Александр Никифоров

Александр Никифоров

Четвёртое измерение № 11 (611) от 11 апреля 2023 года

Тайга – мой дом

Молитва

 

Остаток жизни прожить бы не зря.

Думы мои просты.

В новый день, постигая обряд,

Сложу в строгость персты.

За долю, которую боготворю,

Вышепчу всё трудом.

Господи! Благослови, молю,

Землю и отчий дом.

 

* * *

 

Я, словно Блудный Сын,

К своей Душе пришёл.

Рюкзак скукожился, нет ни кола.

А где-то там, вдали,

Откуда я бреду,

Всё тише ахают колокола.

Огромный воз грехов

Пру неприкаянно.

Трещит надежды лёд, но не тону.

Я говорю с собой,

Как узник в камере,

Как будто казнь случится поутру.

Не потерять грехи,

Ни сжечь, ни выкинуть, –

Ещё не все круги пришлось пройти.

Но дети – выросли,

И поле – вспахано,

А если что не так –

…Душа, прости!

 

Зимник

 

С последнего таёжного хребта

Мы съехали в долину Куонамки.

Изба в снегу,

Повсюду – лепота!

Впечатано в заснеженную рамку

Размашисто – «Пикет Береговой».

Навстречу пёс несётся, хвост колечком.

Подрагивая, будто бы живой,

Чих-пыхает бульдозер у крылечка.

В избе уют.

В шесть окон хлещет свет.

С десяток коек в покрывалах синих.

Владимира Высоцкого портрет,

Дошедший с песней в глубину России,

Его: «Назад – 500, вперёд – 500…»

Из сумки вместе с хлебом вынимали.

Строку: «…И кто там после разберёт?..»

Здесь каждой клеткой понимали.

Вдруг – шум машин.

И на крыльце шаги.

С морозом в дверь влетело:

«Кто начальник?»

Поднялся парень – невысок, худющ:

– Садись, поешь. А после потолкуем

– Не до жратвы, там восемнадцать душ.

Пурга завьёт – на месяц закукуют.

– А что стряслось?

– Торчит тяжеловоз. Заткнув дорогу,

Как бутылку пробка.

До половины одолел занос,

Сдавал назад и – пополам коробка…

 

Пока посыльный ел, мы собрались.

А мне пикетчик, выделив верхонки,

Сказал: «А ну, давай, поэт, держись!

Авось стишок напишешь для районки».

Полярного сияния пожар

Два раза полыхал над Куонамкой.

Молчаньем встретил хмурый Анабар.

Поплыли мимо каменные замки.

 

И вот бригадой из шести машин:

Два «ДЭТа», два «Урала» и два «КРАЗа»

У места пробки встретили рассвет,

Попили чай и за работу сразу.

Восток алел. Но солнце не взошло.

Пурга вокруг на цыпочках ходила,

К обеду снег сильнее понесло.

И темнота до срока наступила.

Оставив спать в снегу тяжеловоз,

Бульдозеры в обход траншею рыли,

Пурга, похоже, помела всерьёз.

И всё равняла снова белой пылью.

Водители сидели по местам.

Не суетились и не мельтешили.

А чтоб случайно кто-то не отстал,

Дорожники с последним уходили.

Безумствовала сорок дней пурга

И зимника – как будто не бывало.

Лишь стихло всё – и снова, сквозь снега,

Бригада новый зимник пробивала.

Наладили к весне тяжеловоз.

И был в карьер доставлен экскаватор.

Одна пурга осталась виноватой.

И не нашлось ответа на вопрос:

Кто и когда собрал коробку с браком?

 

Дорога домой

 

Всё в округе бело.

    Из сугробов торчат пирамиды махровые.

Тишину ледяную дробя,

    транспортёр проползает в ночи.

Лобовое стекло

    в параллелях спирали нихромовой.

Двестисильное пламя

   по правую руку стучит.

Белой ниткою зимника сон зашивает мне веки.

В свете фар притаилась

   лохматая серая глушь.

Хоть бы песню какую,

   чтобы сон мой на время развеять,

Затянули б друзья –

   истомлённых четырнадцать душ.

А они остановят машину,

   в снег спрыгнут, помочатся.

Быт суровый давно поотшиб

   романтический зуд.

Я смеюсь над собой:

   Спать охота? Пустяк! Перехочется…

И романтиков истинных

        к самому дому везу.

 

* * *

 

Мне больше нравятся озёра,

Когда от них я ухожу.

Окину всё прощальным взором,

Присяду –

И услышу шум:

Там тихо волны берег нежат,

В осоке слышан писк утят

И что-то свистнул ветер свежий,

Встаю –

А ноги не хотят.

Под хриплый крик вещуньи чёрной,

Тропою мелено иду,

А вслед за мною

Шум озёрный

Бредёт,

Как конь на поводу.

 

* * *

 

Чуть рассвет – возьму ведро,

В рюкзак поношенный поставлю.

Хлеб, спички, нож – и за порог.

Заботы на потом оставлю.

Там, где кончаются дома,

Нырну по просеке в распадок.

И, забредя в густой туман,

Присяду у груздёвых грядок.

В тайге покой и тишина.

Пока ещё свежо и рано –

Спят голубые облака

Созревших ягод на полянах.

 

* * *

 

В местах, где пахнет ельником роса,

Где дикие олени не пугливы,

По мерзлоте, сквозь пьяные леса,

Покачивая каменные гривы

хребтов, бежит поток в объятья Лены

Ещё одной синеющею веной

На теле нашей матери-планеты.

Здесь я живу. Здесь песни мои спеты.

 

Вот так же, как таёжная вода,

И наши жизни мчатся сквозь года.

Хватает нам порогов на пути.

Порой таких, каких не обойти.

Лишь на валунных лбах шестом промажь –

Вода проплещет похоронный марш.

 

Нам дали жизнь, но не дали к ней лоций.

Вот потому мы все – первопроходцы.

 

Таёжная баня

 

Вячеславу Лобачёву

 

Свят закон, в субботу – баня!

Наплывает вечер ранний,

Сумрак прячет тальники.

А тропою мужики,

Прихватив с собой бельё,

Держат путь на зимовьё.

 

Первым делом смыли «Дэту»*,

Миг – и все уже раздеты.

Закрываем плотно дверь,

Можно пар поддать теперь.

Ждёт свой срок вода в тазах.

Млеет даже мох в пазах.

Есть берёзовый букет –

Жаль, буфета с пивом нет…

Но зато такого пара

Да отчаянного жара,

Хоть ропщи, хоть не ропщи

В городах – ищи-свищи.

 

Правда, там водопровод.

А у нас – ведропровод.

Плещет влага в речке, рядом.

И сантехника не надо.

Он придёт иль не придёт?

А ведро – не подведёт!

 

Ну, пора и на полок,

Аж под самый потолок.

Тускло светит пламя свечки.

Раскалились камни в печке.

Жар захватывает дух.

Лист берёзовый разбух.

Брёвна преют так, что льёт

По стене янтарный пот.

 

Будет нынче кожа чистой!

И, постанывая истово,

От жары благоговея,

Что есть силы, не жалея,

 

Хлещут собственное тело

Мужики, –

Чтоб сердце пело!

Так, чтоб плыло всё кругом!

 

После к речке нагишом

По жердинкам шевелючим

Побегут, и –

Словно с кручи –

В ледянющую купель.

 

Три захода и – в постель.

Примут грамм по сто из кружки:

Вспомнят дом, свою подружку.

Нары станут – мягче пуха.

Будет петь комар над ухом.

Всех заманит омут сна.

А во сне придёт она.

___

* «Дэта» – мазь для отпугивания кровососущих насекомых

 

Молочные розы

 

Александру Горбунову

 

Стадом белых быков

          спят стога над рекой.

Звёзды юные в жмурки играют.

Ослепительным франтом

          фонарь городской

С деревенской луною скучает.

Ах! Малиновый сон.

Под мужицкой рукой

Остываешь парною субботой.

Но взорвётся будильник в тиши голубой:

Эй, Хозяйка, пора на работу!

И, нащупав окно, яркий свет автофар

На мгновение высветит спальню.

Будет долго ворчать на столе самовар,

Проклиная твою специальность.

Дыроватый фургон проскрипит по селу

И рванётся к коровнику яро.

Белоснежный сквозняк до пунцовости щёк

Расцелует озябших доярок.

Усмехнёшься недаром: так это ж в кино –

Не доярочки – белые розы!

В жизни проще: вывозишь говно,

Да такое, что сыплются слёзы.

Было б только здоровье…

И всё не беда!

В снег, и в слякоть, в жару и морозы

То ли белые реки текут в города,

То ли горькие женские слёзы.

 

* * *

 

Угас обрыдлый день.

           Всю ночь – цветные сны.

Со звёздочкой шепчусь

           на самом дне колодца:

Есть души на земле,

           которым нет цены,

Да вот взглянуть на них

           не всем нам удаётся.

Зачем связалась ты

           с судьбою бунтаря?

Ещё не раз всплакнёшь:

           жизнь на отдачу – мёд ли?

Всю ночь горит луна

           обломком янтаря.

Сметают мусор звёзд

           берёзовые мётлы.

С галёрки горизонта

           лишь ветра горький свист.

Оплакивает он

           весёлую браваду.

Я – грешный человек,

           но помыслами чист.

Дарю всё, чем богат.

           И не боюсь растраты.

 

* * *

 

Любе Тороховой

 

Незваная,

На свадьбу мужа,

Держа пожар цветов в руках,

Она брела по летним лужам,

В грязь втаптывая облака.

– Иди! – себе шептала с болью.

Поправив локон, в дверь вошла.

Ему вручив букет, невольно

Невесту взглядом обожгла.

Потом пила, но не пьянела.

Всё ж выплеснули боль уста:

– Убереги! Я – не сумела…

И тенькнул в тишине хрусталь.

 

* * *

 

А.Я.

 

Хорошо, да не мёд одному,

Моя ягодка аленькая.

Что случилось со мной – не пойму.

Заболел, видно, Аленька, я.

И не знаю, куда себя деть.

А к работе душа не лежит.

Дай хоть чуть на тебя поглядеть,

Чтоб до следующей встречи дожить.

В светлый праздник не пьётся вино.

В ожиданье молчит моя дверь.

Но не слышно шагов за окном.

Подскажи: что мне делать теперь?

 

Любимой

 

Доброе утро,

           Дюймовочка, милая!

– Слышишь? –

           стучится весна.

Вновь над землёй бирюза многомильная

До горизонта ясна.

Ломится в окна

            прозрачным потоком

Мартовский синий рассвет.

Хлынуло солнце,

           оплавив с востока

Белый сибирский хребет.

Нехотя холод уходит по Лене

В царство ледовых границ.

Я пред тобою

            встаю на колени, –

Сон сцеловать твой с ресниц.

Нет без тебя мне

             ни песни, ни дома,

В самом роскошном краю.

Дышит лицо твоё счастьем и дрёмой.

Спи.

    Я ещё постою.

 

Осеннее сердце

 

Пропел до конца

       свою лучшую песню сентябрь.

И солнечных сказок

       в ближайшее время не жди.

Ах, милое лето, продлись,

       на денёчек хотя бы,

Не надо, не надо печали –

       прошу вас, дожди.

Я алый листок,

       словно женщину, нежно целуя,

Запомню душой,

       как осеннее сердце дрожит.

Чтобы лютой зимой,

       когда окна мороз зарисует,

Вернуть этот миг,

       и листва надо мной закружит.

Конечно, же, знаю:

       ни осень, ни лето не вечны.

Не вечна зима.

       Безусловно, не вечен и я.

Ну что ж, и на этом спасибо!

       Мой миг быстротечный.

Любить эту землю –

       роскошная доля моя.

 

Белая ночь

 

Усталая река степенно

Течёт в таёжной глубине.

По берегам белеет пена,

Как будто позабытый снег.

И, отражаясь в глади сонной,

Закат,

Как раненый медведь,

Всю ночь идёт по медным соснам

Туда, где должен умереть.

Быть может, и меня Косая

Ждёт не дождётся…

Я ж пока,

Её ничуть не опасаясь,

Лечу по спящим облакам.

 

* * *

 

Я строил мост, не спал.

А ты?

А я – всю ночь сжигал мосты.