Плита Рубика
Жизнь представлялась ему кубиком Рубика.
Шесть сторон, восемь на восемь как минимум, а то и в два раза больше. Эта игрушка сполна раскрывала всю многогранность жизни, сложность и противоречивость. Только игрушку можно сложить, жизнь – нельзя. Сложить так, чтобы каждая из шести сторон была своего цвета, так хаос подчиняется порядку, противоречия испаряются. Но как сложить жизнь, чтобы каждая её сторона была своего цвета, без всяких противоречий? Твоя личная, индивидуальная жизнь должна стать кубиком, абсолютной и объективной величиной, так, чтобы твои поступки, это одна сторона куба, не смешивались со словами либо мыслями с другой стороны.
Они отключили стиральную машинку от сети, выдернули шланги подачи воды и слива. Дерзко и бесцеремонно. Машинку не жаль – на её месте будет новая. А старая займёт место на помойке, а после её распотрошат на цветной метал... Дальнейшая её судьба никого не интересовала, но когда её сносили с лестницы, с перерывами на каждом этаже, когда из её щелей текла тухлая вода и сыпались крошки порошка, они почувствовали некое подобие жалости. Жалости, едва различимой в дымке усталости и за стеной здравого смысла, жалости, вызванной не столько сроком службы этой техники и её преждевременной кончиной, и её делами, то есть выстиранным бельём, словом её самим смыслом и предназначением, теперь покинувшими барабан и микросхемы, а жалости совсем наоборот, не конкретной, но очень человеческой, жалости самой по себе, которую испытывает, наверное, всякий человек, всякий считающий себя человеком, когда видит перед собой смерть; смерть среди жизни, когда всё вокруг продолжается, а вот этот фрагмент, некогда принадлежавший общей картине, сейчас потух, его уже нет, только оболочка, а всё вокруг ещё есть, и долго будет, но без него. Они почувствовали всё это, но не поделились друг с другом, ведь каждый из них посчитал только что испытанное ерундой, очередной прохожей мыслью и чувством среди толпы других мыслей и чувств за день.
Он хотел бы гармонии. Нет, никаких «хотел бы», он жаждет гармонии. Внутренней гармонии, непоколебимой уверенности, объективности. Не своей собственной объективности, это не интересно... То есть объективности внутри, там где-то за сердцем-рёбрами-лёгким, или в голове, за черепной... Потому что если ты там у себя, в своём собственном мире уверен, то это ещё ничего не значит. Он жаждет объективности всеобщей, чтобы всякий к нему мог подойти и сказать: то, что ты делаешь – хорошо, то, кто ты есть – хорошо. Не размазню типа субъективных «мне нравится» или «лично я считаю»... ХО-РО-ШО. Вот как Он сказал, что свет это хорошо, так попробуй найти несогласных. Фундаментальности хочет.
Свободное место было отмыто. Новую машинку он пока не привёз... Для него новую, сама по себе она старая, которую так же отключили, но аккуратней, и скоро привезут сюда, а не на свалку, и жалости никто не испытывал, так как она жива, живее живых, но стара, поэтому на её место поставили объективно новую, буквально с завода, с которой долго ещё не будут отклеивать специальные наклейки, потому что, так, видимо, остаётся «новизна», здесь специально взятая в кавычки, потому что это состояние, но не переходящее, как, допустим, молодость в зрелость, а клеймо: вот она новая, с наклейками, а когда они сами спадут, точно отвергнутые, она станет старой.
Каждый, он думает, наверное, хочет гармонии. Найти своё место в жизни, обществе, в семье. Простим банальности. И найти место для своих мыслей и чувств. Так, чтобы всё было четко: вот мысль, вот чувство, а вот и действие, как бы побочное от мыслей и чувств и одновременно самостоятельное, и всё на своих местах, но объективно и логично не только для себя, а и для всех остальных. Как закон физики. Но и с ними не всё так просто. Поэтому жизнь как таковая и представлялась ему не полосой, не чем-то чёрно-белым, а кубиком Рубика с шестью сторонами, бесчисленными комбинациями и с одним только предназначением – быть собранным. Каждый собирает свой кубик. Крутит, вертит, да всё не складывается. Вот три стороны собрал, каждая сторона одного цвета, доволен, как сытый вол, любуешься и замечаешь, что остальные стороны наперекосяк, и заново начинаешь крутить вертеть, потеть, страдать и не высыпаться. Врачи, наверное, полностью собрали кубики.
Выброшенная машинка раньше стояла между окном и плитой. И новая будет стоять между окном и плитой. Потому что в этих тесных кухнях никак иначе. Не вставая с табуретки – стулья не лезут – можно приготовить обед, помыть посуду, закинуть бельё в стиральную, открыть окно, достать что-нибудь с верхней полки. В такой тесноте вся нижняя часть тела чувствует себя лишней и неприспособленной, атавизмом жителей панельных многоэтажек. А потом он замечает, что до работы добирается два часа. В тесноте. И работа тесная: офис и карьерные перспективы. То есть между двумя «теснотами» – его кухней и рабочим кабинетом – есть двухчасовое свободное место. Как между тесным гробом и чревом есть несколько лет жизни, за которые ты можешь принять какие угодно позы, а не только зародыша и мертвеца.
Врачи – это объективно хорошо. Кто ты? Врач. Что ты? Врачую. Хорошо. Надо было стать врачом. Но быть врачом – только одна сторона кубика. Каким, ему интересно, он был бы врачом? Не область, а оценка... А если не спасёшь, не окажешь вовремя первую медицинскую, навредишь? Не простят ведь. А если ты врач, одна, стало быть, сторона кубика сложена, а остальные нет, то долго ли ты протянешь в объективном «хорошо», пока не скатишься в личное «и так сойдёт»?
Грязи было не так много на том месте, где раньше стояла стиральная машинка, потом умерла, а новую пока он не привёз. Умеренное количество грязи. Не то чтобы он приготовился увидеть на освободившемся месте настоящею свалку с чайками и мусоровозами, а обнаружил только пылинку с фантиком, и сказал, что увиденное им – умеренно. Объективно умеренно, никто, даже последние чистюли не схватились бы за головы и не попадали бы штабелями от увиденного; объективно умеренный уровень грязи, в основном засохший жир, на освободившемся по причине неожиданной кончины месте, и, заметим, стиральная машина стояла там несколько лет, и за все годы никто под ней засохший жир не убирал, и жир был от плиты, не иначе, капли масла, ДНК будущего обеда и прошлых блюд, засыхали под машинкой, так как на кухне не было места для вытяжки, а для жира – полно.
Нет, какой из него врач? Из него и художник никудышный. Как растянется в гробу, так все его работы с ним похоронят. Его бы в Лувр. А вот главный экспонат – объективно? Загадочная улыбка Лизаветы объективна? Каждый крутит свой кубик Рубика, и собрать его значит собрать гармонию. Человек сам как кубик – собирает своими кубическими руками. Дело, он говорит, не в том, чтобы жить без всяких противоречий, не в том, чтобы с ними вовсе не сталкиваться, как с экзотическими болезнями, а в том дело, говорит, чтобы противоречий никаких не было. Вовсе. Никаких. Грубо говоря, он хотел бы быть художником не в свободное время, а всё время, и чтобы все говорили ему – это хорошо. И не только все говорили бы это про его работу, но и про его жизнь, решения, мысли и чувства.
Вот где было полно грязи, то есть засохшего жира, так это на левой стенке плиты. Дверцы и конфорки он умудрялся поддерживать в чистоте, в такой лениво-вынужденной чистоте, так как он был харизматичным педантом, но у него никогда полностью не получалось быть ни педантом, ни харизматичным, словно бы засохший жир здесь конкретно и остальные бойцы армии беспорядка были значительно больше него. Вот в этой пропасти было опасно. С одной стороны – мечта абсолютной чистоты, с другой – абсолютный беспорядок с телами последних чистюль, а он между ними, балансирует, и чем больше его стремления к чистоте, тем больше сопротивление беспорядка, точно одно только его желание создаёт ему проблемы и противоречия. Другими словами, его кубик не складывался вообще ни в какой области, более того, ни на одной из шести сторон не нашлось бы двух соседних квадратиков одного цвета. Тогда он взял кастрюлю с тёплой водой, порошок, соду, губку обычную и губку железную, сел напротив левой стенки плиты, покрытой засохшим жиром, с целью во что бы то ни стало освободить её от грязи, вполне себе умеренного количества грязи. И приступил к задуманному.
Проблема представления жизни в образе кубика Рубика заключалась, как он только что понял, в следующем: кубик можно собрать, и более того, зная определённые секреты-схемы, его можно собрать всего за несколько ходов. Поэтому, чтобы его образы и представления с мыслями не противоречили друг другу и логике как таковой, хотя бы мысли и образы, хотя бы логике, он решает внести некоторые изменения в кубик. Честный кубик Рубика – это шесть сторон и шесть цветов. Со сторонами ничего не сделаешь, тут не добавить, не убавить, иначе получится уже не кубик, а другая геометрическая фигура, а вот добавит цвета можно, тем более он художник, вроде бы. Один квадратик на каждой из сторон он покрасит в уникальный цвет, не в один из шести уже существующих, а в седьмой, восьмой и так до двенадцати. Вот тогда-то кубик никто и не соберёт. Жизнь – это кубик Рубика, который невозможно собрать.
Засохший жир поддаётся. Жиринки мрут под огнём тяжёлой артиллерии порошка и соды. Несколько раз он меняет воду и губки. Наконец поверхность сияет так, как не сияла никогда прежде, даже когда была абсолютно новой, с наклейками, но это было в те времена, когда никто наклейки на технику не клеил, то ли за ненадобность, то ли по другим неведомым причинам.
И тут он понимает то, что никогда прежде не понимал и даже не осмеливался взглянуть в ту сторону. То, что он сделал только что – абсолютно, непоколебимо, объективно, и многим лучше любой на свете картины, любого на свете чего бы то ни было. Чистая и сияющая стенка плиты – это ответ на вопрос и собранный кубик Рубика. Даже последний и старейший буддист в пещере скажет, что отмыть плиту от грязи – это хорошо. Жить в пещере и буддизм – вопросы спорные, а отмытая плита – хорошо, непоколебимо и абсолютно.
В эйфории он сидит на табуретке.
Ну и что дальше?
Рыбка-клоун
Долго он спорил с GPS навигатором. Женский голос советовал повернуть направо.
– Какое право, здесь тупик!
Право было через пару домов. Они как будто бегали наперегонки, он и навигатор. То впереди бежал навигатор, строя невероятные маршруты, то наоборот.
– Следуйте на юг.
– Какой юг, к чёртовой матери?! – Возмущался он.
Ему было интересно, кому принадлежит такой голос. Скорее всего, это программа, вряд ли настоящая женщина записывала бы в студии подобные инструкции. В любом случае, он старался представить её внешность.
– Связь со спутником потеряна. – «Бырр бырр» вибрирует телефон. – Следуйте на юго-восток.
– Ты, должно быть, шутишь...
Он начинал нервничать. До встречи ещё сорок минут, по предсказаниям навигатора – семьсот метров и пять минут ходьбы в юго-западном направлении. Должно быть, магнитные бури, подумал он. Вспотел.
Какая новость: кругом строят дома, торговые центры, новостройки на панели, всё это под небом первых чисел марта. А в небе плавали серые голуби и пара сорок. Напротив выхода из метро, через дорогу, тоже стояло здание, голое и исписанное граффити, в окружении ржавых кранов. То ли не достроили и бросили, то ли решили сносить и всё равно бросили.
– Продолжайте движение.
Вообще, говоря начистоту, у метро его должна была дожидаться маршрутка специального назначения – прямиком до бизнес-центра. Никто не ждал. Он уж решил, что и здесь совершил ошибку. Он воспользовался советом из рубрики «как до нас добраться» с официального сайта и, по всей видимости, неправильно его понял. На обратном пути тщательно проверил станцию на второй выход. Выхода не было. Но ведь отсутствие выхода не оправдывает отсутствие маршруток?
– Развернитесь, – издевается GPS.
У входа в парикмахерскую сидела на коленях старуха в платке и крестилась, и благословляла каждого из подающих. Крестилась и крестилась, без остановки, словно в трансе, уставившись в одну точку на асфальте. А всего в нескольких шагах от старухи парень с рекламным щитом на груди раздавал листовки:
– Выставка дверей, приходите на выставку дверей!
– Направляйтесь на северо-запад.
Вот бы посадить тех «авторов-советчиков» с сайта на несуществующую маршрутку и отправить их куда GPS скажет.
Злится. Даже как-то не смешно злится.
Он обгоняет девушку с розовыми волосами, двумя тяжёлыми пакетами и кривыми ногами. Причём так уверенно и ловко это делает, как будто живёт здесь всю жизнь и лично строил эти улицы, эти разбитые дороги. Но всё меняется, когда он упирается в тупик, этакий урбанический выкидыш. Розововолосая любезно просит сигарету. Последнюю любезную сигарету.
– Конечно, – он говорит. В рюкзаке лежат ещё две пачки.
Согласно карте, он где-то рядом. Очень, очень рядом – нутром чует. Теперь идёт дворами. Вот старый пудель в наморднике и бородатый его хозяин, и непонятно, кто кого выгуливает, вот две женщины средних лет решили передохнуть-переговорить-перекурить, и посадили свои сумочки на лавку, так что и неясно, кто кого носит. Вот два алкоголика сидят: он и она. По их лицам он безошибочно определяет, что только смерть разлучит их с бутылкой, но вот непонятно, кто кого пьёт на самом деле. И всё приправлено сыпучим снегом, мокрым асфальтом, сосульками-свечами и голыми ветками, похожими на трещины. Период полураспада зимы. Прекрасное время, думает он, богатое живыми подробностями, экспрессивное и никому не нравится, гнетущее, раздражающее, вязкое, липкое, противное. Мёрзнут руки.
А вот и искомое. Здание с часами, как на фотографии, но без макияжа. Раскопал его, как клад. У центрального входа курили трое мужчин, обсуждали автомобили. Хотел было у них спросить, где здесь отдельный вход «с торца» в компанию «Н», но решил следовать своим инстинктам до конца. Хорошо бы, победного. Обошёл здание слева. Упёрся в шлагбаум, флагшток и эмблему нужной компании. Для пущей уверенности поинтересовался у трёх дам на крыльце:
– Это торец восемьдесят пятого здания дробь 2?
– Что?
– Торец.
Напротив мусульманское кладбище. С верхних этажей, должно быть, видны могилы. Странное соседство.
Внутри было предсказуемо. Серая плитка на полу, у входной двери специальные серые коврики, которые меняют каждый день, пара кожаных дивана, коричневых, удобных и мягких, как желе, стулья – серые, со спинкой, две штуки. Ещё был большой аквариум, цвет коричневый, у тумбочки отломана дверка. Стойка регистратуры, большая, «под бук», с пластиковыми вставками и окантовкой типа «сталь». За стойкой секретарь, тоже часть интерьера, женщина тридцати пяти, немного раздражительная.
– Здравствуйте. Мне нужно в отдел кадров.
– По какому вопросу?
– Трудоустройство.
– Оформление?
– Собеседование.
– Цок.
Да, он подумал, цок. Большой такой цок. Как можно ещё лучше выразить своё раздражение или недовольство? Цок, етить.
– Вакансия?
– Администратор пункта выдачи.
– Заполните анкету.
Снял шапку, расстегнул пальто, присел, щёлкнул ручкой. Оглянулся... Перед ним было человек пять. Все держали перед собой листочки, как на экзамене. Кто-то вносил последние изменения.
Стандартная анкета: гражданство, возраст, пол, семейное положение, опыт работы, уровень владения компьютером, табличка, в которой необходимо расставить оценки значимости факторов (пропустил), что для вас отдых, курите ли вы, укажите три ваших сильных и три слабых стороны, семь сытых лет и семь голодных. В конце анкеты размещены четыре вопроса на смекалку, озаглавленных так: Тесты, которые помогут нам лучше узнать друг друга. Ему всегда нравились эти вопросы, это как кроссворд на последней странице политической газеты. Вопрос первый:
Горело семь свечей, три погасло. Сколько свечей осталось?
Остальные:
Вы пилот самолета, летящего из Гаваны в Москву, с двумя пересадками в Алжире. Сколько лет пилоту?
Обычно месяц заканчивается 30 или 31 числом. В каком месяце есть 28 число?
Коробок спичек стоил 1 рубль 10 копеек. Затем он подешевел на 10%. Сколько стоит коробок теперь.
Что он узнает о компании, когда ответит на эти вопросы?
Когда частично заполнил анкету, секретарь попросила его подождать. Ждёт. Смиренно и любознательно. Перед ним уже никого нет – машина работает без перебоя. Появляется девушка. Такая кроткая, скромная и тихая, как мышка. Она говорит по огромному телефону, объясняет маршрут.
– Поверните налево.
Должно быть, совсем недавно здесь работает – уж слишком неуверенно держится на серой плитке.
– Перед вами должен быть шлагбаум и флагшток. Ну, флаг, флаги. Да, сейчас.
Неужели она тоже из отдела по подбору персонала? Она неуклюже левитирует к секретарю:
– А вы можете поднять шлагбаум?
– Нет. Но охранники могут.
– А где они?
Стало быть, недавно. Стало быть, подбирает персонал, раз не видела стойку с ЧОПом дальше по коридору, за стеклянной дверью. Отсюда плохо видно, но там уютнее. И тоже стоит аквариум. Он вдруг вспомнил про ошибку в резюме. Он хотел написать, что у него есть большой опыт работы за контрольно-кассовым аппаратом, то есть ККА, а написал КПП. Контрольно-пропускной пункт. И так на всех шести экземплярах. Совсем запутался в сокращениях. Ладно, успокаивается, пусть шуткой будет.
Рыбка сказала цок.
Девушка с огромным телефоном отлевитировала назад. Через секунду в здание вошёл тот самый мужик, которому она подсказывала дорогу. Он нёс четыре больших коробки:
– Куда?
Мышка не успела ответить, как мужик сам пошутил:
– На пятый этаж, дверь налево. Ха-ха-ха, етить, – он оглянулся в поисках смеющихся, для поддержки.
– Да можете здесь ставить.
– Там ещё штук десять.
Это рыбка-клоун, он думает. Он где-то видел таких. Действительно клоун. Должно быть, самая печальная тварь на свете. В детских обучающих книжках написано, что собака говорит гав-гав. Кошка кис-кис, в смысле, мяу. Бараны говорят бэээ, остальные на своих диалектах. Ничего там не сказано про рыбок. Готов был поклясться, что эта рыбка говорит цок. Она сейчас смотрит прямо на него. Пятьсот литров тропического дна с искусственными водорослями, термометром и ленивой улиткой. Они прекрасно понимают друг друга. Цок.
– Вы на позицию администратора пункта выдачи?
Идиллию нарушает ещё одна девушка. Он поднимается:
– Ага.
– Пройдёмте.
Тоже в балетках. Собеседование состоялось в крошечной прямоугольной комнатушке. Без окон. Стены были некогда белыми, нынче бежевые. Серый ковролин с засохшими пятнами – свидетелями былых или белых деньков. Комнату разделял небольшой рабочий стол. Ещё там были два стула, вешалка, он, она, калькулятор и календарь. Последний на три месяца, с красной рамочкой под сегодняшнюю дату и фотографией одного из городов золотого кольца. Непростительно большой календарь. Сюда бы лучше подошёл на один день. Эта комната определённо была не из тех, в которых можно расхаживать кругами, размышляя о куда более интересных и полезных вещах. Здесь было тесно. Тесно для расслабленной обстановки, оригинальных замечаний, чего-нибудь окрылённого, например чувства юмора или аромата парфюма. Места хватало исключительно для быстрого профессионализма и запаха ковра после чистки пылесосом. Ему стало интересно: можно ли поменять местами вешалку с календарем? Так, чтобы вешалка была с красной рамочкой, например. Началась пустая болтовня, этакое крепостное безумие.
– Вы закончили... цирковое?
– Да, так написано.
– Хм, как странно. В смысле это большая редкость, цирковое.
– Не то слово. В группе нас тоже было мало.
– То есть ты сможешь рассказать анекдот, стоя на канате?
– Я был на другом факультете, нас учили находить забавное в повседневности.
– Я смотрю, что вы по специальности не работали, в основном в продажах.
– Ну, ты знаешь, сука жизнь.
– Да, да...
– А почему цирковое?
– Для души. Я не знал, что будущее нужно планировать. Я думал, что оно абстрактно
– Понимаю. Я вот тоже думала, что сегодня солнечно будет.
– Почему вы решили работать именно в нашей компании?
– Ну и чёрт же тебя бери, почему... Отправил резюме, вы пригласи. Если и на работу возьмёте, тогда точно хочу в вашей компании.
– А если с моста попрошу спрыгнуть, тоже согласитесь?
– А сколько денег дашь?
– Последнее место вашей работы, здесь написано, повар-сушист. Почему ушли?
– Рыбу жалко. К тому же у нас с начальником резко ухудшились отношения с тех пор, как я переспал с его женой. Назойливый тип.
– И как она в постели?
– Это ничего не значит, ты же сама понимаешь.
– Ты знаешь, я подумала, что тебе не подойдёт работа администратора пункта-выдачи заказов. Всё равно там только двадцать тысяч. Я готова предложить тебе больше. Гораздо больше. Двести тысяч и тебе ничего не надо будет делать. Ничего! Даже в офис ходить.
– Ну не знаю... А страховка будет?
– Пожалуйста, соглашайся. Сам подумай, ничего не делать за двести в месяц. Пожалуйста. Ты идеально подойдёшь.
– Не уверен.
– Хорошо, триста.
– Надуй, пожалуйста, зелёный шарик. Я скручу из него жирафа.
– Как давно вы ищете работу?
– Вы ходили на другие собеседования?
– Почему отказывают?
– Пиписька не выросла.
– Ах ты клоун... Иди ко мне.
Она смахнула со стола резюме с калькулятором и сорвала календарь, а потом опрокинула стул – больше обжигающая страсть ничего не могла разрушить. И тогда она расстегнула свои штаны. А потом его. И случилось то, что случилось. На столе, в тесной комнате. Сам он не очень хотел, но это было единственным условием. Он зажмурился от нежелания. Она подумала, что ему хорошо.
– Это было прекрасно. Давай триста пятьдесят.
Они занялись этим ещё раз, на ход ноги. Неожиданно в комнату ворвались террористы, с целью использовать эту кладовку в качестве тренировочного пункта. Но он обезвредил каждого из них сокрушительным ударом дзюдо, а последнего обезоружил красной рамочкой и проткнул вешалкой.
– Давайте в пятницу. Позвоните по номеру, по которому вы договаривались о сегодняшней встрече, и вам скажут результат. В любое рабочее время. Хорошо?
Он знает результат, но всё равно позвонит в три часа.
Когда уходил, то сказал шлагбауму – воля, а флагштоку – отчизна. И так резко сказал, точно с намерением оскорбить. Иностранцы не оскорбились, даже не шевельнулись.
На обратном пути решил зайти в магазин дворового типа – в таких обычно отломаны все дверцы от камер хранения. Он хотел смочить горло. Купил водичку. Перед ним стояла молодая девушка. Она купила: лапшу быстрого приготовления, маленькую пачку классического печенья, питьевой йогурт и одну крошечную шоколадку. Стало быть, он подумал, и она там работает.
Вдруг ему предсказуемо захотелось творить. Писать и сочинять, отобразить на бумаге каждое мгновение сегодняшнего дня. И такие красноречивые мысли в голову полезли, даже неловко. Он страшно не любил, когда такие моменты заставали его совершенно не подготовленным, но правила здесь диктует не он. Муза-шлюза заставляла писать палочкой по мёртвому снегу. Он порхал. После лабиринта вышел на главную улицу. Старушка всё крестилась, молодой парень всучил ему листовку:
– Выставка дверей!
– Нахрена мне выставка дверей?
Наивно окрылённый, он ещё не знает, что через месяц будет вот так же стоять и зазывать прохожих на выставку карандашей.
У метро останавливали иностранных студентов для проверки документов, но только не его. Его вообще никто не тормозил. В вагоне парень напротив читал «Духless», и тогда он подумал: а что если духа too a lot, что аж из ушей течёт, а всего остального zero. Пришлось записать в блокноте: где ваша палочка, господин Зеро? Какое замечательное название. Когда писал в людных местах, как сейчас, научился смотреть только в блокнот, чтобы не вызывать подозрения. У того парня с книгой были ещё интересные часы с прозрачным циферблатом. Они показывали не столько время, сколько сам его механизм. Записывает: ох уж это чаяние-отчаяние, глубокий пессимизм, шутки-дурки, неудовлетворённость и вопросы, повторения и смута, как будто соплями написано. Какая навязчивая некомпетентность, какая заносчивая неприязнь, думает он. В следующий раз надо будет обязательно подать той старушке и рассмешить рыбку-клоуна, самую печальную тварь на всём белом свете.
Задача
Однажды один атеист купил себе машину. Всю жизнь хотел, полжизни копил, пару лет остро нуждался, последний месяц хвастался. Потому что, говорит, без всякого кредита, нечего банки кормить. Первые несколько дней после покупки атеист парковал машину под окнами. Несколько раз за вечер проверял. Машина была белого цвета, с пятью подушками безопасности, дизель, автомат, все дела.
Отпраздновали на широкую ногу. Родственники, друзья, товарищи, коллеги, пару соседей. Все радовались за него, ибо были в курсе всех подробностей пути от желания до приобретения. Пришли с подарками. Кто подарил автомобильную косметику, кто подробное руководство по уходу, кто миниатюрную копию машины. Очень мило, а иногда и очень кстати. Из всех подарков выделялся один. Его принёс товарищ атеиста, тоже атеист. Он подарил три иконки. Такие специальные, с пачку сигарет, с клейкой лентой, крепятся на дверце бардачка. На иконках изображены святые, ответственные за сохранность на дороге.
– Пять подушек, – сказал атеист.
– Трое святых, – ответил товарищ.
Атеист был самую малость педантичен. А именно: он любил все – как есть. Например, если кофе, то без молока и сахара; если алкоголь, то в чистом виде, а не коктейль; если телефон, то чтоб звонил, не больше, чтоб его; если эволюция, то атеизм; если женщина, то немного косметики, ровно столько, чтобы казалось, будто её вовсе нет. Натуральность, естественность, только так, этого всегда достаточно. Соответственно, далее по списку: если автомобиль, то в том виде, в котором сошёл с конвейера. Как максимум: местами снять полиэтилен, поменять диски, залить бензин, антифриз, масло, положить аптечку и огнетушитель. Единственное, что может меняться в автомобиле, так это счётчик пройденного пути, как бы он ни назывался, одежда водителя, пассажиры, положение стрелок на часах и пейзаж за окнами. А тут святые... И что с ними прикажешь делать?
– Вешать, – подсказывает товарищ.
Озадачен.
Атеист любил и искренне верил в место для каждой вещи. Потому что у каждой вещи должно быть своё место. Мысль отвечала позывам логики и занимала своё место в логической цепи. А тут святые... С ценником на обороте, который решили не снимать, однако пробовали – гад оставляет липкие следы. Цена закрашена. Шутка для прагматика. Куда положить пластиковую иконку? Потому что нельзя так просто взять и выбросить иконку. Во-первых, это подарок. Сувенир, дар, какой никакой, лучше бы его не было, но он есть. Во-вторых, он конечно атеист, но до какой степени? До спокойной, разумной, не воинствующей. В-третьих, это незаконно. Вот он выбросит, а кто-то найдёт и оскорбится. Можно замести следы, но сам факт нарушения будет щипать совесть. Он не верит в приметы, даже хорошие, но всё равно сбавляет скорость перед чёрной кошкой. Он громко смеётся, если видит бабку с вёдрами. Громко, нервно и старательно, всем рассказывая про увиденное и про то, какая это всё несуразная глупость. Но у него всегда что-то ёкает внутри, каждый раз. Ёкает и через пару часов эхом переходит в ком в горле. Он очень хорошо помнит историю про одного примитивного, нет, приметного, нет, суеверного, точно. Суеверный суеверил до крайности, знал все приметы, был одиноким и жил на первом этаже. Всё у него было хорошо, пока однажды к нему на подоконник не сел голубь. Это была плохая примета, неисповедимы её истоки. Голубь на подоконнике сулит проблемы – верил суеверный. И поэтому он отпросился с работы, закрылся в квартире, сел напротив окна и стал ждать этих самых проблем. Голубь сел опять. Суеверный его согнал. Выпил валерьянки. Голубь опять прилетел. Согнал. Решил проверить подоконник на наличие крошек, чего бы то ни было. Подоконник чист. Голубь садится. Суеверный седеет. Игра в кошки-мышки, а точнее, в приметы-суеверия продолжается около недели. На работе что-то подозревают. Суеверный ещё никогда прежде не выглядел так плохо, он не ест, не спит, он не он. Его терпению приходит конец, и он достаёт двустволку. Заряжает. Ждёт засранца в укрытии. Засранец садится на подоконник. Раздаётся выстрел. Дробь, минуя птицу, вышибает окно, чтобы застрять в салоне припаркованного автомобиля. Водитель чудом уцелел. И только сейчас, когда дым постепенно рассеивается, у суеверного начинаются проблемы.
Атеист думает о суеверном. Он боится оставить иконки где-нибудь дома, он боится взять их с собой. У него есть принципы, вроде бы. Господи, есть у него принципы или нет?
Машина всё ещё стоит под окнами, но теперь это обуза. Не роскошь, не средство передвижения, а обуза с иконками.
Атеист разрывает отношения со своим товарищем-шутником. Иконки он всё-таки вешает чуть левее надписи «AIRBAG», и продаёт машину. Когда покупатель отдаёт ему деньги, то незамедлительно избавляется от иконки, выкинув её из окна, и уезжает. Пока атеист, держа в руках пачку денег, смотрит на валяющуюся иконку и пытается мысленно разобраться с происходящим, раздается писклявый визг колёс и звонкий удар – последние ноты сонаты перемены атеиста в агностика.
Все деньги он пожертвовал церкви. Иконку носит с собой. Он хотел было положить её в кошелёк, но не стал – это плохая примета.
Иллюстрации:
графика Евгения Синчинова, Пабло Пикассо и Владимира Райберга
© Александр Пахомов, 2015–2016.
© 45-я параллель, 2016.