Александр
Мосинцев

* * *

От посулов чужих,

от хулы и вранья,

От пророков и от пророчества

Бережёт на земле неуютной меня

Одиночество.

Я от века не жду

ни наград, ни услуг –

Полной мерой дары мне дарованы.

И бессилье ночей

и угрюмость разлук

Сентябриной-тоской зацелованы.

Разбежались глаза от осенних щедрот,

Снова осень под выдохи белые,

Отряхая листву,

на колени берёт

Мою голову очумелую.

Только тень по лицу,

только свет в небесах,

А на сердце такая сумятица.

Вот и жизнь через век, как мужская слеза,

Как скупая слезинка прокатится.

И когда упадёт,

растворяясь во мгле,

Над холодной постылостью тления,

Станут лучшим моим завещаньем земле

И ошибки мои

и прозрения.

* * *

Я рождён в понизовом краю хуторов,

Где сады, будто слухи, темны и туманны,

Где у самой черты пустырей и дворов

Перепёлочный крик да густые бурьяны.

Азиатская вязь ивняковых плетней,

И в разводах акаций – белёные хаты.

Боже мой, боже мой, что я знаю о ней,

О земле, на которой родился когда-то?

Там по-прежнему травы весной хороши,

Студит лёгкий туман заревые покосы.

И к дождю потемнев, шелестят камыши,

Огибая прогретые белые плёсы.

Глохнет ветер степной в проливном ковыле,

Но, смущая извечную тягу к покою,

Не о счастье ль, доверенном этой  земле,

Лес весенний шумит над озёрной водою?

* * *

Мне мать с рожденьем подарила лето,

Где смуглым зноем налиты зрачки,

Где вдоль просёлков в зелени кюветов

Зорюют озорные сквозняки.

Там сохнут клочья сена у обочин,

Поля на взгорках бредят молотьбой.

Дни – до упаду, до побачки – ночи,

Как промельк звёзд, сгоревших над водой.

Метался свет в садовом беспорядке,

От птичьих криков вздрагивал затон.

И я невольно замирал в догадке

О том, что мир прекрасно сотворён.

Как неподдельно сердце ликовало,

Но это было всё-таки начало.

И открывался новый круг познанья,

И потому вгоняли душу в дрожь –

Томительная прелесть увяданья,

Надсада журавлиного рыданья,

Гусиный или галочий галдёж.

А следом шёл стеклянный блеск мороза,

А там ещё весёлый хруст снежка,

Разбег саней, простор, стихи и проза,

Восторг и боль под сенью лозняка.

Теперь мне в пору самую признаться,

Уже без обольщения собой,

Что жизнь – удача, ей не примелькаться,

Как звёздам, пролетевшим над землёй.

Крещенский полдень

Крещенский полдень. Дел особых нет.

Высь осиянная продута и промыта.

Зима не клеится, вбирая горний свет,

Снег у обочин синькою пропитан.

Я без почтенья думал о себе,

О прошлой жизни, перепадах власти,

Которые, оставив след в судьбе,

Несут то взлёт, то новые напасти.

А я как бы вне времени стоял,

Мучительно в себе соединяя,

Те времена, что вовсе не знавал,

И те, в которых жизнь прошла былая.

Трамваи шли с базарчиком впритир,

Собаки лёжа грелись под кустами.

И, как впервые, я смотрел на мир

Нездешними, сторонними глазами.

Я был чужим в крещенской суете,

Из времени иного и начала.

Распятая Россия на кресте

Мне ничего уже не обещала.

На тротуаре, разложив тряпьё,

Старушки безуспешно торговали.

С орешников орало вороньё,

Бесстыжие сороки стрекотали.

Достану рубль, верчу его в руке:

Чёт или нечет? А какая разница!

Кто там стоит на нищенском толчке,

Уж не моя ли это одноклассница?

Я понимаю, как наивен торг.

И можно ли с улыбкою прощенья

Вернуть душе утраченный восторг

На скорбном сходе нашего крещенья?

* * *

Мне снился храм. И я был в храме том,

И кажется, там шло богослуженье.

Пел женский хор о счастии земном,

В которое нам верится с рожденья.

Хотелось плакать. Трепетной душе

Легко там было скорби предаваться

О всём невосполнимом, что уже

В судьбе моей не может состояться.

Была как будто женщина со мной,

Её мольбе и помыслам я верил,

Как верят только матери родной,

С которой делят радость и потери.

Скорей всего, она и привела

Меня на это всенощное бденье,

Чтоб приобщиться к Господу могла

Душа моя, лишённая прозренья.

И вдруг невнятный гул донёсся к нам,

Он глухо нарастал и приближался,

Рождая страх, что рухнет этот храм,

В котором я от скверны очищался.

Мы выбрались наружу. Под холмом

В потёмках с содроганьем наблюдали,

Как лопнул купол, полыхнув огнём,

А с ним и стены храма задрожали.

Зигзаги трещин пронизали их,

Выбрасывая пламя языками,

В одно мгновенье погребя живых

Под непомерною тяжкими камнями.

Я оглянулся – никого со мной,

Лишь холм полынный, опалённый солнцем,

И боль утраты о душе родной,

О храме и погибших богомольцах.

– К чему бы это? –  думал, пробудясь, –

В стране разбоя, воровства и срама,

Какая у меня сегодня связь

С невыясненной женщиной и храмом?

И обращён ко мне ли одному

Зловещий тайный смысл предупрежденья,

Неслышного, быть может, никому

Из моего ночного наважденья?

Бабье лето

Её заворожило бабье лето,

Когда теплы окрестные сады

И в тишине с рассвета до рассвета

Стучат о землю спелые плоды.

Какое диво! Благодать какая!

А всё ей было раньше невдомёк

Вот так присесть у яблонь – и оттаять,

Забыв работы заповедный срок.

Познавшая земную маету,

Она обидой жизнь не омрачала.

Несуетно творила красоту,

И красоты совсем не замечала.

Всё некогда. На завтра, на потом

Откладывая право любоваться,

Жила она без мысли расставаться

С землёй, прогретой светом и теплом.

И вот однажды летом, у воды,

Она к величью мира прикоснулась.

Прохладой утра веяли сады,

Слетались пчёлы, падали плоды, –

И сердце от восторга захлебнулось.

* * *

На всё в России есть резон

И повод свой для песнопений:

То пятилетка похорон,

То пятилетка потрясений.

Вот так мы планово живём.

А если, в сущности, признаться,

То мы – не мы, наш дом – не дом,

Вся жизнь – поток галлюцинаций.

Сплошь – ожидание вестей,

Надежд, отчаянья и смуты.

И лики новые вождей

На гвозди старые приткнуты.

Затерянный в своей стране,

И я надеюсь на удачу,

На ясный день, на свет в окне.

О, Господи! А как иначе…

Слово

Бывает. Редко, но бывает,

Когда у света на краю

Вдруг слово разом обретает

Величие и власть свою.

Оно землёю пахнет свежей,

Травой нескошенной, дождём,

Весёлым щебетом скворешен

В любом проулке городском.

В глухой провинции, в столице

Без понужденья, всё смелей

К нему идут, чтоб причаститься,

Как будто к совести своей.

Оно согрето в лесосеках

И выдохнуто всем в укор

Неизречённой болью века,

Где честь – одним, другим – позор.

Горит костром во мгле постылой,

И всё-таки ни у кого

Не станет мужества и силы,

Чтоб отрешиться от него.

А вдруг, державно леденея,

Прощально осветив жильё,

Оно кометою Галлея

Опять уйдёт в небытиё?

* * *

Батюшки-светы, вот это дела!

Из забытья, отболев немотою,

Языками хвалятся колокола,

Медь их гудит над листвой золотою.

Я пришёл из провинциальной осени

Звону внимать, проникаться виной.

Господи, сколько мы дорог наелозили,

А для души не ищи – ни одной.

В городьбе вся низина, холмы и овражины.

Облетает листва, и уже до весны

Слободские дворы, как раздетые, заживо

В этой осени погребены.

Всё теперь на виду, в опаденье и устали,

Убывающий свет и мерцание вод.

За ограду заглянешь – там грядки капустные,

Да намокшие куры, да псы у ворот.

О, как трепетен запах листвы увядающей,

Наша жизнь ножевая быльём поросла.

Но, как прежде, гудят над Россией пылающей

Оголтелые колокола.

Я уже не спешу, я стою огорошенно

У судьбы и у века на самом краю,

Потому что под ветром всё смято и брошено

Вслед ликующему воронью.

Остановка «Гора Пост»

Во всём видны деянья человека,

Как много совместилось невпопад!

Вон церковь девятнадцатого века

И рядом с нею –

                         хладокомбинат.

Глянь,

Над садами, полными испуга,

Вписались в небо сваи и бетон.

Охватывая город полукругом,

Окраину теснит микрорайон.

Ах, мать моя!

Я дома иль не дома?

Да тот ли это рынок и вокзал?

И улица как будто мне знакома,

А я её, поди ж ты, не узнал.

Так перемены праздничны и скоры,

И, может быть, пристрастьем ослеплён,

Напрасно я у каждого забора

Пытаюсь обнаружить связь времён.

Брожу, свищу.

Мы все из грязи – в князи.

Но не с того мальчишеская прыть –

Ищу свои утраченные связи

И молодость.

А их не возвратить.

Себя ищу, неловкого подростка,

С которого ещё не полон спрос.

Там мир обжит пока до перекрёстка

С загадочным названьем «Гора Пост».

Позаросли набегов тех следы,

Мстить не зовут могилы и погосты.

Нам от времён раздоров и вражды

Осталось сочетанье «Гора Поста».

Когда под вечер покидает смута

И время тайно замедляет бег,

Автобусом четвёртого маршрута

Я молча добираюсь на ночлег.

Счастливый город в зелени весенней,

Он кружится и светится окрест.

По стёклам окон пробегают тени:

«Универсам», «Новинка», переезд.

И вечер тёплый длится, длится, длится.

И мир опять, как в молодости, прост.

Пока, устало вглядываясь в лица,

Водитель не объявит:

– Гора Пост!

В грозу

Я шёл всю ночь и ехал днём,

И вот, когда к себе добрался,

Ударил гром. И под дождём

Впотьмах оглохший сад метался.

Плясали мокрые кусты,

Полны смятенья и тревоги.

Я вспоминал без суеты

О всех превратностях дороги.

Неоспоримый в правоте,

Одежду бросив как попало,

Сидел угрюмо в темноте,

И мне чего-то не хватало.

Я отгонял виденья прочь

О том, что где-то, за стеною,

Рыдает женщина всю ночь.

А кто ей, в общем-то, виною?

Но было вовсе не до сна,

И я ничуть  не удивлялся,

Что надо мною допоздна

В саду оглохшем гром смеялся.

Провинция

Теплы они, несуетные сумерки

В сухом оцепененье сентября.

Сверчки перекликаются – не умерли,

Живут себе, судьбу благодаря.

Пиликают не более не менее,

В глубинах палисадов и аллей.

Осыпано их умиротворение

Окалиной горящих тополей.

Провинция, сверчковая окраина,

С усердием каким и без него

Стократно ты воспета и охаяна

На перепутьях века моего.

Ядрёная, хвалёная, клеймёная,

Видавшая беду и торжества,

Медами и отравою поёная,

Радетелями наспех погребённая,

Провинция, ты всё-таки жива!

Не сбитая пустыми разговорами,

Державными заботами полна,

Кормилицей, надеждой и опорою

Осталась, как в былые времена.

В пыли, пропахнув хлебом и соляркою,

То на краю района, то – страны,

Ты заново охвачена запаркою

Проблем и сроков, что не учтены.

Отстраиваешь мир, как полагается,

Перемолов посулы и тычки,

Пока земля согретая вращается

И в сумерках пиликают сверчки.

* * *

Дождь лупит за окном по полотну,

Я еду электричкой на войну –

Свирепую, бесславную, чужую,

Где, если честно, нечего ловить.

А поезд чешет в ночь напропалую,

И некому его остановить.

Попутчики бессонные молчат,

Косят на окна, держатся за сумки.

Расколот мир – а ну как невпопад

Пальнут по зябким окнам недоумки?

Вот наша жизнь – реформы да война

С кричащей неготовностью сознанья.

Соединились вроде времена,

Да только нет взаимопониманья.

Горьки, Россия, поиски твои,

Мучительны твои приобретенья.

В веках не просыхает от крови

Алтарь священный умиротворенья.

И глупо так, как в омут, в глубину,

Засматриваться в ночь, где дождь и ветер.

Грызть яблоко, что зрело в мирном лете,

И ехать электричкой на войну.

* * *

За Моздоком трава зеленым-зелена

И воронии гнёзда на стынущих вязах,

А в душе у меня прорастает война,

Где и сам я, как все, безнадёжно завязан.

У меня никого нет на этой земле –

Ни друзей, ни знакомых, и всё-таки еду:

Там худые мальчишки, в боях обозлев,

Добывают кому-то престиж и победу.

Сколько их полегло, лопоухих ребят,

У чеченских селений, объятых пожаром,

Чтоб какая-то гнида, не зная утрат,

Загорала потом где-нибудь на Канарах.

Дорогие мои, наших слёз не собрать,

Понабрякли от них гулевые просторы.

Отчего ж мы судьбу доверяем опять

Самозваным вождям, прощелыгам и ворам?

За Моздоком – окопы, кое-где – зеленя,

Запах дикой тоски и войны оголтелой,

Упаси нас, Господь, как от судного дня,

От свободы с кровавым её беспределом.

* * *

Ещё дождей студёные помарки

Не растеряла осень по садам,

И дни стоят так праздничны и ярки,

Как эхо лета, памятного нам.

Святое равновесие в природе,

Когда жара и холод, притомясь,

Друг друга не осиливают вроде

И вроде не оспаривают власть.

И даже ветер, ветер переменный,

Не трогает устойчивость миров

От Волги и до набережных Сены,

От Балтики до крымских берегов.

Сухая осень, солнечная осень.

И вдруг очнёшься:

Спичку только брось,

И запылают свечи рыжих сосен,

Где на ходу прикуривать пришлось.

На всю Европу,

может, спички хватит.

Вот и тебя охватывает дрожь,

Когда ты понимаешь, друг-приятель,

В каком тревожном мире ты живёшь.

* * *

Завтра выйдет дальняя дорога,

Не казённый – личный интерес.

Вещи соберу свои – и с Богом! –

За открытый с ночи переезд.

Пусть я в мире ничего не значу,

Не в фаворе и не у руля,

Пожелай мне всё-таки удачи,

Древняя колхидская земля!

Ветер опрокинется с откоса,

И к нему, отброшенному вспять,

Перелески и речные плёсы

Кинутся ушибы врачевать.

Ничего, что в свете оробелом

Цветом пересыпало большак.

Были б только кости наши целы,

Боль пройдёт, возьмёт своё душа.

Ей бы только, скрученной и сбитой,

Вывалянной в золотой пыли,

Крепости колхидского самшита,

Силы древней матери-земли.

И уже не важно, чья икона,

В близь какую и какую даль,

Личный интерес или казенный

Выведут на эту магистраль.

Из поэмы «Половецкая ночь»

В поколеньях иных

Мы встречались с тобой,

За сумятицей лет позабылись истоки.

Но остался в крови

Полыхающий зной,

Над которым не властны ни годы, ни сроки.

И когда я других за тебя принимал,

Мне по-прежнему снились нездешние краски,

Те костры,

Где огонь, задыхаясь, плясал,

Подражая твоей зажигательной пляске.

Он из ночи выхватывал плечи твои

И певучие косы, и жесты, и взгляды.

И казалось тогда,

Что к истокам любви

Мне уже не дойти никогда – до упада.

Но за этим пределом

Другой наставал,

И в душе разрастались и боль, и усталость,

Что во имя твоё

Я тебя отвергал,

Не поверив, что встреча уже состоялась.

От тепла твоего,

От улыбок твоих

Уходил я в ознобистый омут рассвета,

Позабыв, что делили мы ночь на двоих,

Как счастливую память далёкого лета.

Я ладонью угадывал холод перил,

И гудели ступени в дремотном подъезде.

И казалось, что я от себя уходил,

Но меня и во тьме нагоняло возмездье.

Это после, потом,

Выгибаясь в дугу,

Отболев по-мальчишески

Гордостью ложной,

Я впотьмах закричу:

– Без тебя не могу! —

Потому что прожить без любви невозможно.

Я потом закричу:

– Берегите любовь,

Берегите себя от обид и обмана,

Потому что в ложбинах не высохла кровь

С позабытых как будто

Времён Чингисхана.