* * *
«Кто я?» – задаю себе вопрос.
Разум отвечает мне всерьёз:
«Ежели не брать в учет твой лик
И судить по мне, то ты – старик».
«Кто я?» – вновь спросил, и в свой черёд
Мне уже душа ответ даёт:
«Ежели учесть твои мечты
И судить по мне, то мальчик ты».
«Кто я?» – обратился к небесам,
И ответил мне Всевышний сам:
«Ты, – услышал я издалека, –
Мальчик с головою старика».
* * *
Мать на веранде у окна
Сидит, щекой прижавшись к сыну.
Седая, словно лунь, она,
А он – брюнет наполовину.
Про самочувствие своё
Ему рассказывает что-то.
Я слушаю, обняв её...
Как жаль, что это всё на фото.
Диалог
– Хоть сохранился дух его хмельной,
Счастливое былое за спиной,
Как театральный занавес, сомкнулось.
– Хорошее даётся в жизни раз –
Наверное, поэтому у нас
Всего одна-единственная юность.
– Но ведь и старость нам дана одна,
Хорошая, выходит, и она?
– Лишь изредка и не у всех, поверьте.
То хорошо, что в жизни только раз
Даётся старость каждому из нас,
Хотя она, увы, приводит к смерти.
– А смерть – на жизнь единственный налог,
И по какой ни шли б мы из дорог,
Она небытия зияет бездной.
– Однако смерть – бессмертию аванс,
Господь-бухгалтер каждому баланс
Подводит в канцелярии небесной.
– Выходит, чтобы стать бессмертным впредь,
Ты должен постареть и умереть,
А там Господь решенье примет смело?
– Решают это люди – не Господь,
Поскольку созиданье, а не плоть,
Бессмертно, то есть дело, а не тело.
– Но люди субъективны, разве им
Дано иных судить судом своим
И выносить по смерти приговоры:
Бессмертье – этим, а забвенье – тем?
– Ну вот вы и коснулись вечных тем,
Вокруг которых споры да раздоры.
– Не буду даже спорить, ибо я
Уверен, что Господь – всему судья,
Подсудно лишь ему людское племя.
– А я в ином не меньше убеждён,
Что судьи нам – не люди и не Он,
О ком сказали вы, а только – время.
– Господь сильнее времени, Ему
Подвластно в мире всё, как никому.
– Тогда меня такой вопрос тревожит:
Ну почему – кто б мне ответить смог –
Жизнь и даёт, и отбирает Бог,
И смерть даёт, но отобрать не может?
* * *
Я уличён был в том, что увлечён,
А мне казалось, что влюбился снова.
Сам для себя мог стать я палачом,
Причём, из-за единственного слова.
О, Господи, опять меня ты спас,
Когда, давно забытое, я внове
Хотел признанье выдохнуть: «Я Вас…»
И онемел на третьем главном слове.
Прощёное воскресение
Неминуемо в дни весенние
Без посредников и помех
Нас Прощёное воскресение
Настигает, стегая всех.
Каждый, мысленно став на паперти,
Нечестивым боясь прослыть,
Извлекает грехи из памяти,
Чтоб прощенья за них просить.
Только с Господом – невезение:
Он молчит и невидим он.
Как в Прощёное воскресение
Ты узнаешь, что им прощён?
Да никак. Потому заранее
Знаешь то, что за грех любой
Покаяние – покарание,
И не кем-то – самим собой.
Что прощения зря воскресного
Ждёшь, как зелени в феврале.
Это просто Суда небесного
Репетиция на земле.
* * *
Арифметика природы
В дни осенней суеты:
Плюс дожди и непогоды,
Минус листья и цветы.
По игре скучают корты,
Прут прыщи, как из пращи.
Минус пляжники и шорты,
Плюс колготки и плащи.
Птичьих клиньев скромный синус,
Позолоты праздный блюз.
Зелень и затишье – минус,
Ветер и багрянец – плюс.
У прозаика страницы
Собираются в роман.
Минус яблоки и птицы,
Плюс прохлада и туман.
И поэта труд несносен –
Смесь фантазий, рифм и шиз.
Плюс поэма – минус осень,
Плюс бессмертье – минус жизнь.
Даро́1
Жалко, друг мой, что не врач я.
Ты состарился совсем.
Вот такая жизнь собачья –
Год считается за семь.
Хворь – старения предвестник
Так же, как и седина.
В девять лет – ты мой ровесник,
Понимаешь, старина?!
Задает судьба задачки,
Происходят чудеса:
Давят схожие болячки
И хозяина, и пса.
Что с тобой нам делать, милый,
Как перехитрить года,
Отбирающие силы
Безвозвратно, навсегда?
Чистокровный, а не помесь
Всяких пуделей и такс,
Ты – немецкий умник, то есть
Ты – собачий Карл Маркс.
На собак сегодня мода –
Сеттер, дог, болонка, шпиц…
Мне твоя дороже морда
Большинства знакомых лиц.
У меня, дружище, всякий
Раз полным-полно идей:
Вот бы завели собаки
Моду, скажем, на людей.
Ты меня тогда бы выбрал
И водил без поводка.
Послужить тебе мне б выпал
Редкий жребий, а пока,
Добрых личностей отсеяв,
Лай и впредь на подлецов,
На льстецов и фарисеев,
На лжецов, в конце концов.
Вновь янтарный взгляд лучится,
И за это всё стерпя,
Как бы надо поучиться
Мне молчанью у тебя.
Подражать не грех овчарке
В человеческом кругу,
Жаль, что я с тобой по чарке
Опрокинуть не могу.
Дай-ка лапу, мой хороший,
Постаревший мальчик мой.
Ни за что тебя не брошу,
Приведу к себе домой,
Обниму, поглажу снова
По загривку – мол, держись.
Чтоб твое услышать слово
Я готов молчать всю жизнь.
______________________
1 Мой пёс, немецкая овчарка.
* * *
Старею. На могилах близких плáчу.
Смеюсь всё реже – мне не до того.
Скорее верю в Бога, чем в удачу,
Хотя удача тоже от него.
Я жизнь люблю, хотя её нарушу
Когда-нибудь, сгорев за полчаса...
И если я в стихи вложил всю душу,
То что тогда взлетит на небеса?
* * *
Сестре Элеоноре
Как промчались года, как с тобой мы неслись вместе с ними!
И за каждый из них дорогой заплатили ценой.
Сколько женщин чужих называл я в порывах родными,
А по сути лишь ты мне была и осталась родной.
После горьких разлук я при встрече от счастья немею,
Ну, а если бы мог, марш турецкий сыграл на трубе –
Ведь сильней, чем тебя, видит Бог, я любить не умею,
И смертельней скучать не способен я, чем по тебе.
В этом мире земном, неприкаянном и окаянном,
Перевёрнутом трижды за всей нашей жизни года,
Как живётся тебе там, за морем и за океаном,
Разделившими нас, слава Богу, что не навсегда?
Ты гостила три дня, и в них так же, как в пору былую,
Оба наперебой мы с тобой выдыхали слова.
Не поверишь, но я до сих пор ту подушку целую,
На которой к утру ты на час засыпала едва.
Запах твой, словно воздух. Ещё мы продолжим беседу,
Будет встреча в ответ, на которой смахну я слезу.
Что бы ни было, знай, что к тебе я, сестричка, приеду,
Прилечу, приплыву, прибегу, приплетусь, приползу.
* * *
За женщиной, как за богослуженьем,
Старик, крестясь, следит из-за угла,
Пытаясь угадать воображеньем,
Какой она в девичестве была.
Разглаживает в мыслях ей морщины,
Закрашивает пряди седины,
И кажется ему: за ней мужчины
Ухлестывают, ибо влюблёны.
И точно так же дама пожилая
Следит за ним, пытаясь угадать,
Каким он был, когда, любви желая,
Мог мирозданье за неё отдать.
Она ему расправит в мыслях плечи
И лысину прикроет париком,
И девушки ему кивнут при встрече,
Как будто с каждой издавна знаком.
Но это всё игра, воображенье,
Оно погаснет, а взамен его
Приводит память их умы в движенье,
Забыть не позволяя ничего.
И возвращает к повседневной драме.
И вот опять идут невдалеке
Та женщина, увядшая с годами,
И тот мужчина с палочкой в руке.
И, разминувшись в многолюдной массе,
Она и он плетутся наугад,
Не зная, что в одном учились классе
Всего лишь век какой-нибудь назад.
Елисейские поля
Елисейские поля.
Здесь гулял Эмиль Золя.
Интересно, сколько миль
Здесь прошёл Золя Эмиль?
И, видать, не только он.
Может, сам Наполеон
Назначал здесь рандеву
Перед тем, как на Москву
Он пошёл? А может, сам
Здесь шатался Мопассан
И, в публичные дома
Заходя, встречал Дюма?
Ну, а может, не его,
А Флобера и Гюго?..
Так ли было или нет, –
Не прольёт никто мне свет,
И с надеждой пополам
Я гуляю по полям.
Елисейские поля –
Праздник жизни. Ву а ля!1
____________________
1 Это так (франц.).
* * *
Я уйду. Останутся стихи.
Пусть не все, а строки или строфы.
Кто при жизни были к ним глухи,
Не увидят в этом катастрофы.
Скажут: «Был у нас такой поэт
И писал неплохо, но поверьте,
У народа оснований нет
Утверждать, что он ушёл в бессмертье.
Равных по таланту с ним не счесть
В прошлом, а тем более сегодня.
Только лишь в одной России есть
Не одна таких поэтов сотня…»
Тех, кто скажет так, Господь храни!
Пусть хулят и порознь, и вкупе.
Да таких поэтов как они,
На Руси сегодня сотня в кубе.
Но грешно ушедших осуждать,
Ежели живых не удаётся,
Ибо не дано предугадать
То, как слово наше отзовётся.
Рвется вмиг предвидения нить.
Из меня провидец никудышный –
Просто я пытался сохранить
То, чем одарил меня Всевышний.
Я уйду. Остынет голова.
На столе останутся в тетрадке
Всем давно известные слова,
В неизвестном ставшие порядке.
* * *
Сколько в море капель,
Столько в мире слёз.
Режет жизни скальпель
Нас, как волны нос
Корабля, а вскоре,
На исходе лет,
В сердце шрам, как в море
За кормою след.
На смерть поэта
Евгению Евтушенко
Я помню, как в минуту откровений
На выдохе, с наклоном головы,
Произнесли Вы тихо: «Я не гений...»
Я промолчал. Теперь молчите Вы.
И как свидетель Вашего признанья,
Игры в котором не было следа,
Казню себя поныне от сознанья,
Что возразить Вам не посмел тогда.
Теперь для Вас уже не важно это –
Вы в сон ушли высокий, видит Бог.
Быть может, жизни выполнена смета,
И увеличить он её не смог.
Но дело, вероятно, здесь не в смете.
Вам не узнать, хоть это не впервой,
Что ненавидят Вас и после смерти,
А это означает – Вы живой.
У нас ведь смело тех клянут и лупят,
Кто немы и становятся травой.
Однако Вас и после смерти любят,
А это означает – Вы живой.
В переселенье душ не верю слепо.
В отличие, уверен, от иных,
Душа поэта не уходит в небо,
А делится и селится в живых.
Поэтому ни ангелы, ни черти
Вас не дождутся в будущие дни.
Бессмертие рождается от смерти –
Для Вас уже тождественны они.
Сегодня флаг поэзии приспущен,
Не только русской, но и мировой.
И если там Вам удивится Пушкин,
То Пастернак кивнёт – мол, это свой.
* * *
Бежит река. Ей берега тесны.
Она их расширяет половодьем,
Когда скрепят слепые льды весны
И угрожают дремлющим угодьям
Разливам. Сквозь века бежит река,
Издалека – так, будто убегает,
И тесные, как платье, берега
Теченьем, точно шторы, раздвигает.
Река растет притоками, и в ней
Они рекой становятся. Она же,
Хотя от них становится полней,
Но веселее и смелее даже.
Бежит река с кольцом моста в носу,
Без визы убегает за границу.
Похожа днём, под солнцем, на лису,
А ночью, под луною, – на волчицу.
Бежит река, торопится, как мать,
К ребенку, что погибнуть может вскоре…
Бежит река, мечтая морем стать,
Хоть вся от слёз солёная, как море.
* * *
Как может умещаться в голове
Одновременно столько мыслей разных,
Прекрасно-светлых и позорно-грязных,
На чистую одну – циничных две?
Вот кажется: одна владеет мной,
Ведёт меня по мрачным коридорам,
Но вдруг другая озаряет вздором,
И я спешу за ней, как раб цепной.
И так от мысли к мысли, что ни миг,
Перебегаю, их перебирая,
Как чётки. И забыта мысль вторая,
И третья, хоть исполнена интриг.
Как хорошо, что мысли не видны,
Когда они, неведомо откуда
Являясь, отличаются от чуда
Сильней, чем херувим от сатаны.
И каждая стать словом норовит,
Веля себя в нём выразить, а слово
Найти такое, что убить готово
И, до единой, буквами кровит.
Но к счастью, мысли могут и спасать,
И пусть одна из них другой перечит, –
А вдруг она тебя увековечит,
Коль ты её успеешь записать.
* * *
Чтоб стать поэтом, нужно им родиться,
А не перо в раздумиях кусать.
Казалось бы, смешно за стол садиться
И что-то после Пушкина писать.
Ведь всё, что ни напишешь, – то не ново,
Ведь всё, что ни срифмуешь, – то повтор,
И свыше сил найти такое слово,
Чтобы его читая, вспыхнул взор
Хоть чей-то или чтобы у кого-то
Пульс участился, ибо такова
Цель у поэта, а его работа
Не в том, чтоб мысли облекать в слова,
А в том, чтобы сказать о чём-то первым,
Или не первым, но сильней других,
Чтоб шёл восторг, как ток, от строк по нервам
Читающих и слушающих их.
Одежда слов – вторична, ибо надо
Ей мысли оттенять, она спешит
За ними вслед, играя роль наряда,
Что по фигуре и со вкусом сшит.
По существу стихи – шипы и розы,
Земное притяженье и полёт.
Поэзия, в отличие от прозы,
Вопросы безответно задаёт.
Точнее, задаёт поэт и хочет
Узнать ответы верные, хотя,
Не зная их, при жизни напророчит
То, что случится даже век спустя.
Бессмертие его не беспокоит,
Ему скорее выпадет zero...
Но Пушкина в себе услышать стоит.
И сесть за стол. И в руку взять перо.
* * *
Нас тысячью магнитов манят бездны,
Подобные реакции цепной, –
Ведь ад земной страшнее, чем небесный,
А рай небесный – миф, как рай земной.
Мы ради звёзд прощаемся с планетой,
Не понимаем, трижды жить спеша,
Что никогда нам так, как в жизни этой,
Не будет там, куда взлетит душа.
Да и взлетит ли, ежели, как гири,
На ней повисли гроздьями грехи,
Что нам не прощены в подлунном мире,
Когда к укорам были мы глухи?
Кто б слуховые дал нам аппараты
Для совести, чтоб мучилась она,
Чужую чуя боль, когда распяты
Мы взорами, где эта боль видна?
Кто дал бы нам очки такие, чтобы
Слепые души в них прозрели враз,
Избавившись от метастазов злобы
И зависти кровоточащих язв?
Постыдна в горе безразличья тога,
Как в нелюбви – двуличие фаты.
Просить прощенья надо не у Бога,
А у того, пред кем виновен ты.
Тогда и Бог простит тебя, сквозь сита
Грехи твои просеяв в дальней мгле.
Но если короля играет свита,
То мы играем Бога на земле
Внутри себя, а также и снаружи
До дня, когда, на вечности весах
Пройдя контроль безбожный, наши души
Играть продолжат Бога в небесах.
* * *
Мне, Марина, кажется порой,
Что, поэт иной величины,
Я вослед за Пушкиным второй
Муж такой красавицы-жены.
С ним я состязаться не могу,
Ну, а ты бы, Натали под стать,
Затмевая всех в её кругу,
На балах собой могла блистать.
Щёки б обжигал блаженства жар.
Полонез. Мазурка. Котильон.
И француз заезжий – Жорж ли, Жан –
Был бы, как Дантес, в тебя влюблён.
Роковое чёрное число
Мы не забываем двести лет,
И кому-то очень повезло,
Что у нас давно дуэлей нет.
Идеал же чистой красоты,
Судя по тебе, не погибал.
Пушкин – это наше всё, а ты –
Всё моё и мой последний бал.
Музыку, маэстро, для двоих!
Котильон. Мазурка. Полонез...
А стихам – сто жизней, ибо их
Обессмертишь ты, а не Дантес.
* * *
Марине
Сходил с ума и целовал твой след,
Был чаще нежен, а порой несносен.
Люблю тебя почти что тридцать лет
И тридцать зим, и осеней, и вёсен.
И столько же, а может, больше – вплоть
До расставанья с миром и с тобою,
Готов любить, но тут уж сам Господь
Моей распоряжается судьбою...
* * *
Заключи меня в объятье,
Ожиданьем не томи
И одним движеньем платье
Через голову сними.
Ну, а мне движенья мало
Одного и даже двух.
Обними, как обнимала,
Перехватывая дух.
Выдыхай слова слогами
И обхватывай, маня,
То руками, то ногами,
Всей собой всего меня.
Пусть подсматривает утро
В наше жаркое жильё.
Обними меня так, будто
Я – спасение твоё.
Чтобы страх повиновенья
Убывал в твоей мольбе,
Чтоб мои прикосновенья
Заблудились на тебе.
И рассвет проявит ранний,
Как внезапно сплетены
Наши тени на экране
Их запомнившей стены...
Вот уже ты смотришь немо,
Замерев и не дыша.
И моя досрочно в небо
Отправляется душа!
Про сома и камбалу
На подводном на балу
Сом увидел камбалу
И, любезным становясь,
Пригласил её на вальс.
Без раздумий камбала
Приглашенье приняла.
Шевеля слегка усами,
С нею сом плясал часами,
Вился старый чёрт юлой
Перед юной камбалой,
Плавником её касался
И счастливейшим казался:
Нет приятней кабалы,
Чем улыбка камбалы!
На прощанье колесом
Изогнулся было сом
И, собрав остатки сил,
У партнёрши он спросил:
«Почему, хотя и броская,
Вы, мадам, такая плоская?»
И с улыбкой кавалеру,
Любопытному не в меру,
Пояснила камбала:
«Я, месье, с китом спала».
© Александр Ратнер, 2017.
© 45-я параллель, 2017.