Александр
Прохоров

Больной

Больного надо укутывать. Заботиться о больном.

Приносить ему воду, настои и грелки,

Из глаз откачивать гной.

Больные обычно беспомощны. Как змеи в конце ноября.

Больного положено как можно тщательней

Холить и охранять.

Обычно больные бредят. Кого-то зовут в бреду.

Не стоит их в чём-либо здесь ограничивать.

Следуйте на поводу.

Надо Рабиндраната – станьте сегодня им.

Ломайте комедию так, как умеете,

Но оставайтесь с больным.

Больного нельзя объегорить. Пусть он не стоит на своём,

Больной всё поймёт и, теряя надежду,

Он выставит вас дураком.

Шутите с больным, забавляйтесь, но помните лишь об одном –

Не долго осталось тому, кто раздумал

Заботиться о больном.

Вернусь

Теплоты в тебе, будто б наплакал кот…

Ты по-прежнему дружишь с волками…

Я приеду к тебе в високосный год

Из какой-нибудь тмутаракани,

Чтобы встретить усталость в глазах твоих,

Их холодный змеиный прищур…

И уже не шептать о своей любви,

Отравившись духовной пищей…

Мы с тобой разминёмся, как две волны

Одного и того же прибоя.

Нам ведь мало просто прийти с войны,

Нам ведь нужно играть в героев…

Я приеду. Наверное, буду другим,

Но как раньше – небритым и пьяным…

В волосах – лишь дым, на щеках – мешки,

В голове – города и планы…

А пока не время. Не тот момент,

Не кондиция, в общем, что ли…

Я тревожно сплю. Я ловлю момент…

И цвету земляничным полем…

* * *

И губы ходят ходуном, как две песчаных эфы.

У мира много запятых... И взгляд из-подо лба...

В мои шесть соток воткнут дождь и мраморные трефы.

И дуло осени ползёт по слипшимся губам...

Забуксовала мать Земля, как мышь в калейдоскопе.

У кокаиновых дорог всегда такой финал...

Унылый призрак Вечности гуляет по Европе,

Горит космическая пыль и звёздный рафинад...

Качнулся аленький цветок в руках больного зверя,

Пропахли сумерки росой вспотевших мертвецов.

Я громко крикнул: «Бога НЕТ! И в бога я НЕ ВЕРЮ!!!»

А бог, куривший в стороне, благоухал свинцом...

* * *

И опять у тебя будет полная грудь мотыльков,

И сквозь горькие губы скользнут беспокойные вдохи…

Ты потрогаешь небо уставшим сухим языком,

Ты увидишь, как весело скачут по улице блохи…

Там, под радугой, в третьем квадрате нашли вертолёт.

В нём погибший волшебник с дурацкой весёлой улыбкой…

Он принёс эскимо, он по-прежнему там тебя ждёт,

Ты же знаешь, как это легко – забывать про ошибки…

В тихий час тебе снова приснится планета Транай,

Но во сне ты не плачешь, а молча идёшь в винный погреб…

Если колет под рёбрами, значит, за дверью весна

Она смотрит глазами убийцы на лунное море.

Уходя гаси свет, чтоб тебя не нашли на полу

С этим винным разводом, слегка просочившимся в череп…

Не пытайся найти меня, маленький мой нибеллунг,

Лучше просто забудь и покрепче запри свои двери…

Нет смысла

Четвёртый день на родине нет смысла.

И в комнате темно, и в шубе тесно,

И пуст аквариум. И утро безобразно.

И таракан ползёт готовый быть убитым.

В беспамятстве свернул кварталом раньше.

Там кошки. И там также пахнет воздух.

Мне стыдно, по обглоданным костяшкам

Никто не скажет, что я мог стать пианистом.

Родная речь противна как солодка,

Обидно, но другой я не владею.

Я спотыкаюсь о простейшие глаголы.

И до трамвая мне рукой подать, что дальше?

В дверном глазке шевелится приятель.

Останусь незамеченным, притихну.

Теперь я знаю, что меня не остановит

Фальшивый шорох заготовленной купюры.

Ты сам сказал – у всех свои заботы.

Кто дал мне право в этом сомневаться?

Иди своей дорогой. Я останусь.

Ведь до трамвая мне рукой подать… а толку?

Один день

В твоей квартире лица женщин и детей.

Как комья грубой пережёванной бумаги.

Не вспоминай, какой сегодня будет день.

Он не запомнится, как чай, как твой парфюм,

Как детский смех, переходящий в кашель…

Он, как и ты – не нужен никому.

Как нежный звон разбитых в кухне чашек…

Личинки моли догрызают твой костюм.

Но ты не Ева. Ты стандартный пехотинец

В параде переименованных планет,

В окопах серых одноразовых гостиниц.

И этот день…

Он – как приказ «кругом».

Как карусель, где молчаливые лошадки

Опять несут кого-то задом наперед…

На пустыре играют дети в прятки,

И по порядку зарываются в песок.

У детских игр – печальные порядки.

И, как и у детей, моё лицо

Становится изжёванной бумагой,

Без водяных подтёков или знаков…

И этот день – моё единственное всё,

Чем я с тобою был когда-то одинаков…

Покинули…

Когда дым прилип к земле, когда совы пробудились,

Когда всех нас накормили пирогами с лебедой,

В окна вполз густой туман, в окна нетопыри бились,

И земля как промокашка пахла высохшей водой.

Семикрылый серафим с пятикрылым на кармане

Уходил по чердакам к очередному ПМЖ.

Заметал дождём следы. Так его и не поймали

Ни горсуд, ни райсовет, ни общепит, ни ЗАГС, ни ЖЭК.

Опечаленные лбы прилипали к ковролину,

Заминированный колокол ударил в третий раз.

Девки лаяли на свист, короли жевали глину,

Бога все давно простили – первый раз – не педераст.

И уж я то не молчал, я повсюду сыпал пеплом –

По дорогам, городам, малосемейкам, головам.

И заметить не успел, как вселенная ослепла,

Как вросли по горло ноги в соль для ран и в грязь для ванн.

Порча

(на мотивы Ницше)

Вот малыш, а рядом свиньи,

Пальцы ног ему свело.

Весь дрожит, весь тёмно-синий,

Полон крови, словно клоп,

На подушке у младенца

Нарисована звезда,

Кожа мокрым полотенцем

С тела слазит навсегда.

Свиньи хлюпают ноздрями,

В комнату вползает рак,

И алмазными клешнями

На бинты кромсает мрак.

Слиплись волосы ребёнка,

Пасть раскрыта конурой,

В ней тревожно вьются бронхи,

Из неё сочится кровь…

В келье молится священник

За здоровье малыша.

В еле видимые щели

Ночь вошла, ускорив шаг.

Спит малыш, смеются свиньи,

С неба сыпется песок.

Сладок чай из керосина,

Вкусен суп из мёртвых сов…

Приходили в гости бабки

(кутья)

Приходили в гости бабки. Бабки плакали всю ночь.

Примеряли бабки тапки на холодные ступни.

Кто-то интересовался, чем он сможет мне помочь.

Я лежал, молчал, стеснялся. Я хотел побыть один.

Приходили сослуживцы ненадолго, пили чай.

В тишине под полотенцем спали птицы какаду.

Я всё меньше помнил лица. Всё задумчивей молчал.

Гасли звёзды. Плыли свечи. И в окошке свет потух.

Заколачивали гвозди. Гвозди гнулись вкривь и вкось.

Спали черви дождевые в промороженной земле.

Я надеялся, что всё же не забьют последний гвоздь.

Я надеялся, что просто ненадолго заболел…

Но глазницы подсыхали. Но ржавела в венах кровь.

Коченели мои пальцы. Раздувался мой живот.

И лежал я, одинокий с опороченным нутром.

И уже не вызывая опасений и тревог.