Ночь – Пушкин
Ночь смотрится, как Тютчев.
Велимир Хлебников
А тишина раскинулась такая,
что слышно, как шуршит под полом жук.
Ночь – Пушкин. Триста раз её читая,
я столько раз другою нахожу.
Ночь – полем успокоенный Вергилий:
среди торосов не горящих ламп
с ним можно плыть челюскиным на льдине
знакомо-незнакомого стола.
Сквозь времена, зарницы, отголоски
прорвёмся через бурю напролом,
и подмигнёт на суше Маяковский:
«Стихи стоят свинцово тяжёло».
Когда устанут тьма и свет бороться,
звезда звезде тихонько повторит:
конечно, ночь – замёрзший, тихий Бродский,
он будет приходить и говорить
и за стеклом, фантомам потакая,
покажет всем Италию и Крым.
Но тишина раскинулась такая,
что кажется: попал не в те миры.
3.08.2009
Русь деревянная
Небо кровавым рассветом расколото.
Холодно. Холодно. Холодно. Холодно.
Поле. Деревня. Дома, как напуганы.
Жмутся друг к другу и курятся трубами.
Тоже Россия, совсем не столичная.
Сплошь деревянная, а не кирпичная.
Как говорят здесь: «Далёко от города».
Восемь старух, старичок. Ох, немолоды!
С каждым рассветом всё уже отдушина,
Крестятся в сторону церкви разрушенной.
А на погосте, за старой околицей,
Сотни любимых и близких покоятся.
Вьюга снежок подняла над могилами.
С нами Господь – вместе с крестною силою!
Ночь отступает мучительно медленно.
Ветрено. Ветрено. Ветрено. Ветрено.
4.12.2007
Душа не верит…
Заколочены и окна, и двери,
но на памяти – ни трещин, ни пыли.
Были серыми глаза у Потери
и из прошлого стреляли навылет.
Попадая, словно в яблочко, в память...
Эта истина живёт век от века:
время может излечить, может ранить,
может даже погубить человека…
Кони Бахуса летят! Не впервые
мы вливаем миллилитры настоя,
но пока у нас заботы земные,
нам любовь не даст ни мига покоя.
Сердце наше – не пустая котомка,
умещаются туда континенты.
Нитка рвётся там обычно, где тонко,
а душа не верит в злые приметы.
Челябинск
Смеётся издали рассвет,
он так похож на крокодила,
который, выскочив из Нила,
пасть разевает на траве
и жрёт остатки тишины.
Челябинск, как Москва, не верит
слезам, тетерям и потерям,
заводам тяжёло больным.
Зимой, и летом, и всегда
полями из стекла и стали,
по широченным магистралям,
бредут железные стада.
В России есть ещё творцы!
У водоёмов, как полипы,
дождём небесных средств политы,
растут огромные дворцы.
Роняя споры, вверх и вширь,
зажав в огромном кулаке
театры, школы и хоккей,
колёса, земли и мосты.
Пусть достигают высоты!
Путём извилистым и странным
в леса глухие – к партизанам
уходят тропками мечты.
12.08.2009
Старые качели
Ты помнишь наши старые качели?
Они так полюбились детворе,
во всех дворах обиженно скрипели,
а в нашем – не качались, а летели –
как будто бы парили во дворе.
Ты помнишь: мы над городом взмывали?
В тот день нам было тридцать на двоих,
и наши души песни распевали,
вдали звенели весело трамваи,
в пыли дорог купались воробьи.
Тогда я не поверил бы на слово:
судьба способна все мечты спалить –
у грёз и облаков одна основа.
Не раз, не два мы возвращались снова
в тот город, но вернуться не смогли.
Наверное, понять мы не сумели:
любовь – как первый лучик на заре.
Ты помнишь наши старые качели,
которые над городом летели?
Они так полюбились детворе.
Смерть клоуна
Where Did He Go,
Where Did He Stay?
The Clown Is Dead,
The Laughter Is Gone,
The Clown Is Dead…
Axel Rudi Pell
Веселье арены похоже на жизнь водопада,
а смерть водопада похожа на смерть человека.
Знакомого ищет малыш из десятого ряда,
хохочут кругом, а ему в этот час не до смеха.
Над шутками взрослые люди смеяться горазды,
всё так же: такие же стулья, арена, охрана.
Летают стрижами под куполом те же гимнасты,
и фокусник тех же достал голубей из кармана.
Нет рыжего, но, как обычно, работает касса...
…А клоун не умер – взлетел на оранжевом шаре
и тихо поплыл над сверкающей саблей Миасса
к задумчивым эльфам, играющим блюз на гитаре.
3.09.2009
Смерть вертухая
Беспокоясь о мире в мире,
гражданином себя считая,
в типовой городской квартире
доживал старый волк без стаи.
До таблетки – четыре шага,
а как будто четыре тыщи.
Неутоптанный снег ГУЛАГа –
словно утлой лодчонки днище.
Не дойти – отказали ноги.
Рухнул на пол, и вдруг сквозь время
голоса зазвучали многих,
кто скончался, кто был расстрелян.
А ему ночью долгой, вьюжной
командир разъяснял толково:
есть устав караульной службы,
выполняешь – и что такого?
Распорядок – не кодекс чести,
ты врагам объясни без гнева,
что такое прыжок на месте,
шаг направо и шаг налево.
Здесь у зеков судьба простая…
часто шепчут: «Спаси, помилуй…»
пусть в колымской земле копают
ежедневно своим могилы.
Заболели? Всё это бредни!
Враг народа – какая милость?»
...................................................
Отчего в этот час последний
эти зеки вокруг столпились?
Как их много! Гудят стеною,
аж в буфете дрожит посуда.
Не простили? Пришли за мною?
Смерть! Скорей забери отсюда!
18.05.2009
Вольф Мессинг
Все двери, как обычно – на засов,
но с каждым часом темнота всё злее.
Сойти с ума от сотен голосов
так просто – жить гораздо тяжелее.
Как груз велик, хоть ездит налегке
враг фюрера, и Фрейд его не лечит!
В очередном заштатном городке
Вселенная ложится вновь на плечи.
Её мозги опять плывут волной,
у ней свои каналы и газеты,
и призраки хохочут за спиной,
рисуя на стене свои портреты.
Как груз велик, известно лишь ему,
с годами эта истина дороже,
когда ты осознаешь глубину,
мороз в жару идёт по тонкой коже.
Вождь всех времён спокоен и суров,
но от его рассказа стал бледнее.
Сойти с ума от сотен голосов
так просто – жить гораздо тяжелее.
17.04.2006
Обучение падению
Триптих
1.
«У тебя забинтована лапка, но к полёту ты снова готов, –
Сэтчефункилус в стоптанных тапках говорит с необычным котом, –
Если хочешь, как быстрая птица, подружиться с большой высотой,
научись по глиссаде садиться, управляя волшебным хвостом.
Здесь кривая сошлись и прямая, а сюда устремилась душа», –
и профессор с земли поднимает лист с подобием карандаша.
2.
Три недели мороз и метели, холодил застеклённый балкон,
и замёрзшие липы шипели: «Горе тем, кто нарушит закон!
Камни будут под снегом смеяться, и сосна хохотать до утра…»
Отогрев непослушные пальцы, Сэтчефункилус молвит: «Пора!
Приземляйся, планируя, легче, крутизну превращая в длину».
Кот кивнул и промолвил: «See later*».
А потом улетел на Луну.
3.
Сэтчефункилус может пределы – раздвигать. Глядя прямо в глаза,
он хорошенькой девушке в белом на изломанном русском сказал:
«Проявлять свою волю не надо. Мысль моя, словно веник, проста:
Научись раньше правильно падать, а потом можно смело летать.
Не задень за сосновую крону, траектория здесь, на листе».
Она молча шагнула с балкона,
но потом улетела к звезде.
P.S. Сочинялось под неукротимым воздействием Joe Satriany, 2008,
Professor atchafunkilus And The Musterion Of Rock и «Chickenfoot», 2009,
Learning to fall.
---
*«Seelater» (англ.) разг. от «Seeyoulater» – до встречи. Увидимся позднее.
22.10.2010
Зной
Утро. Солнце. День с одышкой...
Алекс Рудов
День – стареющий астматик,
солнцем утомлённый заяц,
хочет скрыться на полатях,
только, где они, не знает.
Он как будто крепко связан
востроглазыми лучами,
но ползти вперёд обязан,
несмотря на все печали.
Заварю пакетик чая...
– В зной такой, – скажу, – бывает...
Пёс дворовый осерчает
на фальшивый звон трамваев,
что крадутся тихой сапой,
словно щука на запруде;
Кот махнёт когтистой лапой
на мышей и долг забудет.
Ветер, расправляя гриву,
стукнет липу резко по лбу,
Но летит надежда к пиву
и рукой хватает воблу.
Француженка
Mlle L.
За десять метров видно, что француженка –
не ходит, а парит, и странно лишь,
как в мягкой, лёгкой куртке не простужена,
ведь этот странный город – не Париж.
Луна висит холодной сковородиной,
мигают звёзды. Неуютно тут.
А мы перенесём ее на родину!
Хоть мысленно… на несколько минут.
Где воды Сены не чисты, но ласковы.
В них видим лица черепичных крыш.
Как звать? Мишель? Приятно, но затаскано.
Пусть будет имя звонкое – Ларисс.
Играют в гольф на щёчках ямки милые,
когда она о чём-то говорит.
Ларисс в кафе на площади Бастилии
изволит кушать с ананасом crepe*.
В бокале «Божоле», в тарелке курица,
а в чашечке – горячий шоколад.
Я знаю, через пять секунд потупится
разносчик пиццы – молодой мулат.
Не двинет тонким пальчиком красавица,
уверен я. Раскрою вам секрет:
спустя минуты три в любви признается
Ксавье – студент, романтик и поэт.
Ларисс ответит на его пророчества,
и смех метнётся эхом от витрин…
Мне очень возвращать её не хочется
туда, где стадо бешеных машин,
где воздух пахнет смогом и окалиной,
а жизнь сжимает с тысячи сторон.
Создаст же Бог, подумалось нечаянно,
и звёзды улыбнулись: может он.
---
*На улице Парижа можно купить большой блин – крип (crepe), выпекаемый прямо на ваших глазах. Начинка в нём – сыр, ветчина, шоколад, ананас – по выбору.
4.04.2010
Colosseum
Смерть любит острую грань меча,
нравится ей остриё ножа,
Предпочитает рубить сплеча,
а не получится – будет ждать.
Зрелища любит трибун и вор.
Радость – владыке семи владык.
Бой гладиаторов очень скор,
вот упирается меч в кадык.
Если душа перешла предел,
то не боится кровавых луж.
Много сидит в Колизее тел,
много среди них подобных душ.
Тысячи тел без примет и лиц,
здесь убивающих не со зла.
Что же вы скажете? Палец вниз!
Смерть улыбнулась: моя взяла!
Мысли с утра отряхнули бред.
Думать за всех – не дрова колоть,
Люди от цезаря ждут ответ.
Dixi* – и меч разрубает плоть.
---
*Dixi – всё сказано, добавить нечего.
Июнь 2006, Рим.
В редакции февраля 2009
Распятые дни
Дух испускает старый день…
Когда покойник в толстом гриме,
покажутся черты другими,
как отраженье на воде.
Раз на крестах в календарях
висит так много дней распятых,
о том, что близок час расплаты,
нет смысла больше повторять.
Миг счастья оценив, продлить
Герой Лирический не волен.
Так обессиленное поле
сосёт сухую грудь земли.
Мечты покоятся в гробах.
Могилы… память бродит между…
А дома душит дочь Надежду
мать с громким именем Судьба.
Бронепоезд ушёл на войну
Десять ангелов бьют тишину,
как синицы, сбиваются в стаю.
Бронепоезд ушёл на войну,
а они грустно списки читают.
Дребезжащий раздался звонок –
паровоз разогнался со свистом,
боевой командир Иванов
говорит Иванову-радисту:
«Белый провод подключим на “плюс”,
чёрный провод прикрутим на “массу”».
У радиста завязанный флюс –
явный повод состроить гримасу.
Ситуация в целом ясна:
бить врагов – наш обычай старинный.
Ждёт радиста Матрёна-жена,
пёс Барбос и большая перина.
За Матрёну спокоен радист:
не гуляла ни разу налево!
Как к груди прижимала: «Вернись –
и с тобою мы будем forever!»
В щели поезда лезет рассвет –
полосатый, как хвост у енота.
Сколько в башнях снарядов – секрет:
заряжающий сбился со счёта.
Опоясали рельсы страну,
почтальоны разносят повестки.
«Бронепоезд ушёл на войну», –
десять ангелов шлют sms-ки.
1.07.2009
Когда мы покидали землю…
Когда мы покидали землю,
как звуки – зал,
исчезая, рубя по традиции
все концы,
удивили меня этой ночью
твои глаза –
они стали другого цвета,
как гиацинт*.
Умножали на скорость света
любовь свою,
становились лучами,
делили на ноль объём,
потому что так важно попасть нам
в одну струю…
…а влюблённые призраки
любят летать вдвоём.
---
*гиацинт – камень, меняющий цвет в огне