Александр
Левин

Божественный август

Шар-птица летит в золотых облаках,

вращается жгучее тело её,

и тянется параболический взмах,

немыслимо длинный.

На плотном песке у горящей воды

расплавился оттиск имперских подошв,

и стелется низко рассеянный дым

кузнечного треска.

Лежать на песке, ощущая рукой

биенье наручных песочных часов,

пернатого света стеклянный покой

и угол склоненья,

и плыть на матрасе в прохладном огне,

и видеть в бутылочном тёмном раю,

как курочка-рыба плывёт в глубине

и тихо кудахчет,

как божья коробка ползёт по руке:

квадратные пятна на жёлтых крылах,

и слово Господне гремит в коробке,

как серная спичка.

География Преисподней

…И бледно-медного комплита

достал и чистил, обезумев,

пока душа его немая

летала в сумраке Аида

от Стикса к Пирифлeгетону,

и смутный зыбкий образ мира

её забвение тревожил.

Потом остервенело брился

каким-то брауном неясным,

каким то филипсом нездешним,

каким-то, кажется, жилетом,

какого для мужчины нету,

но есть для трепетной и бледной

души, летающей кругами

над элизийскими полями

и над садами Персефоны.

Потом намыливал зачем-то

каким-то пальмовым оливом,

каким-то, кажется, сэйфгардом,

какой-то, может быть, флореной –

намыливал двумя руками,

пока душа его в смятенье

крылом касалась врат Аида,

то нерешительно снижаясь,

то быстро-быстро улетая,

но неизменно возвращаясь.

Потом он пил свой кофеякобс,

свой нёс кафе и пил горячий,

пахучий, сладкий, растворимый,

а там, пред Кербером трёхглавым,

его душа зависла в страхе

и, взгляда отвести не в силах

от левой пары глаз горящих,

от правой пары глаз холодных,

от средней пары глаз ужасных,

все отдалялась, отдалялась…

Потом залез в пежот свой синий,

забрался в опель свой зелёный

и в серый, кажется, волксваген

и волком полетел по свету,

и постепенно разгоняясь,

и постепенно возвращаясь

из темных снов невыразимых,

и постепенно забывая

вид этих средних глаз ужасных,

нашарил радио в салоне,

нашарил музыку в эфире,

и полетел в свой, что ли, офис,

производить свой, что ли, бизнес

под рокот сильного мотора,

под шелест кондиционера,

под песню древней группы Styx.

Когда поёт щелчок домашний

Когда поёт щелчок домашний,

то это происходит так:

стихает вой автомобилей

и, развалившись на куски,

мельчает, тонет...

И будильник

выходит в ночь из темноты

и бойко ходит по квартире

на тонких циркульных ногах,

и в темноту опять уходит...

И возникает шум в ушах,

органный шорох в узких трубах,

стоячий кровеносный гул...

А там уже само пространство

рябит и пенится в ночи...

Тогда поёт щелчок домашний,

и это происходит так,

как будто скрипнет половица

или суставом хрустнет стул,

но это песня.

Эта песня

звучит за ночь всего лишь раз.

Короткая, простая песня:

щелчок – и всё...

Торжественное произнести

Когда Упал, ударившийся оземь,

восстал опять, как древний Победил,

за ним возникло маленькое Тише,

шепча своё опасное сказать.

Когда Упал в сиянии косматом

повёл Никто в загробное Ура,

за ним росло клубящееся Тише,

твердя своё отравленное но.

Когда Упал взлетел и, озарённый,

ушёл один к небесному темну,

за ним стояло выросшее Тише

и лысых звёзд касалось головой.

тридцать первого числа

Тридцать первого числа

в небе лампа расцвела,

тыща жёлтиков стояла,

а кругом трава росла.

Гроздья белые с каштанов грузно свешивались вверх.

Мы носили нашу сумку в продуктовый магазин,

мы меняли наши деньги на картошку и батон,

мы смотрели, что бывает тридцать первого числа.

Тридцать первого числа

лета красная пришла.

Пудель белая бежала,

мелким хвостиком трясла.

Серый ворон хрипло крякал шерстяною головой.

С червяком скакал довольный предпоследний воробей.

Кот мяукал христа ради, разевая нервный рот,

с ним задумчиво ходила кошка, полная котят.

Тридцать первого числа

жизнь весёлая была,

даже музыка играла

тридцать первого числа.

В третьем-пятом магазине мы купили молока.

Нам играли трали-вали в полыселой голове.

Мы смотрели мульти-пульти в минусовые очки,

и тягучим чёрным мёдом солнце плавилось во рту.

Тридцать первого числа

наша очередь пришла,

чья-то ласточка летела,

Лета красная текла.

А за нею, ближе к ночи, нам отведать довелось

асфоделевого мёда на цветущем берегу,

где стоим мы, прижимая к нашей призрачной груди

две картонные коробки с порошковым молоком.

Улица Павших Борцов

Выехал затемно, долго плутал,

долго колдобины задом считал.

И вот серая улица, немытые дома –

то ли кондитерская, то ли тюрьма…

Вот эта улица Павших Борцов,

спящих бойцов и сопящих отцов,

вот эта улица, вот этот дом,

вот эта девушка с бывшим веслом.

Что тебе надобно в этих местах,

полузабытых и полупустых?

Ищешь старых знакомых? Или новых подруг?

Только борцы да борчихи вокруг.

Вот тебе улица Павших Борцов,

пьющих жильцов и хрипящих певцов.

Вот эта улица, вот этот дом,

вот эта курица скачет с ведром.

Вот это место, где рухнул твой дом,

старые липы над мутным прудом,

тени остались, а люди ушли,

мёртвая память догорает вдали.

Вот эта улица чахлых юнцов,

дохлых птенцов и патлатых самцов

Вот эта улица, вот этот дом,

чёрное небо над этим прудом.

Дивное прошлое, сказочный рай…

Не возвращайся и не проверяй,

так ли уж ясно там, так ли светло,

так ли уехавшему не повезло…

Не возвращайся в разрушенный дом:

если войдёшь, то не выйдешь потом,

если и выйдешь, то – павшим борцом,

спящим бойцом иль хрипящим певцом…

Вот эта улица, вот этот дом

Вот эта улица, вот этот дом