Все стихи Александра Коковихина
* * *
Хочу туда, где сосны в три ряда
Анна Жидких
Беги за край и сосны не считай!
Ты слышишь музыку? Она не потерялась,
а спряталась в галдёж замёрзших стай,
в другую, несмышлённую реальность.
Пугая расписную молодёжь,
не понимающую в долгих отношеньях,
раздвинешь дождь, но музыку найдёшь,
придумаешь ей бантик и ошейник.
Отдашь стишок, с рожками пирожок,
отдашь проигранное сердце (плоть от плоти) –
и, может, ей так станет хорошо,
что вырастет и целиком проглотит...
2008
Велосипедист
По желтеющей аллее
едет велосипедист.
Размышляет, мол, алее
раньше был кленовый лист,
мол, опять октябрь и мокро,
будто не о чем ещё
размышлять, и катит бодро
с винтарём через плечо.
Будто мстить за дочь не будет
и подростков не убьёт.
Как часы – педали крутит.
А зима уже вот-вот...
Возвращенец
По радио передавали снег.
Опять по одному сугробу в руки.
Дают – бери. И он пошёл на звуки.
Почти простой советский человек.
Он был отправлен в прошлое за то,
что с будущим никак не мог ужиться.
В пуховике китайском. В термоджинсах.
Строитель коммунизма на все сто.
Он верил: можно починить причал,
не ждёт «корабль истории» ловушка...
И плакала бы по нему психушка,
когда бы говорил, а не молчал.
Воспоминание о перестройке
Мы все тогда объелись белены
и стали находить в себе изъяны,
потом решили: не нужны слоны –
и дружно записались в обезьяны,
попутно сдав могущество страны
за пепси, чупа-чупсы и бананы.
Нам всем тогда ошпарила мозги
вдруг хлынувшая с потолка свобода...
А под шумок захапали враги
и жулики Россию у народа!
Мол, самым лучшим – лучшие куски,
мол, это справедливо, как природа,
что направляет хищнику в клыки
любого травоядного урода...
2006
Встречаем рассвет
Кто ночью звякает спокойно?
Спросонья выглянул с балкона:
там бомж – как старенький солдат
с авоськой, полною гранат…
Вторая жизнь
Кейт Уоррен, красавица лет двадцати пяти,
собирает причёску в «спираль улитки».
Не мечтает о золоте, сколько не унести,–
хватит Джо, что подделывает кредитки.
Никогда не везло на хороших простых парней,
но зато аферист её так проворен
и так щедр, что мамаша однажды сказала: «Эй,
за решёткой закончишь ты, Кейт Уоррен!»
Из него ещё выйдет примерный супруг и зять,
только два миллиона пусть Джо накопит.
Кейт Уоррен заставит любимого «завязать».
ФБР где-то близко. Не дремлют копы...
Замирает у зеркала, чуть поглупев лицом,
повар Катя Воронина, нос в сметане.
Снова ловит себя, словно кошка за хвост, на том,
что живёт в сочинённом самой романе.
Ни наивной красавицы нет, ни прохвоста Джо.
Красит губы и шлёпает в ночь Катюха
по сугробам до дому, где мать проворчит: «Ну что,
нынче дали зарплату, моя стряпуха?»
* * *
Вчера появились зелёные точки,
сегодня – уже запятые,
а завтра все будут в зелёных цветочках
рябины и клёны простые.
Мы так не умеем – в три дня возрождаться,
апрельское солнце почуяв.
Нам надо вливаний, нам надо дотаций...
А мне, сверх того – поцелуев.
Выживание
Россия вышла в параллельный мир.
С ней это происходит временами.
Сограждане вращают головами
и вопрошают: «Где бесплатный сыр?"
Я тоже возмущаюсь и плююсь.
Сижу на хлебе, посадив картошку.
Но знаю точно – это понарошку.
Когда-то минус превратится в плюс.
Кто был никем, тот станет кораблём
и уплывёт в тот мир, в который хочет...
А трещины я залепляю скотчем,
чтоб не сквозило меж добром и злом.
* * *
Добро, конечно, побеждает,
но, в основном, на тренировках.
А Зло, как стерва молодая,
непредсказуемо и ловко...
Добро должно быть с кулаками,
а иногда с хорошей палкой...
Но тут, всё в белом, с пирогами,
выходит Зло – и всех нас жалко...
2005
Железный ромео
Тепловоз посмел влюбиться. Угораздило – в баржу.
Запорхал, мол, счастья птица и с орланами дружу.
Затрубил – как мамонт, что ты! Так и папонт не орёт.
Разбегались самолёты, чтобы дать ему проход.
Он мечтал зажить с любимой, в реку броситься к барже.
Это пахло не экстримом, а трагедией уже...
Но баржа сказала веско: «Слушай, птица-тепловоз,
ты до чувства, если честно, до большого не дорос.
Чтобы ух-довлетворённой и счастливой быть едва,
мне таких, как ты, влюблённых хорошо б десятка два…»
Не сломался птах железный, не послал всех на и по.
Электричек водит местных в близлежащее депо.
Закат
Серпокрылые стрижи
провода нам перережут.
Мы забудем «просто жить»,
мысли в голову полезут.
Пауки рванут наверх,
словно чёрные снежинки.
Улетучится наш смех,
не оставив ни смешинки.
Чуть наклонится закат,
посчитает нас, поделит,
т.к. время умирать
тем, кто выбрал смерть в постели...
Замерзание профессоров
Осени не было. Сразу пришла зима.
Ветра, холода, снежные круговерти.
Профессор Штихель сказал: «Я пошёл с ума.
Это будет альтернатива смерти».
И стал удаляться, путаясь в пурге бородой,
освещая путь залепленными очками,
в направлении чуда и рюмочной за рекой…
«Подождите, профессор, – кричу, – я с вами!»
* * *
Западая на шлюх и простых продавщиц,
что сверкают от уймы блескучих вещиц
и всегда к продолженью готовы,
я плыву по весне, как по морю весло,
непонятно откуда меня принесло,
видно, раньше оттаял, чем стало тепло,
и глядят с любопытством «оторвы»...
Ничего с меня, девушки, не поиметь.
Я – солдатик, впитавший измену и смерть,
и в подкладе худом бултыхается медь,
что совсем не мешает задорно
продавщицам подмигивать, шлюхам простым,
мол ещё мы разгоним отечества дым
и отделим любовь от попкорна...
2006
Звезда во мгле
Звезда полей горит, не угасая.
Николай Рубцов
«Звезда полей во мгле заледенелой», –
читаем классом. С чувством и по кругу.
Стихи поэта (завуч нам напела),
удушенного собственной подругой...
Зачем горит? Чтоб освещать сугробы?
Мы отвечаем, ни черта не зная...
А через год – рванёт звезда Чернобыль!
А через пять – рванёт страна родная!
Звезду полей уже никто не вспомнит.
Поля, вздыхая, лесом зарастают...
А без поэтов пьяных и бездомных –
звезда горит как лампочка простая.
Зубры
Зубры степенно
выходят из телевизора,
чешут бока об углы серванта.
Спицей
от недовязанного свитера
бабка
их загоняет обратно.
Сын где-то на Севере
(в лучшем случае).
Внучка в Москве.
Звонила, что не приедет.
Единственно, кто
уважает бабку и слушает –
зубры с канала «Animal Planet»...
Идиот
Не нужны рудники и скважины,
не хочу обокрасть весь мир,
не хочу бриллиантов сказочных,
золотой унитаз в сортир.
Не хочу ни толпу охранников,
ни костлявых моделек рой,
ни изысканных вин из краников,
ни могучих бадей с икрой.
Даже петь с Пугачёвой «Only you»,
хлопать Путина по плечу
и команду купить футбольную –
ну, нисколечки не хочу.
Не нужны острова законные,
пресса, Рембрандт и самолёт...
Я, наверное, псих законченный
и потомственный идиот?
К чёрту уехать…
К чёрту уехать стоит...
Но вдруг
не находишь билета.
Словно иголку в стоге
из прошлогоднего лета.
Словно дурацкий сговор
карманов,
столов,
перчаток...
Пусти одного такого –
рухнет миропорядок.
Я на ёлку новогоднюю повесил
звездочёта,
колдуна,
снеговика,
дед мороза со снегурочкою вместе...
Космонавтика помиловал пока.
Он в скафандр СССР не зря одет и
должен смерть поинтереснее сыскать.
Привяжу его венгеркою к ракете
(с другом Вовкой
будем завтра
запускать).
* * *
Кровь и гарь боёв
заметают пески,
в травах диких
шрамы сражений тонут...
И встают пластилиновые полки
перед крепостью из картона.
И пока ещё важно
кто пригорок займёт,
и кому достанутся
пленники и знамёна...
Старый бог
налегает на «кальций-йод»,
чтобы помнить всех
поимённо...
Крылья
Не брести мне сушею.
Юрий Левитанский
Не брести бы сушею...
«Слушаю», –
отозвался Бог на звонок.
Взмыть бы птицей белою!
«Сделаем!» –
хрип, смешок да кашель.
Гудок...
...И за булкой всякою –
чайкою
я с тех пор бросаюсь в волну,
и за килькой дохлою –
дёргаюсь...
Боже, можно крылья верну?!
* * *
Лес как вкопанный стоит,
птички каркают навзрыд.
Где-то ниже этажом
ходит дедушка с ножом.
Разбегаются грибы.
Жизнь нелепа без борьбы.
Человек природе царь,
хоть доской его ударь.
В нём бессмертная душа,
мозг и браги два ковша.
Не страшны ни зверь, ни стыд.
Дождь по лысине стучит.
2005
Мать
Весь в отца, говорит она, весь ты в отца.
И грубишь, и храпишь, и на кошку орёшь...
А какой-никакой доползёшь до крыльца,
и смеёшься над тем, кто всадил в тебя нож.
А от насморка чахнешь, как загнанный слон.
И хватаешься сразу за множество дел.
И не веришь ни в церковь, балбес, ни в закон,
будто несколько жизней прожить захотел.
Не умея плясать, выбегаешь плясать,
от частушки похабной светлеешь с лица.
Любишь книжку с последней страницы читать,
а не можешь кино досмотреть до конца.
Весь в отца, говорит она, весь ты в отца...
Никогда и ни в чём ты не слушаешь мать...
2007
* * *
Между счастьем и несчастьем – пропасть дней.
В ней живём, совсем не думая о ней.
Между домом и разлукой – не пролезть.
Пролезаем и трезвоним: выход есть!
Выход есть! И нам не страшен серый волк.
(У него ещё не брали денег в долг.)
2008
* * *
Может, не надо браться
стену разрушить лбом?
Может, не надо счастья?
Не для того живём...
Может, мы зря старались
вывести мир на свет?
Бочки ещё остались
да Диогенов нет...
2005
* * *
Нам, шизоидам безродным,
всё на свете беспросветно,
бессистемно, бестолково,
наобум и на авось...
Как нам жить? В тумане плотном
заблуждений, догм заветных...
Мы в ответ находим слово,
а уже другой вопрос.
Нас, шизоидов, боятся
очевиднейшие вещи,
вдруг ломаются, как дети,
телефоны и пульты...
Крутолобые – как яйца,
мимолётные – как свечи,
мы мешаем всем «как эти»,
добавляя суеты.
Ничего от нас не надо
ни властям, ни даже Богу,
над искателями смысла
мы порхаем, как хотим...
Пахнет снами наша правда,
наша ложь зовёт в дорогу,
наплевав на деньги, числа
и на прочий тыгыдым.
2006
Не отдам
...а я говорю, даже трезвый за многих умниц
никогда не отдам классическую дурёху,
что тащит за мною вязанку годов и улиц,
то рабыню напоминая, а то эпоху...
И нет в ней игры,
осторожного зла и лоска,
чисто женского «не хочу, не сегодня, милый»...
Но может она...
если мне нужен лист – быть плоской,
или ямой холодной – если нужна могила...
* * *
Ни у кого не выйдет,
не тот материал,
оставить мир в том виде,
в каком его застал.
Не тот у нас характер,
нас только позови –
мы Землю оквадратим
и вымоем в крови...
2005
Нож
Непогода – осень – куришь,
снег – зима – морозы – пьёшь.
Пусть скорее грянет буря,
наточил бродяга нож.
Хочешь крови? Революций? Справедливости самой?
Причешись, прикрой ширинку и лицо своё умой!
Бог накажет, суд подскажет,
прокурор найдёт статью,
нескончаемую кашу
расхлебаешь – и адью...
Ничего не поправимо. Киснет детский творожок.
Смерть придёт – и станет ясно, что такое хорошо.
Дар напрасный – свет в проёме,
жизнь толкает – не свернёшь.
Никого не будет в доме,
не бери с собою нож...
Ошибки
Ошибки помельче – делаешь походя.
Большие ошибки требуют опыта.
Усилий, извилин, нервов и времени.
Большими ошибками мы беременны.
Рожаем. Бросаем. Не интересные.
Но чаще, как деток, тянем до пенсии.
2007
Практикантка, или 9 «б» времён застоя
Нам объясняла историчка,
что Сталин был фальшивым солнцем,
что без него б мы так технично
урыли фюрера с японцем...
Ещё такого нет в газетах,
цветёт в учебниках враньё...
Но волновало нас не это,
а что под юбкой у неё.
Предчувствие полёта
В старости
нет вопросов
к своей отчизне.
Скоро взлёт.
Ты – шарик.
Тебя надули.
(Если доктор
даст две недели жизни,
надо просить в июле)...
Нет, кроме смерти,
какой-то другой
свободы.
Можно всмотреться,
сделать ещё попытку
и разглядеть,
как в небо
с восторгом уходят
шарики-души
тех,
кто ослабил нитку...
Провинциальная мадонна
Родить троих от четверых мужей,
не научившись толком целоваться,
и девственницей как-то оставаться,
и принца ждать... Не поздно ли уже?
Святая ты, гони меня взашей,
я склонен к безответственному блуду
и женщину будить в тебе не буду...
Ах, разбудил? Рубашку мне зашей.
Кровать я починю, не идиот.
И сразу сгину, чтоб не возвращаться –
и никакого плюшевого щастья...
Из школы скоро старший твой придёт.
* * *
Пускай проверят наши сумки!
Чего нам прятать, кроме дыр?!
Мы можем опрокинуть мир.
Но опрокинем только рюмки.
Пускай буржуи смотрят криво.
Мечтают нам на шею сесть.
Мы не уроним нашу честь!
Мы не уроним даже пиво.
2007
* * *
Пьёшь от безделия тоски муть,
а в остальном – как зверь и птица...
Как мало надо, чтоб погибнуть!
Как много надо, чтоб родиться!
2007
Русские
На развалинах великой страны
мы живём, как будто жить не должны...
Мы живём, как будто нас больше нет,
проедая содержимое недр.
Мы не строим в Завтра Светлое мост,
в кладке кладбищ – наш единственный рост.
И потомков не желаем плодить,
чтобы некому нас было судить...
2005
* * *
Рыба ли ищет, где сеть... птица ли пулю.
Умник ли в атом полез, дурень ли в улей.
Трудно богам разобрать, кто куда лезет.
Плавная речь мудреца, детский ли лепет...
Где нам паденье, где взлёт? Камушки с кручи.
Диких случайностей рёв – гуще и гуще.
Только мозаика всё. Только осколки.
Шить бы да шить! А не шьёшь. Нитка в иголке...
Семейный праздник
Инженеру по технике безопасности
Роману Олеговичу и его жене
в честь серебряной свадьбы желают приятностей
родственники, близкие и не вполне…
Роман Олегович отпивает водочки
по чуть-чуть, чтоб не кончиться раньше, чем юбилей.
Квартира, машина, жена, две дочери,
простатит – у него всё как надо, как у людей.
Он выходит на застеклённую лоджию.
Мимо баночки пепел стряхивает наугад…
Вспоминает, что Анечку свою невозможную
мог догнать и вернуть тридцать лет назад.
Был же шанс не с любящей прожить, а с любимою.
Другую – может, короткую и беспокойную жизнь…
Но вот уже музыку кто-то включил дебильную,
которая бу-бу-бухает на все этажи.
Сейчас вернётся к гостям и станцует он,
локтями взмахивая, будто смешной пингвин.
Только супруга заметит, как горько и суетно
Роману Олеговичу, лучшему из мужчин.
Сигаретка
Я меняю облака, как перчатки.
(А перчатки меняю редко).
На крыльце дышу. Я в порядке.
Завершается моя сигаретка.
Воздух сумерек чуть плотнее
суеты дневной. За день вышит
и мольбами, и тьмой идеек...
Воздух будто стекает с крыши.
Мимо люди бегут со смены,
рассекают сумерек волны,
как неистовые спортсмены,
результатами недовольные...
Ни работы нет, ни наличных,
подзамёрз, да ещё нелепо
стал «не интересен как личность»
той, с которой глазели в небо...
Облака-то какие! Прядки.
И у каждой своя расцветка.
Не оглядывайтесь. Я в порядке.
Завершается моя сигаретка.
Снег
Слишком медленно падает снег.
Чуть шевелятся мирные мысли,
словно глупые жирные мыши,
не сомкнувшие разве что век...
Это снег, он похож на гипноз.
Ощущаете лёгкий испуг вы?
С неба сыпятся белые буквы,
залезают в карманы и в нос.
Не благая ли, спросите, весть?
Вот бы чудо, да чтоб между делом...
Что напишется белым на белом,
только в воздухе можно прочесть...
2007
Сон во сне
Я видел сон, в котором слон
стоял и видел сон:
как, рассекая небосклон,
летел ночной вагон.
Он, оторвавшись от своих,
искал другой вокзал...
На верхней полке я притих
и, как ребёнок, спал.
И видел сон, в котором слон
стоял и видел сон:
как, рассекая небосклон,
летел ночной вагон...
Спасатель
Такая погода, что проще повеситься.
Но его не в капусте нашли, а в полыни.
Он в люке тонул, расшибался с лестницы.
И это только за прошлые выходные.
Так что ненастья к нему не относятся.
У супергероев другие печали.
Жив и здоров. Лейкопластырь на переносице.
Ему бы работать на лесоповале.
«Поехали,– говорит,– спасать человечество.
Хватит из пальца высасывать строки…»
Его бы спасти. Невезучесть не лечится.
Вероятно, опрокинемся по дороге.
* * *
Старому зонту приснилось,
что кладовку разбирают
и его в углу находят
с восклицанием: «Ого!»
Не несут бомжам на милость
и не ставят к бакам с краю,
а стирают, чистят, холят,
ремонтируют его.
А потом вручают снова
первой моднице Наташке,
что за эти тридцать с гаком
не спилась, не умерла...
Скажет: «Ах, подарок Вовы».
И погладит по ромашкам.
И раскроется с размахом
щит от всяческого зла.
Тамара
Тамара знает, кажется, с детсада,
спасибо маме – женскому врачу,
что счастья в мире нет, есть слово «надо»,
как солнце против облачка «хочу».
Учёба в меде, смены и дежурства.
Сходила замуж, дважды родила...
Мечтает часто. Но мечты и чувства
хоронит сразу в ящиках стола.
Когда Тамара с рынка тащит сетки,
чтоб накормить взрослеющих детей –
снимает кепку памятник советский,
и фонари гнут спины перед ней.
А рядом бродят маленькие тени
её больших несбывшихся «хотений»...
* * *
Успокоилась псина, загнав на осину кота,
успокоился мир – никогда не спасёт красота
ни его, ни меня, ни зовущего ввысь воробья,
между веток застрявшего, словно клочок тряпья.
Красота не спасёт, потому что на вкус да на цвет...
есть законы природы, простые как велосипед,
а на нём далеко не уедешь, тем более – снег
занял белым по чёрному русла асфальтных рек.
А когда перемёрзнешь до звона сосулек волос,
сам собой на уста наворачивается вопрос,
отчего не придумать всеобщего счастья рецепт,
чтобы каждому – счастья вагон да к нему прицеп...
1994
Цыганка
Отвали от меня, цыганка!
А не то нагадаю сам.
Сколько медленных полустанков
протечёт по твоим усам...
Сколько кашля в елецкой «Приме»
насчитает казённый дом...
Все дороги туда. Не в Рим же.
Не очухаешься потом.
Будет брать тебя каждый прыщик
из конвойных и палачей.
А король твой червивый сыщет
хохотушку погорячей.
Твой сынок, твой угонщик ловкий,
в пьяной драке поймает нож...
Отвали от меня, чертовка!
Напророчу – не разгребёшь.
Черёмуха
Опять весна. Как в тысяча... каком?
Когда он ждал, мальчишка, за углом
свою неторопливую принцессу.
Черёмухи вдыхая волшебство,
она ещё не знала ничего:
кто он и кто она ему, балбесу...
Опять хватало солнца и тепла,
черёмуха невестою плыла,
держась за распевавшуюся птицу.
Хромал, в костюм наглаженный одет,
обмахиваясь кепкой, бравый дед.
Он торопился к завтраку в больницу.
Медбрат бурчал: «Вот ходят взад-вперёд...
Она живых давно не узнаёт.
Не знает, кто вы. Наяву? Во сне вы?»
Старик ответил, втискиваясь в дверь:
«Но я-то знаю, кто она, поверь…»
И веточку пронёс для королевы.
Эники-беники
Больше не будет приветов из космоса,
кладов из гиблых глубин
и со злодеем безбашенным Карлосом
схватки один на один.
Формулы счастья, таблетки бессмертия,
песни без липовых слов,
мата Каспарову в шапочной партии
и дрессированных львов...
Дремлют юристы, торговцы, охранники.
Ёрзают цены на нефть.
Эники-беники съели вареники,
больше вареников нет.
* * *
Я займусь этим миром скрипучим,
потускневшим, живущим не в лад.
Размету непролазные тучи
и устрою салют-звездопад.
Чувства сделаю ярче и крепче,
чтобы счастье лучилось из глаз...
Но, как девушка, мудрость мне шепчет:
«Не сегодня. Не здесь. Не сейчас».