* * *
Я из прошлого века, из его середины,
В нём спрессованы годы, будто в банке сардины.
Я из прошлого века, из годов повоенных –
Инвалидных, обидных, незавидных, забвенных.
Я из прошлого века, там, где соло трамвая,
Там, где гимн паровоза, там, где мама живая.
Я из прошлого века, в нём впервые, но гордо
И «люблю» я услышал, и «жидовская морда».
Я из прошлого века, но не весь – на две трети,
Знает это точнее Бог, но держит в секрете.
Я из прошлого века, я из этого века –
Я из двух веков сразу, словно Луций Сенека.
Это век мой последний, я – его подсудимый,
В нём уйду, не добравшись до его середины.
А пока что годами поистётртый, как джинсы,
Я вишу на подножке не трамвая, а жизни.
* * *
Не согласные с веками,
Мы под пенье соловья
Умираем дураками,
В жизни умными слывя.
Время горбит наши спины,
Укорачивает нас
И, как молнии, морщины
Вырезает возле глаз.
Ходит пятнами по коже,
Свой накладывая грим,
Вытворяя с нами то же,
Что мы сами с ним творим.
* * *
Если б мама была жива,
Я бы самым счастливым был,
Понимал, что она права,
Не перечил и не грубил.
Не расстраивал, а берёг
И напутствиям всем внимал,
Я хвалил бы её пирог
И порог её целовал.
Я бы Господа был готов
Умолять среди бела дня,
Чтоб Он отдал ей часть годов,
Предназначенных для меня.
Я не верю, что мамы нет,
Что её погасил недуг,
И целую её портрет
На надгробиии, а вокруг –
Столько клавиш чужих могил,
И от слёз проросла трава...
Я бы самым счастливым был,
Если б мама была жива.
Песнь о собаке
Пёс, немой собеседник
Уж который годок,
Разделил, как посредник,
Нас с тобой поводок.
Мой красавец и модник,
На себя, всё терпя,
Я надену намордник
Раньше, чем на тебя.
Мы смеёмся и плачем
Не при всех, а тайком,
Только ты – на собачьем,
Ну, а я – на людском.
Как степенно и гордо
Ты идёшь! И вдвойне
Многих лиц твоя морда
Предпочтительней мне.
Понимаю всё чаще
С лет своих высоты:
Если друг настоящий,
То молчит он, как ты.
Я зову тебя милым,
Мой стареющий зверь.
То, что было по силам,
Не под силу теперь.
Но кобель не сдаётся
Перед сукой-судьбой,
И любить остаётся
Нам друг друга с тобой...
* * *
Уже февраль снегами вырос
И взрослым стал не по годам.
Назло мужчинам страстный вирус
В постель укладывает дам.
Поют метели, засыпая
Следы невиданных зверей.
Поэты, в полночь засыпая,
Храпят ритмично, как хорей.
На клёне снежный френч притален,
Дуб с виду злей, чем Бонапарт.
Заплаты чёрные проталин
Лежат намёками на март.
Всё ниже высь. Мороз несносен.
Метель – зануда из зануд.
И белками верхушки сосен
Вот-вот жонглировать начнут.
* * *
Когда станут старыми дети,
И смерть их возьмёт на испуг,
Расставив украдкою сети,
Быть может, послышится вдруг,
Поднявшись не выше октавы,
Взойдя на незримый амвон,
Мой голос, глухой и картавый,
Записанный на диктофон.
Квартиру собою наполнит
И в резкой, как боль, тишине
Он стихотвореньем напомнит
Праправнукам всем обо мне.
Один ухмыльнётся лениво
Другому, чьи брови вразлёт,
А третий забытое чтиво
С заваленной полки возьмёт.
Согреет в руках на мгновенье
И будет, поэту под стать,
Вслух это же стихотворенье
Он, выключив запись, читать.
Из ада меня не забудет
Вернуть на минуту домой,
И голос праправнука будет
Глухим и картавым, как мой.
И смогут представить три брата,
Строкам прапрадавним дивясь,
Каким был прапрадед когда-то,
Со мною почувствуют связь.
И сил придадут в поединке
За спорное место в раю
Три бога моих, три кровинки,
Уткнувшихся в книгу мою.
* * *
Предпасхальные картины:
Тополь в птичьем парике,
Пятна солнца, пятна тины
Разметались по реке.
Камыша сухая грива,
Катер носом в берег врос,
В воду бросились с обрыва
Отражения берёз.
Дятел с дубом счёты сводит,
Ну, а солнце вдалеке
На луче по небу водит
Тучу, как на поводке.
Сказка о короле
В королевстве все устали
От того, кто у руля,
И восстали, и достали
Из колоды короля.
Молод он ещё годами
И не верит в этот сон.
Трон под ним протёрт задами
Исторических персон.
Стража – справа, стража – слева,
И сие принять изволь:
Даже дева – королева,
Если рядом с ней король.
Он башку от счастья чешет.
Слуги вьются вкруг него,
Шустрый шут шалит и тешит
Властелина своего.
Тот, исполненный всесилья,
Правит, словно во хмелю…
Втайне крылья камарилья
Подрезает королю.
За его спиной такое
Вытворяет, что держись.
Позабыл он о покое,
Ибо хуже стала жизнь.
Вслух король употребляет
Недозволенный глагол.
В государстве каждый знает,
Что король, по сути, гол.
Мысль его ночами гложет:
Может шут взойти на трон?
А шутом король стать может,
Если трон покинет он?
Говорят о нём нелестно.
Вопреки его словам,
Ослабело королевство
И уже трещит по швам.
Шито крыто, карта бита.
Тужит он, башку скребя…
Короля играет свита,
Шут играет сам себя.
* * *
Похоже, что течение иссякло –
Река стоит, от тины зелена.
Её чтоб сдвинуть, надо бы Геракла,
Но он сбежал в иные времена.
Над нею облаков струится стадо,
В ней плавно солнца плавится рубин.
О, как же с места сдвинуться ей надо,
Но не хватает силы у глубин.
Река стоит, как будто с миром связей
Нет у неё и перед ним долгов.
От юрких карасей и вёртких вязей
Щекотно ей в подмышках берегов.
Она ещё покажет свой характер
И сдвинется, и пустится в бега,
Как только русло ей раздвинет катер,
И волны расцелуют берега.
Река пойдёт, взыграет, не уймётся,
На перекатах становясь седой,
И на бегу от счастья захлебнётся
Ликующей в излучинах водой.
И временем речная быстротечность
Предстанет вновь – я ей простой прощу
И в чуткое теченье, точно в вечность,
Полусухие вёсла опущу.
* * *
М. Р.
Не исчезай из моего взгляда,
Из моего вдоха и моего касанья –
Без тебя жизнь станет страшнее ада
И яда, и Божьего наказанья.
Не исчезай из моих мыслей,
Из моих стихов и моих сновидений,
Даже если будем с тобою мы злей
Самого дьявола от заблуждений.
Не исчезай из широкой кровати
И узкого зеркала в нашей спальне,
Где, словно навытяжку, спишь ты, кстати,
Подобно циркулю в готовальне.
Не исчезай за нашим порогом
В молчанье, пугающем эхом бездну.
Не исчезай, прошу тебя Христом-Богом,
В противном случае – я сам исчезну...
* * *
Басе Фалькович
Услышав о тех, кто погиб на Донбассе,
Всегда вспоминаю о бабушке Басе,
Меня воспитавшей, с рожденья растившей,
От жизни уставшей и всё мне простившей,
И переживавшей великую муку
По где-то убитому, словно по внуку.
К примеру, убили солдата в Заире,
И ходит она, вся в слезах, по квартире,
Сочувствуя парню, лишь то о нём зная,
Что смерть принесла ему рана сквозная.
И где бы, и с кем бы беда ни случилась,
На идише Басенька Богу молилась,
Какому – не важно, тому, кто поможет.
И голову раненый где-то не сложит,
И кто-то из комы отчаянно выйдет,
И солнце ослепший от взрыва увидит –
Так Бася считала, и Бог её слышал,
Покуда однажды срок жизни не вышел.
И то, что в молитвах шептала обычно,
Теперь говорит она Господу лично.
* * *
Марине
Непросто быть женой еврея,
Способной дактиль от хорея
В мгновенье ока отличить.
А разве просто мужем русской
Быть и, живя с такой нагрузкой,
Ей позволять себя учить?
А если б два начала этих
Соединились в наших детях,
То в них безбожная борьба
Шла б иудейства с христианством,
Дивя нелепым постоянством.
Но не случилось – не судьба.
А я хочу признаться в том, что
Не обрусел с женою точно,
Скорее всё-таки она,
Еврейским пропитавшись духом,
Антисемитским оплеухам
Готова дать отпор сполна.
А я махровым русофобам
Готов грозить досрочным гробом...
Так и живём, давая вновь
Единства наций двух примеры.
Два сердца. Две души. Две веры.
Два разума. Одна любовь.
* * *
Екатерине
Я отца пережил давно
И к тому же на много лет,
Постарел, но скажу одно:
«Очень плохо, что папы нет».
Молодым он глаза смежил.
Может, каясь в своей вине,
Те года, что он не дожил,
Добавляет Всевышний мне.
И однажды, как я точь-в-точь,
Через Бог знает сколько лет
Постаревшая скажет дочь:
«Очень плохо, что папы нет».
Ну, а может быть, наугад
Мою книгу стихов раскрыв,
Десять строчек прочтёт подряд
И воскликнет: «А папа жив!»
* * *
Среди поэтов мне встречалось мненье,
Которое бытует с давних дней:
Считают, чем сложней стихотворенье
Для пониманья, тем оно сильней.
Весомы строки – каждая по пуду,
И тонна, если вместе их сложить...
А я стиху классическому буду,
Как выдох невесомому, служить.
Дай, Господи, к высокому причастность
И русскую спасительную речь,
Её словарь и в пушкинскую ясность
Раздумья и прозрения облечь!
* * *
По проспекту, знакомому с детства,
Вверх по чётной иду стороне,
Как по жизни, и некуда деться
От него подуставшему мне.
Но шаги всё короче и реже,
Я плетусь, задыхаясь к тому ж,
А кругом – лишь воронки да бреши
От ходивших здесь родственных душ.
Вспоминая их, как не свихнуться?!
Мой проспект – жизнь отнюдь не вчерне...
Только жаль, не сумею вернуться
По нечётной его стороне.
* * *
М.Р.
Мы встретились с тобой, как лето с осенью,
Я щеголял в то время первой проседью,
А ты, внезапно заразив безумностью,
Меня, как бризом, озарила юностью.
И, сам не свой, я проявил безволие,
Когда про дочь совсем забыл, тем более
Про первую жену свою законную
И без ума влюбился в подчинённую.
Все заповеди были мной нарушены,
И наши чувства вскоре обнаружены,
И, чтоб я должность сохранил, как водится,
Пришлось тебе, любимая, уволиться.
Но эта жертва не была напрасною:
Ты – праздник мой, его поныне праздную,
Хоть заплатить пришлось под небосводами
Нам за одну любовь двумя разводами...
Прошли года, на вечность обречённые,
И мы давно друг друга подчинённые,
И увольняться никому не хочется –
Союз вдвойне сильнее одиночества.
Стал ближе я уже к зиме, чем к осени,
И волосы мои – сплошные проседи,
А ты сравнима с летом, как и ранее,
И здесь напрасно осени старание.
Мы в разных временах с тобой, хорошею,
Но даже зной встречается с порошею
Назло законам, что известны издавна,
Когда любовью книга жизни издана.
© Александр Ратнер, 2020.
© 45-я параллель, 2021.