимнем

или почку стиха обнаружить на чёрной лозине,

запасая терпение к долгой суровой зиме.

И однажды, в промозглую оттепель, коли суметь –

развернётся, зелёная, на углежога корзине,

и бессмертной улыбкой сквозь слёзы Джульетты Мазины

переменится к лучшему жизни дурная комедь.

 

…Это правда, что тесно и горько. Но верно и то,

что речушки горьки оттого, что предчувствуют море.

По уклону судьбы, по излучинам их траекторий

мы вольёмся в иной грандиозный и грозный поток.

«Камень, брошенный в воду, всегда попадает в мишень…»

Примечательный факт. Очевидно, мы целимся точно.

Всё случится: стоим ли ещё над водою проточной,

утоляем ли жажду, хоть нету напитка горшей.

 

Берегами бродя, отложив океан «на потом»,

или в реку войдя, оступаясь в стремительной влаге –

на каком опрометчивом и предуказанном шаге

отдадимся течению, руки раскинув крестом?..

 

Философский камень

 

Забирает морозец. Потом понемногу светает,

голубеет – и мрак растворяется сам по себе.

Златоглавый дракон, прилетающий к нам из Китая,

распускает усы по холодной эмали небес.

 

В перепончатых лужах рождаются ломкие блики.

Начинается день. Золотое блаженство лия,

над извивами речек летит и летит Огнеликий,

и дымящейся влагой промыта его чешуя.

Там, внизу, индевеют поля и дремучие плавни,

сердоликовых зарослей тихо скудеет притин.

 

Оставляя повсюду следы философского камня,

эта осень проходит и – всё-таки медлит пройти.

В анфиладах садов то ли эльфы, а то ли сильфиды

драгоценными искрами тешатся.  Феи с утра

по жердёлам развесят – и сушат руно из Колхиды.

И не горько терять…

                        и расстаться ещё не пора,

потому что ни кровь не спешит, ни древесные соки,

а в ковше у колодца свежа от зари до зари

дождевая живая вода, и на ветке высокой

молодильного яблока крепкий румянец горит.