Александр Карпенко

Александр Карпенко

Все стихи Александра Карпенко

* * *

 

«Здесь когда-то было море» –

Повествуют надписи в Эфесе.

Только постепенно в вечном споре

Победили города и веси.

 

* * *

 

А я стремлюсь туда, за облака,

Где жизни краснопёрая река

Небесной обрастает тишиной,

Сливаясь неожиданно со мной.

 

 

Август

 

Октавиан басы берёт октавами,

Он в это лето помыслами врос.

Природа шепчет стеблями и травами,

Что юный Цезарь в сердце не донёс.

 

И светом отзовётся в сердце родина.

Блаженный август не оставит нас.

Преображенье – праздник плодородия,

И наступает Яблочный наш Спас.

 

Такая тишина часами ранними,

Когда проснёшься, счастлив и един!

И ароматов запахами пряными

Дышу я, как блаженный Августин.

 

Академик РАН*

 

Кто-то смертью сыт, кто-то жизнью пьян,

Кто-то износил платья и жакеты.

Ну а я теперь – академик ран:

Пламенный привет, братья-моджахеды!

 

Жизнь берёт судьбу грубо на таран,

Ей дурной пример подал Талалихин.

Только я теперь – академик ран,

И ко мне репьём не пристанет лихо.

 

Бредит, но бредёт мыслей караван.

Не к добру подчас людям перемены.

Ну а я теперь – академик ран:

На себя я взял боли ойкумены.

_____

* РАН – распространённая аббревиатура: Российская Академия Наук. Здесь: игра слов.

 


Поэтическая викторина

Амфибия-судьба

 

Иван-царевич встал, понурый пленник звука.

В незримую судьбу он выстрелил из лука.

 

Его стрела, как мысль, по воздуху летела,

Казалось, вот и сам он выпрыгнет из тела;

 

И в этот вечный миг открылось для Ивана,

Что сам он та стрела, и сам – сплошная рана.

 

Рождённый для любви, для счастья, для полёта –

Но вот его стрела вонзается в болото –

 

А там тревожно ждёт царевича Ивана     

Амфибия-судьба, наперсница обмана.

 

Астролог

 

В туннеле страха путь так долог…

Он не приемлет ворожбы.

Что знаешь ты, больной астролог

Своей мятущейся судьбы?

 

Как напоён тревогой воздух!

Какой туман в пространстве лет!

И кажется, на небе звёзды

Все поменяют вдруг свой цвет.

 

И наши вздорные привычки

Не будут значить ничего,

И кормится из рук, как птичка,

Безумье – шаткостью всего.

 

Но помнишь: под покровом ночи,

Когда по листьям дождь хлестал,

Ты сам себе всё напророчил,

Ты сам свой путь предначертал –

 

И эти северные строки,

Немое зарево мольбы,

Где сердцу светит одиноко

Туманная звезда судьбы.

 

На мыслях бороздится мета,

И странно постигаем мы:

Кто исчерпал дорогу света,

Спускается тропою тьмы.

 

…Что знаешь ты, больной астролог,

Трагикомистик и мифолог?

 

Бабочка

 

Как пестры твои тонкие крылья!

Как легка твоя нежная стать!

Ты способна почти без усилья

В ослепительном небе летать!

 

Ты порхаешь, но век твой недолог,

И, орнаментом крыльев влеком,

За тобою бежит энтомолог

С длинноруким и хищным сачком.

 

Он бежит, и дрожит его древко,

И возводит он тень на плетень:

Он ведь тоже, как ты, однодневка, –

Но его продолжительней день…

 

Не охотник в душе притворяться,

Раздираемый вечной тоской,

Я сердцами бы мог поменяться

С быстрокрылой и страстной тобой.

 

Изойти пестротою и цветом,

Восхищеньем насытить молву…

Всё равно я живу только летом –

А зимой я совсем не живу…

 

Я хочу твои тонкие крылья

И такую же хрупкую стать,

Чтобы плавно, совсем без усилья

В ослепительном небе летать!

 

Но со мной что-то странное сталось

На излёте прощального дня:

Я решился – а ты испугалась

Хоть на миг превратиться в меня.

 

Баку

 

Эльдару Ахадову

 

Спит город-сад у моря на боку.

И назван он торжественно: Баку.

Он не даётся в руки слабаку.

И я скажу: «Баку, мерси боку!»

 

Вот пробуждён он утром ото сна,

И ввысь летит эльдарская сосна.

И вверх стремится стройный кипарис.

И за Еленой отправляется Парис.

 

И Город Внутренний покажется страной.

Мне Башню Девичью предъявит астроном.

И, виновато улыбаясь ветерку,

Задумается солнечный Баку.

 

Здесь редко встретишь женщину в чадре.

Три огонька сверкают на горе.

Крылатый дом на площади стоит,

Заворожённый Захою Хадид.

 

Здесь, одиноко вглядываясь в даль,

Есенин пел персидскую печаль.

И, стройно радуясь весеннему ростку,

Спал город-сад у моря на боку.

 

* * *

 

Безоглядно бреду

                   по лесу я.

Что несу я в себе,

                   вы спросите.

Я – шаткое равновесие,

Пограничник

          зимы и осени.

 

Я студент

          затянувшейся сессии –

Той, что даст

          просветление якобы.

Я – шаткое равновесие,

Винтовая лестница Якоба.

 

Что же там, вдалеке, за взорами?

Там вершина, там бездна,

                          глыбы там.

И тебя я маню озёрами,

Пленной плавая

                  пенной рыбиной.

 

 

Белое дао

 

То не солнце нещадно палит,

И течёт сквозь судьбу не вода – о! –

Над растерянным миром парит

Бесконечное белое дао.

 

Кто ты, дао? Не даст нам ответ

И заоблачный гений Ландау.

И бесстрастно глядит нам вослед

Безмятежное белое дао.

 

Кто ты, дао? Чужой третий глаз?

Послепепельный сон Кракатау?

Ничего не попросит у нас

Бескорыстное белое дао.

 

Высоко забираясь в зенит,

Отправляя живущих в нокдаун,

Все народы в себе растворит

Бессердечное белое дао.

 

Растворяюсь и я в белизне,

Весь растраченный жизнью беспечной,

Чтобы плыть в голубой вышине

Белым дао любви бесконечной.

 

* * *

 

Бог-ребёнок плачет над миром:

Где теперь его мир-колобок?

Мир ушёл. Даже имя сменил он!

Вот и плачет растраченный Бог.

 

* * *

 

Быть иль не быть – вопрос иль заклинанье?

Нести свой крест – или срывать цветы?

Когда ты выбираешь недеянье –

Царь мира нерастраченного ты!

 

 

Причастный тайнам, плакал ребёнок

 – о том, что никто не придёт назад.

А. Блок

 

В печальных застенках былого.

В начале начал на земле,

Когда ещё не было Слова,

Ребёнок заплакал во мгле.

 

Рыдал он о краткости мига,

Непрожитой жизни трубач.

Тогда не пришла ещё книга.

Я знаю: в Начале был Плач.

 

И вижу картинку спросонок:

Один на развилке дорог

Рыдает забытый ребёнок.

А люди подумали – Бог.

 

* * *

 

Борису Фабриканту

 

В раннем детстве я, рот разинув,

За свободой ходил в кино.

Память, бабочка Мнемозина,

Залетела в моё окно.

 

От девчонок не пряча взора,

Постигал я начало Инь,

Быть отважным мечтал, как Зорро,

На глазах молодых богинь.

 

И душа, пробуждаясь, пела

И куда-то меня звала,

Беспокойно росла и крепла,

И любовь проросла из пепла,

А иначе и не могла.

 

Есть высоты и есть низины –

Ты всего лишь себя дари!

Память, бабочка Мнемозина,

Мой волшебный театр внутри.

 

* * *

 

В темноте, где словно ни души,

Серп луны срезает камыши.

Только в глубине, над камышами,

Ночь шуршит летучими мышами.

И глухую, тихую обитель

Прорезает мышь, как истребитель.

 

Беспризорны улицы давно.

Только нам, не спящим, все дано.

Мир безмолвен, словно в день творенья.

Пишут звезды нам стихотворенья.

Словно бы, усевшись на поляне,

Спрашивают: "Как вы там, земляне?"

 

Спит в ночи, отбросив жизни груз,

Звёздный наш ребенок — Иисус.

Раньше я не спал, случалось, сутками;

Плавал по озерной глади с утками.

А теперь в тростинках камыша

Слушает Вселенную душа.

 

ВЕТЕР

          А

          Н

 

Валерию Горбачёву

 

 Ветер мало печётся о ранах.

 Лишь стаккато бутылки в стаканах,

 Да застенчивый чайник осипший –

 Словно соло живых о погибших…

 

 Захлебнутся рыбацкие лунки

 Непрозрачною горечью рюмки.

 Перекусит волна океанов

 Всю перкуссию гулких стаканов!

 

 Так неужто и вправду мы в силах

 Вновь вернуть к нам товарищей милых –

 

 И призвать, как волшебную строчку,

 Тех, чьей жизнью живём мы в рассрочку?

 

 Тонкий мир между ними и нами

 Станет тоньше, отпетый ветрами,

 И взлетят голосящие очи

 По наточенным лезвиям ночи,

 

 И замрёт, окликаясь на имя,

 Эхо встречи меж нами и ними.

 

8.05.09

 

 

Венеция

 

Опустишь молча очи долу,

Канал увидишь и гондолу;

 

И осознаешь вдруг, что дожил,

Дошёл до цитадели дожей.

 

Когда на Рим напали гунны,

Все люди прятались в лагуны.

 

Гонимых море приютило,

И не нашёл их там Аттила.

 

Настало время торжества их:

Ковчег построили на сваях.

 

И каждый день тут – вита нова,

И куролесит Казанова...

 

А сколько смеха и азарта –

Ломать комедию дель арте!

 

Высоких вод многоканалье

Уводит город в Зазеркалье.

 

Виват тебе, Вивальди!

 

Весна! Весна в Фиальте!

Ликует всё вокруг.

«Виват тебе, Вивальди,

Неугомонный дух!»

 

В мозаике и смальте

Изысканный узор.

«Виват  тебе, Вивальди!» –

Щебечет птичий хор.

 

И сталось что-то с нами.

Прибавилось нам сил.

Раздув смычками пламя,

Ты музыку смирил.

 

Страдания, не жальте!

Покинул сердце страх.

«Виват тебе, Вивальди!» –

Седой воскликнул Бах.

 

Виват тебе, стремленье

Всё исчерпать, до дна.

Эфира дуновенье

И года времена.

 

* * *

 

Властны ли мы над любовью?

Нет, мы не властны над ней!

Чёрной оплачено кровью

Счастье безоблачных дней!

 

* * *

 

Во свод неприкасаемый

Души уходит зодчество.

Рождать и быть рождаемым –

Не в этом ль тайна творчества?

 

* * *

 

Воздух вечности сух и чист.

Как идёт тебе платье Евы

Там, где ветер, судьбы флейтист,

Выдувает свои напевы;

 

Там, где жаром сердец мольба

Проступает на пепелищах,

Там, где зреет твоя судьба,

Я – твоя неземная пища.

 

Я живу только в снах твоих –

Там, где меркнут резон и принцип,

И совсем не напрасно в них

Предстаю я прекрасным принцем.

 

* * *

 

Всё пройдёт. Вот и листья вспорхнули из сада;

Всё о счастье каком-то мечтали – и вот...

Будто всей нашей жизни оседлой награда –

Неожиданных крыльев прощальный полёт.

 

Боже мой, как же миру мы все надоели,

Выпадая из цепи грядущих времён;

На земле человеки надолго засели –

И природа мечтает нас выдворить вон.

 

Всё проходит... а жизнь остаётся загадкой,

Вечным промыслом судеб, стечением лет,

И, быть может, однажды вздохнёшь ты украдкой,

Возвратив мирозданью свой листик-билет.

 

* * *

 

Всё пустое забвеньем рассеется,

Как в анналах тому суждено.

Только трудно нам справиться с сердцем.

Жизнь одна лишь. И сердце – одно!

 

 

Второе рождение

 

…Шло время – и стрелки дрожали:

Минуты решали спасенье!

Но странно, как дни не совпали:

В субботу твоё воскресенье!

 

И мщенье поруганной воли,

Как верно заметил Набоков,

И смерть, и рожденье – всего лишь…

Причуды смешливого бога.

 

И кратно присутствие пули

Полётному вымыслу чаек,

Как будто тебе намекнули,

Что в мире ты

Не случаен.

 

* * *

 

Вчера не умирает никогда:

Оно струится

в телефонных жилах,

Оно ушло,

но странно живо,

На льду пропащем

талая вода...

Вчера не умирает

никогда!

Оно течёт

строкой стихотворенья,

Игрушка быстрокрылого забвенья;

И, скованная

панцирем вода,

Оно не может

не поспеть за нами –

И меряет грядущее шагами.

Вчера

не умирает никогда!

Оно струится

белыми ночами

средь островков

Забвенья и печали;

Оно течёт, не ведая куда -

И старый мир

пускается в движенье,

От самого себя

ища спасенье, –

Вчера

не умирает никогда.

Оно меняет лики и названья,

Очистившись

от лет напластованья;

Оно зовёт нас флейтой и трубой;

Казалось бы,

оно совсем не дышит –

Но никогда никто нигде не слышал,

Чтобы Вчера

покончило с собой.

Оно бессмертно, как бессмертны дни;

Оно беззвучно, как беззвучны ночи:

Так, вечное движенье

обесточив,

Там, в небесах,

Господь зажёг огни.

И, пусть проходят

судьбы и года,

Вчера

не умирает никогда!

 

* * *

 

Где сладок и горек отечества дым,

Полотнищем сердца полощется Крым.

У ангелов ночи всегда на виду,

Плывёт он, крылом задевая звезду.

 

В солёном прибое морская вода

Со стоном и страстью берёт города.

И вновь я тобою и небом храним.

Так здравствуй, родной и доверчивый Крым!

 

Когда я, как феникс, из пепла восстал,

Не ты ли мне домом спасительным стал?

И раны Афгана лечила, слоясь,

Добытая греками сакская грязь.

 

Раздвинется сердце – от сих и до сих,

И синей свободой наполнится стих.

Вдохнёшь полной грудью – точь-в точь караим –

И в лёгких заплещется радостно Крым.

 

* * *

 

Господь забирает лучших…

И это всё неспроста:

Он – самый заправский лучник,

Он сто выбивает из ста!

 

И, смысл отделив от звука,

Он шепчет волхвам слова:

Бессмертье – стрельба из лука,

Где промысел – тетива.

 

* * *

 

Господь оставил мир – и мир сошёл с ума,

Теряясь в толкованиях предвзятых.

Никто не виноват, что вновь пришла зима.

Лишь люди вечно ищут виноватых...

 

* * *

 

Даже в чистый четверг от войны невозможно отмыться:

Вижу в синем дыму опалённые пламенем лица.

 

Всех накрыла беда, всё сравняла с землёй катастрофа,

Точно кончилось время – и к людям спустилась Голгофа.

 

И, пока ещё меч безнаказанно вынут из ножен,

Даже чистый четверг – невозможен для нас, невозможен.

 

Достоевский

 

Игорю Волгину

 

Нам казалась судьба его ломкою,

А Россия плыла Божедомкою.

Но в судьбе, эшафотом расшатанной,

Он пророком восстал и глашатаем.

И, пока существует страдание,

Достоевский – моё достояние.

 

Он объездил отчизну с котомкою,

Обгоняемый славою громкою,

И управился с трудною ношею –

Князем Мышкиным, братом Алёшею.

Не посулами, не щедротами –

Русский гений растёт эшафотами.

 

Заворожены вьюгою синею,

Подружились мы с крестною силою.

Если выпадет мне испытание,

Достоевский – моё достояние.

И, пока не закончилось пение,

Я – молчание. Я – терпение.

 

 

* * *

 

Душой бываю везде,

Наречья слышу и возгласы.

Христос ходил по воде.

А я – шагаю по воздуху.

 

И дорог мне каждый злак,

Места не пугают злачные.

И сам я – воздушный знак.

И числа люблю – трёхзначные.

 

А кто-то шагает посуху,

Доверясь сердцу и посоху.

 

* * *

 

Если хорошо нам с тобой

По пескам бродить до зари

И глазами слушать прибой –

Это просто море внутри.

 

Видишь, чайки чинно скользят

Под лазурью ласковых нёб…

Это – свёрнутый в свиток театр.

Это наше время взахлёб.

 

Ты твори меня, прекословь,

Зажигай в душе города.

Пусть внутри пульсирует кровь,

Как в волне – морская вода.

 

И, когда догорает закат

На углях вечерней зари,

Ты не прячь загадочный взгляд:

Это наше небо внутри.

 

Злата Прага

 

Брониславе Волковой

 

Не могу наглядеться:

Золотое и рыжее.

Прага машет мне в детство

Черепичными крышами.

 

Что шаблонами мерить

Золотые цвета её?

Здесь безумствовал Мейринк

И летала Цветаева.

 

Что безумцам отрада,

То для сердца украдено.

А у Пражского Града

Всё засыпали градины.

 

Но кончается влага,

Всё приходит в движение,

И купается Прага

В золотых отражениях.

 

Золотая душа

 

По пространству любви летая,

Я скажу, ничего не тая:

«У тебя душа золотая,

Ненаглядная ты моя».

 

Ты как будто сквозь призму рая

К струнам солнечным тянешь нить.

Я ценю в тебе, дорогая,

Этот редкостный дар – любить.

 

А у любящих – вдосталь хлеба.

И ещё я хочу сказать,

Что гляжу в бездонное небо

Сквозь твои голубые глаза.

 

Нужно просто такой родиться.

Созревают цветы не спеша.

Скажут люди, споют нам птицы:

«У неё золотая душа».

 

* * *

 

 Каждый смертный – в душе кочевник,

 А под небом пернатым века

 Так отчаянно и плачевно

 Кучевые плывут облака,

 Облокачиваясь на деревья

 И воруя голубизну.

 Только город не дремлет древний,

 Улиц выпрямив кривизну…

 

 На аллеях бульваров, гонимых

 Кавалькадой огней в темноту,

 Я прошу, не судите любимых!

 Отпустите им неправоту!

 И, быть может, вам ангелы ссудят

 Теплоту наложением рук.

 Ведь друзей и любимых не судят!

 С ними делят – и душу, и дух.

 

 

* * *

 

Как хорошо, что прошлое забыто –

И не видать разбитого корыта.

Как хорошо, что будущее скрыто –

И не видать разбитого корыта!

 

* * *

 

Какая в мире тишина...

......................лишь слышно –

....бьётся

твоё сердце...

 

ты не грусти...

.............ты мне доверься

на полотне цветного сна...

 

Такая в мире тишина –

.........как безмятежный

.....................остров детства...

 

лишь слышно –

............бьётся моё сердце...

два сердца,

.............но душа – одна.

 

 

* * *

 

Какая странная страна!

Приют ревущей в муках нови,

Где чья-то старая вина

Искала выход к морю крови.

 

Какая странная страна

На перекрёстках мирозданья,

Где начинается страда –

И не кончаются страданья!

 

И в этой странной стороне,

Предвестник озарений ранних,

На красно-огненном коне

Появится творящий странник.

 

И тени горестных веков

Свои мечи опустят мудро,

И стаи мирных облаков

На флейтах звёзд сыграют утро.

 

КарамБОЛЬ

 

Андрею Галамаге, поэту и бильярдисту

 

В замке грёз, заколдованном новью,

Где играют мечты в карамболь,

Нас так просто унизить любовью,

Навязав непотребную боль.

 

И вопьётся в души равновесье

Благодетельства цепкий упырь,

Призрак счастья, безмолвную песню

Сдув с ладони, как мыльный пузырь!

 

Только что-то противится эгу,

Восстаёт из глубин естества,

И несём мы усталую негу

В расколдованный замок родства,

 

Где наивен и целостен весь я,

Где играют мечты в карамболь,

Где разбитым шарам равновесья

Нипочём биллиардная боль.

 

* * *

 

Когда судьбу уносит ветер,

Вся жизнь спрессована в момент

И нет пристанища на свете,

Желанна смерть, как хеппи-энд.

 

* * *

 

Когда ты на землю вернёшься родную,

И я, как богиню, тебя поцелую, –

Так ранней росой предрассветные дали

Встающее Солнце своё целовали;

 

Погаснут огни золотого Парижа,

В тоскующем сердце заполнится ниша,

И пенные волны протяжно и гулко

Бесценною сделают нашу прогулку.

 

И майя уронят свои покрывала,

И жизни для счастья покажется мало;

И вечных мгновений нам выпадет много,

И слово любви станет именем Бога.

 

Командор

 

Дон Гуан, ты губишь Донну Анну

Чарами бесстрастных небылиц.

Бог любви просыпал с неба манну,

Чтоб кормить в безумство впавших птиц.

 

И не пропадет твоё старанье:

Ты умеешь женщину понять;

Бесконечным было предстоянье,

Чтобы пред тобою устоять!

 

В страстном сердце пауза повисла:

Эту слабость тотчас же лови!

Ты ведь знаешь: там, за гранью смысла,

Ненависть тождественна любви!

 

Дон Гуан, ты губишь Донну Анну,

Чувствами играя, не любя,

И пусть это странно, очень странно,

Но сладка ей гибель от тебя!

 

Только зря играешь ты судьбою,

Закусив, как лошадь, удила,

Чтобы, пресмыкаясь пред тобою,

Мужа Донна Анна предала!

 

Дон Гуан, ты жаждешь абсолюта,

Славу подстрекая – и позор.

Но судить тебя не будут люди.

Бог уже в пути. Он – Командор!

 

* * *

 

 Корабль прокуренный «Василий Косяков»,

 У брызг безродных на хвосте висевший,

 Нас уносил с далёких Соловков

 На материк, давно заматеревший.

 

 Исчезла первобытная земля,

 Где мы справляли духа новоселье, –

 Лишь странное названье корабля

 Нам возвращало бодрость и веселье.

 

 И продолжалось сердца торжество,

 Припудренное сахарной ванилью;

 Казалось, человек – венец всего,

 Сквозной сюжет, ворота в иномирье.

 

 Мы покидали поднебесный дом,

 Под клёкот чаек чинно замолкая,

 А к нересту шли рыбы косяком,

 Кораблики потерянного рая…

 

* * *

 

Красный конь по стремнине пройдёт,

Кувыркнётся на горных просторах –

И дряхлеющий мир обоймёт

Светозарный и радостный сполох.

 

И по контурам тёмным земли

Пронесётся как вихрь, загрохочет –

И воронкой проснётся вдали

Кутерьма этой пламенной ночи…

 

 

Крестословица

 

Мир ловил меня, но не поймал.

Григорий Сковорода

 

У поэта, что миром не ловится,

Испытание есть – крестословица.

 

Он плывёт на плоту между рифами,

Осенён перекрёстными рифмами.

 

Не находит он мира – и мается:

Жизнь разбитым стеклом разлетается.

 

Лапой львиною бьёт она в лоб его –

И бессмертное требует топливо.

 

На церквах – купола позлащённые,

А стихи – вот беда – некрещёные!

 

Лишь душа – голосов страстотерпица –

В неизбывности музыки теплится,

 

И родная сестра – крестословица –

К потаённому небу готовится.

 

* * *

 

Кровью сердца написан закат,

Боль ушла в лабиринт многоточий,

И зовёт нас в тенистый свой сад

Благодать искупительной ночи.

 

* * *

 

Элле Крыловой

 

Кроны веток упрямо

Шелестят за спиной.

Только нет моей мамы

Где-то рядом со мной.

Все на месте – и камень,

И ларёк, и витраж.

Только нет моей мамы –

И неполон пейзаж.

 

Чья-то тёмная тайна

Маму вдаль увела.

Словно вышла случайно –

И домой не пришла.

Шла усталой походкой –

Мне ли это не знать?

Можно старою фоткой

Бытие доказать.

 

Эта женщина – Боже! –

Я глядел из окна –

Так на маму похожа,

Будто это – она!

Горизонты сужая,

Все стоит на краю…

Это мама чужая!

Возвратите мою!

 

…О великий, могучий!

Помоги, просвети!

Я пройду через тучи,

Чтобы маму найти.

Как ребёнок, рыдаю,

Запыхавшись, стою:

«Это мама – чужая!

Возвратите мою!»

 

Летиция летела

 

Душа, как скрипка, пела

На синем вираже.

Летиция летела,

И не было предела

Раскованной душе.

 

Вдруг солдат расстегнул амуницию:

– Посмотрите, летает Летиция!

 

Оглянулась, проехав, полиция:

– Посмотрите, летает Летиция!

 

И такая была в этом грация,

Что пространство вдруг впало в прострацию!

 

Вдохновенной, влюблённою птицею

Над судьбою парила Летиция.

 

...Душа, как скрипка, пела

На синем вираже.

Летиция летела,

Летиция летела –

И не было предела

Распахнутой душе.

 

Магнитная аномалия

 

Я рудою богата настолько,

Что богатством мозолю глаза.

Снова критики сбиты с толку,

И зашкаливают компаса…

Но людей почему-то манит ко мне,

Я шутя раздвигаю реалии.

Познакомимся: я – магнитная.

Я – магнитная аномалия.

 

Раздражаю я тигров в вольере:

Магнетизм им – как в горле ком!

И придворный завистник Сальери

Объявил меня злейшим врагом.

Но людей, как и прежде, манит ко мне:

Открываю безбрежные дали я.

Познакомимся: я – магнитная.

Я – магнитная аномалия.

 

Нет магнита сильнее, чем слово,

А душа не бывает немой,

И отправились путники снова –

За целебной словесной рудой.

И в процессии той благодарной

Нет ни капли больного снобизма.

Аномалии нет нормальней.

И священнее нет магнетизма.

 

* * *

 

Милый друг, не грусти надсадно

Над седой пеленою цифр.

Всё так просто и так понятно

Для того, кто постигнул шифр,

 

Кто незримой отмечен властью,

Развенчавшею смертный сплин:

Мысль должна загореться страстью,

Страсть – дойти до морских глубин;

 

Глубина – осязать истоки,

А истоки – бессонно течь,

Чтобы космос давал нам токи,

А земля – бриллианты встреч;

 

Знаешь, есть и на Солнце пятна,

Но не нам их с тобой стирать.

Всё так просто и так понятно!

Что ж задумалась ты опять?

 

* * *

 

Мне Коперник вовсе не соперник,

Только вижу в огненной дали:

Волны бьются о лазурный берег,

Солнце колесит вокруг Земли.

 

И Джордано мне до боли жалко,

Но от спора этого давно

Обществу ни холодно ни жарко,

И для судеб мира – всё равно.

 

День чудесный – выгляни в оконце!

Вся земля у ног твоих лежит.

Сердце – это небо, это солнце!

Пусть вокруг любви оно кружит!

 

Мне и воли надо, и покоя,

Разноцветных бабочек и трав.

Буду я и небом, и землею,

Сердцем необъятное объяв.

 

 

Молитва

  

«Ты услышь меня, Господи, Отче наш,

Ведь погубишь ты душу свою», –

Весь в крови, я стонал на обочине,

Позабытый друзьями в бою...

  

«Не пристало идти тебе в зрители,

Вспомни только Себя на кресте,

Ведь найдутся за павшего мстители», –

Возопил я в глухой черноте.

  

Мне ответило марево грохота,

И тогда, средь огня и песка,

Я возвысил свой голос до шёпота –

И меня услыхали века.

 

* * *

 

Наказание есть преступление.

Как же духу избегнуть жаровен?

Дух подавлен, иссякли стремления...

Я наказан, но я... невиновен!

 

* * *

 

Нам Господь раздаёт лишь посильные ноши,

Чтобы тот, кто сильней, не валял дурака.

Потому ли мы все на других не похожи,

Что не равен у всех этот вес рюкзака?

 

* * *

 

Нам предками вера оставлена,

Хоть мы несмышлёны, как дети...

Какая небесность затравлена

В бесстрашном и гордом поэте!

 

* * *

 

Не всякому речи поэта слышны,

Но, сын абсолютного слуха,

Он слышит прозрачную речь тишины,

Он эхо событий и ухо.

 

* * *

 

Не зову тебя – ты не слышишь:

Ты ко мне теперь ровно дышишь,

Ну а если – забыла вовсе,

Не казни себя, а – готовься

 

К той опушке – между мирами;

Что питало нас – стало снами;

С нами свяжутся снова боги:

Расставанье – ночлег в дороге;

 

Видно, счастья нам было – слишком,

Вот и шлёт Господь передышку;

Добрый ангел шлёт остановку,

Чтобы не было нам неловко,

 

И даровано нам прощенье

Через тернии необщенья.

 

* * *

 

Не рукою, а сердцем пишу,

Извлекаю забытые звуки,

Чтобы миру, которым дышу,

Распахнуть своё сердце и руки.

 

И, как прежде, не в силах моих

Видеть только лишь ящик Пандоры

В древнем мире, где царствует стих

И солируют звёздные хоры!

 

Миф, пророчествуй! Тайна, вершись!

Равноденствуйте, слава и слово!

Как волшебник, в чьих чарах - вся жизнь,

Не боюсь колдовства я чужого!

 

...Плавит судьбы бесстрастная печь...

Вот успеть бы, подумав о многом,

Из пучины безгласья извлечь

Слово, ставшее огненным Богом!

 

Не рукою, а сердцем пишу.

Открываю забытую дверцу,

Чтобы миру, которым дышу,

Распахнуть свои руки и сердце.

 

 

* * *

 

Не спеши понимать, Оруаль.

Погубить может сердца старанье.

Но кипит твой рассудок. Как жаль,

Что нельзя... отложить пониманье.

И тогда – в нашей новой светлице –

Обретём мы и судьбы, и лица!

 

Но мы слишком торопимся жить,

И на разум находит затменье.

Нам нельзя потеряться, застыть

И проснуться в мурашках прозренья!

И, быть может, серебряной нитью

Свяжет разум и сердце наитье!

 

Не спеши понимать, Оруаль!

Смысл узнаешь ты – только попозже.

Всё ж негоже нам браться за вожжи

Там, где только заквасились дрожжи, –

Не трудясь, чтобы вдуматься в даль.

Что ж опять ты молчишь, Оруаль?

 

* * *

 

Не тёрном увитым,

Не выслугой лет –

Легко быть убитым

За то, что поэт!

 

Пусть искренни строчки,

Волшебна их вязь,

Бог требует точки,

Чтоб жизнь удалась.

 

Той точки искали

И Пушкин, и Блок –

И жертвами пали,

Сражаясь за слог.

 

И жребий так грозно

Преследует нас,

Чтоб плакали звёзды,

Чтоб жизнь удалась!

 

И тайной вечери

Ищу я печать,

Чтоб жизнь на качелях

Судьбы раскачать;

 

Чтоб жизнь, обжигая

Бесстрашьем дорог,

Свой смысл постигая,

Взводила курок.

 

Незнакомка в городе

 

И, странной близостью закованный…

Александр Блок.

 

Вышел из дому я с опаскою.

Вижу, жизнь идёт, скрыта маскою.

Я решил тогда ей представиться:

– Что несёшь в себе ты, красавица?

 

– Несу светлое,

несу разное –

Несусветное,

несуразное.

Несу мирное,

несу жаркое,

Несу минное,

несу жалкое.

 

И кивнул тогда этой даме я,

И пошла она на свидание.

Сердцем вздрагивал поминутно я:

«Я же – твой, пойми, юдочудное!»

 

Жизнь и смерть, смотрю, обнимаются.

Только масками не меняются.

Удивляются им учёные.

И всё снятся мне очи чёрные.

 

Нейтрино

 

 Дыханием света, улыбкою дня

 Нейтрино незримо пронзило меня.

 И молнией мысли во тьму унеслось –

 Но что-то в душе моей тайно зажглось.

 

 Нейтрино, нейтрино, безумен твой бег,

 И космос безбрежный – твой вечный ковчег;

 Не так ли, не так ли, в очерченный час,

 Вся жизнь, точно призрак, проходит сквозь нас,

 Чтоб с нашею долей проститься легко –

 И прочь отлететь – далеко, далеко...

 И вдруг ты поймёшь, учащённо дыша,

 Что тело твоё посетила душа!

 

 Нейтрино, нейтрино, взрывая пласты,

 Я массы покоя не знаю, как ты;

 Как ты, осознав, что движение – свет,

 Я в душах людей оставляю свой след.

 И жизни вчерашней мне вовсе не жаль:

 Где властвует скорость, там никнет печаль.

 

 Личинкою света, лучинкою дня

 Нейтрино незримо пронзило меня.

 И я улыбнулся, открытый ветрам,

 Твоим, Мирозданье, вселенским кострам.

 

* * *

 

Нет во дворе попрошаек –

Жизнь стала тише.

Словно бы меньше стал шарик,

Нас приютивший.

 

Страхи за папу и маму,

Бабу и деда,

Словно бы внутрь, прямо в магму,

Вжалась планета.

 

Внутрь засосала нас тина,

Пьём и едим мы,

В хрупких тисках карантина

С миром едины.

 

* * *

 

«Мне жизни нет. И смерти тоже нет…»

Андрей Ширяев

 

Нет меня: я растворился в Слове –

Буквы, звук, и, может статься, свет.

Все к началу памяти готово.

Жизни нет. И смерти тоже нет.

 

Только сон. Лишь сердца приближенье.

Напряженье стёртых, бледных губ.

Дум протяжных головокруженье.

И в огне – сожженье медных труб.

 

Нет меня. Я выветрился болью,

Сквозняками промелькнувших лет.

Потому ль расставшимся с любовью

Жизни нет – и смерти тоже нет?

 

Нижинский

 

В полёте, на краю блаженства,

Бескомпромиссен, как поэт,

Нижинский с силою не женской

Крутил воздушный пируэт.

 

Рождая горные вершины,

Он, духу тяжести назло,

То разжимался, как пружина,

То зависал, подняв крыло.

 

Как будто наконец на волю

Бесстрашно вырвалась душа –

Его безудержностью в роли,

Его волшебным антраша.

 

Он заглянул в иные дали,

Призвал к себе нездешний свет,

И это сальто-иммортале

Вращает Землю много лет.

 

 

* * *

 

Но в сравнении всё постигается:

Будет нам, уж поверь, не до смеха,

Если век с нами духом сравняется –

И пожрут нас пираньи успеха!

 

* * *

 

Но погибнуть мне не позволил Бог:

И у Бога есть болевой порог.

Лишь вопрос повис, тишину маня:

«Почему – меня? Почему – меня?»

 

* * *

 

Ну что попишешь, Марк Аврелий, –

Пусть даже встану в полный рост,

Все чары слов и акварелей

Едва ль нарушат поступь звёзд.

 

И вспышки солнца и отваги

Сожмут в тисках мою шагрень;

Проснётся сонный лист бумаги –

И будет ночь, и будет день.

 

Но не дадут мне сгинуть крылья,

И я судьбу благодарю

За то, что даже и в бессилье

На равных с веком говорю.

 

Хвала мгновеньям сумасшедшим,

Ведь на миру и жизнь красна!

Я всем друзьям, к отцам ушедшим,

Назначил встречу – в царстве сна.

 

Орхидея

 

Лауре Цаголовой

 

Что ты делаешь в мире расколотом,

Орхидея с расстёгнутым воротом?

Как ребёнка по редкостной родинке,

Ищешь берег неведомой родины…

И цветов ожидаешь реликтовых,

От страстей воспаряя к религии.

 

Я живу между плахой и молотом,

Орхидея с расстёгнутым воротом.

Человек там не ждёт сострадания,

Там за встречей идут расставания;

Там уже не излечат пророчества –

Терапия для одиночества.

 

Снова птица порхает над городом,

Орхидея с расстёгнутым воротом.

Это наших исканий разведчица

Не находит свершенья – и мечется

Среди глади лазурной безмолвия,

Разрывая мне сердце, как молния.

 

Что же в мире послужит нам золотом?

Дар любви в этом мире расколотом!

И за то, что мы станем крылатыми,

Сердце птичье мы отдали платою.

 

Панацея

 

Я живу, дыханьем пламенея,

Силой духа мыслим и творим.

Есть одна от смерти панацея –

Это жизнь, что отдана другим.

 

Я мечтаю нежным быть – и нужным,

И, когда сбывается мечта,

Прихожу я в родственные души,

Чтобы в них остаться навсегда.

 

Встречи с другом пылкие мгновенья –

И тоски развеется туман.

Есть одно лекарство от забвенья –

Это жизнь, что просится в роман.

 

Этот мир – твердыня катаклизмов,

Но, как всадник, что всегда в седле,

Я благоговею перед жизнью,

Как пред высшим благом на земле.

 

И ещё не раз, благоговея,

Повторю соратникам своим:

Есть одна от смерти панацея.

Это – жизнь, что отдана другим.

 

Перевёрнутый космос

 

1.

 

Проснувшись в тиши спозаранку,

Я космос надел наизнанку.

И тотчас из комнаты вышел,

Внезапными звёздами вышит.

 

Таинственным высвечен знаком,

Себя обволок Зодиаком*.

И космос свернулся в клубочек

Из маленьких трепетных точек.

 

Я ложкой помешивал чайной –

И всё это вышло случайно.

Кренились столетья откосно,

И жёг перевёрнутый космос.

 

Почуял на темечке ранку.

«Я космос надел наизнанку!»

Как больно… но вижу я выше,

Бездонными звёздами вышит.

 

2.

 

Только звёзды начнут навигацию,

Я как будто впадаю в прострацию.

И по небу плыву без усилия –

Точно взял в своём сердце Бастилию.

Словно вышел в эфир на свидание –

Поприветствовать мироздание.

И нежданно венчает творение

Растворение.

И бессонно не знают агонии

Космогонии.

___

* Себя обволок Зодиаком – фраза принадлежит Андрею Белому.

 

* * *

 

Печалью полон мир. Задумайтесь над этим.

Но тяжесть этих строк, конечно же, не в счёт.

Не дуйтесь на печаль: она творит поэтов,

Она – зерно земли, что светом прорастёт.

 

 

По Казани

 

По Казани, по Казани, –

Дивный город показали;

Мы шагали день-деньской.

По Казани, по Казани –

Город слёз и наказаний,

Город щедрости людской.

 

Мы – с кредитками в кармане,

Мы кочуем, как цыгане,

Любопытству платим дань.

Нежность дружеских касаний…

Нет, не брали мы Казани –

Это нас брала Казань!

 

Смутно верится сказанью!

Породнился я с Казанью.

Не разлей теперь вода.

Я в Казани Казанова,

Вот начнётся Вита Нова,

Здесь останусь навсегда!

 

В этом пиршестве с Казанью

Место есть иносказанью.

Хорошо как, Боже мой!

И, пленённые Казанью,

Мы откушаем лазанью,

Ну а, может быть, глазунью –

И отправимся домой.

 

* * *

 

 Поговори со мной, трава!

 Скажи мне, где берёшь ты силы?

 Меня ведь тоже так косили,

 Что отлетала голова...

 

 Скажи, подружка, как дела?

 Какие ветру снятся дали?

 Меня ведь тоже поджигали –

 И я, как ты, сгорал дотла...

 

 Откуда силы-то взялись?

 Казалось, нет нас – только пепел –

 Но мы из огненного пекла,

 Как птица Феникс, поднялись!

 

 Скажи мне нежные слова.

 Нас ждут и праздники, и будни.

 Я снова молод, весел, буен.

 Поговори со мной, трава!

 

* * *

 

Поезда не уходят

с вокзала в далёкую Лету,

пока Древо Любви

охраняет свой трепетный лист:

Они тихо маячат

в пространстве от лета до лета,

ждут, когда их наставит

на путь Машинист.

 

Корабли не сжигают

в бескрайнем бушующем море:

эти мили мирские

им надо пройти до конца –

даже если ненастно,

и нечем топить своё горе,

корабли не сжигают –

сжигают сердца.

 

Поезда из Нирваны

сорвали в смятенье стоп-краны,

чтоб прорваться в наш мир –

и по жизни лететь без следа,

где под кровом лазурным

устало бредут караваны,

и где птицы и люди

не свили гнезда.

 

Корабли бурлаками

тянули мой якорь надежды,

только компаса стрелку

сбивало с пути вороньё,

и, продрогший до нитки,

я снял дождевые одежды,

и повесил на якорь

я сердце своё.

 

Пока путь не закончен,

любовь непременно спасётся:

у неё в закромах

есть немало надёжных личин.

Только сердце (случайно ль?),

увы, так по-разному бьётся

у стремительных женщин

и стройных мужчин.

 

Последний философский пароход

 

Печальный философский пароход

Вдаль отплывал по воле негодяев.

Иван Ильин и Николай Бердяев,

Учёный и профессорский народ.

 

Холодным нетерпеньем сентября

Он покидал пределы Петрограда.

Чужбина — вот философу награда,

Вот любомудру алая заря.

 

И чайки в небе синем на беду

Чертили чутко огненные знаки

И провожали мысливших инако

В иную, чужеродную среду.

 

И мы грустим, заслышав позывные,

Секундных стрелок беспощадный бег.

Как бесприютен в мире человек!

Как быстротечны радости земные!

 

Припомнится иная подвенечность,

Иная незапамятность придёт,

И всех живых отправит морем в вечность

Последний философский пароход.

 

* * *

 

Поэты начала века,

Взгляните на человека:

Как согнул его, надломил

Феодально-раздробленный мир!

Подивился бы древний грек:

Обветшал, измельчал человек!

Цельными быть

Нам не дано:

Жаждем любить –

Но всё равно

Мы и воители,

Мы и ваятели,

И сокрушители,

И созидатели...

И брезжит мысль, безумна и крылата:

Чем больше книг – тем больше плагиата,

И потому здесь процвело так зло,

Что человеку предпочли... число.

Но человек –

Века чело

Жаждет навек

Вымести зло,

Из преисподней

Выплеснуть в Лету,

Чтобы свободней

Пелось поэту.

Вытравим ложь!

Морщится всё ж

Чело воспалённого века.

Поэты начала века,

Взгляните на человека!

 

Прощание с Незнакомкой

 

 Холодной осенью кабульскою,

 В безлюдной, ветреной пустыне,

 Я поднимался змейкой узкою

 К чернеющей вдали вершине.

 И растревожен тишью звонкою,

 И пробираем мелкой дрожью,

 Вдруг поравнялся с незнакомкою,

 Скользящей медленно к подножью.

 

 И молодая, и старинная,

 Звезда немого кинозала,

 Как героиня героинная,

 Она манила и пугала.

 Вся в чёрном, бархатно-смородинна,

 Каблук на тоненькой подкладке,

 Да над щекою бледной – родинка;

 Мундштук и белые перчатки.

 

 И очи синие бездонные

 Манили в снежные объятья,

 И чьи-то лики измождённые

 Дымились на узорах платья.

 Я отшатнулся, взгляд не выдержав.

 Луч ледяной мне сердце выжег:

 Среди портретов – тусклых, выцветших –

 Узнал я двух своих братишек…

 

 Я ранен был в то утро раннее,

 Но встреча не была игрою:

 Она во мне искала равного,

 Она звала меня с собою…

 Но я отстал. Устал безмерно я.

 Раздался голос автомата – 

 И шляпа с траурными перьями

 Упала на венок заката…

 

* * *

 

Пылает город золотой

Цветами всеми спектра,

Покуда ты стоишь со мной,

Любовь моя, Электра!

 

Пусть время утекло назад,

Но мы с тобой едины,

Глянь: этот город, этот сад

Справляет осенины,

 

И листья рыжие пластом

Шуршат, окрас меняя,

И я тебя своим перстом

Осенним осеняю.

 

Какой зеркальный, ясный день!

Лишь колыханье ветра.

И света страстная ступень,

Любовь моя, Электра.

 

 

* * *

 

 Разматывая свиток лет

 И совесть сонную тревожа,

 Я вспоминаю, как секрет,

 Что жизнь и смерть – одно и то же.

 

 Они всё время бродят в нас,

 Друг другу возмещают ссуды,

 Перетекая всякий раз,

 Как влага в спаянных сосудах.

 

 И, возрождаясь наяву

 В неистребимости природы,

 Вдруг понимаю, что живу –

 А Бог приходит и уходит…

 

 Нет, просто рвётся цепь времён –

 И, сцену закатив немую,

 Я не живу – лишь существую,

 Когда уходит в небыль Он…

 

 Как расцветает вместе с Ним

 Души безгласная обитель!

 А Он неуловим, как мститель,

 На время уходя к другим.

 

 Всему, всему, что рождено,

 Свой беспокойный век отмерен, –

 Нет, это я Ему не верен,

 Не оценив, что мне дано!

 

 ...Раскручиваю свиток лет,

 И жизнь незрячую итожу,

 И вспоминаю, как секрет,

 Что жизнь и смерть – одно и то же.

 

Райнер Мария

 

 Снова я пламени пленный –

 Всё по старинке...

 Эхом оргАна Вселенной

 Слушаю Рильке.

 

 Вечности жрец и старатель,

 Что я намою?

 Снова Творец и Создатель

 Занят Игрою...

 

 Тьму непроглядную выев,

 Жгу фонари я.

 Все мы – немножко парии,

 Райнер Мария.

 

 Все мы – немножко парии,

 Света подранки.

 Не совпадают по ритму

 Грёз наших гранки.

 

 Судеб взрыхлители – Плуги –

 Просятся в Рай – но

 Всё возвратится на крУги – 

 Чувствуешь, Райнер?

 

 Даже всю тяжесть вдохни я – 

 Выдохну, рея.

 Будем же, Райнер Мария,

 Славить Орфея!

 

15.02.07.

 

Рафаэльф

 

Как на землю спустившийся эльф,

Десантирован ангельским хором,

Воссиял и погас Рафаэль,

На земле промелькнув метеором.

 

Рисовал ослепительно он –

Взором внутренним видел вершины,

Околдованный ликом мадонн,

Как учитель его Перуджино.

 

Гибеллин ты иль огненный гвельф,

Даже если ты вовсе с приветом –

Всех с собой примирит Рафаэльф,

Всех наполнит немыслимым светом.

 

И в пылу испытаний и битв,

Вольнодумец на площади Гревской,

«Я тебя не устану любить», –

Проговаривал Достоевский.

 

А когда зацветёт чистотел,

Обретеньями станут потери,

На высокой души частоте

Причащусь чистоте Рафаэля.

 

С Богом вдвоём

 

Я вернулся живой!

Здравствуй, дом мой родной!

Как же долго я ждал возвращенья!

Но, вернувшись назад,

Без вины виноват,

Вдруг я понял, что нет мне прощенья.

 

Полон дикой тоской

И стыдясь, что живой,

Шёл я к маме погибшего друга,

И печаль хороня,

Провожала меня

В путь далёкий голодная вьюга.

 

Уж не чуял я ног;

До костей я продрог

Посреди леденеющей стыни,

И, клянусь, видит Бог,

Я хотел, но не мог

Заменить ей погибшего сына.

 

Мне сдаётся порой,

Будто кто-то другой

За меня говорит мою повесть,

И когда, как струна,

В сердце взвоет вина –

Просыпается высшая совесть.

 

Мы былое храним,

Нам так пусто одним,

Всюду сердцу мерещатся драмы.

Бесприютен был дом –

Только с Богом вдвоём

Сыну было светло и без мамы.

 

* * *

 

С сочувствием подумаешь о теле:

В нём жизнь и смерть дерутся на дуэли.

И бросишься их страстно разнимать.

Но как разъединишь отца и мать?

 

Саксофония

 

Кому-то Англия и Саксония,

Кому-то Франция – в самый раз,

А мне милей Саксофония –

Страна, где играют джаз.

 

Пусть меркну на этом фоне я,

И Вас не зову на бал,

Но ждёт меня Саксофония,

Кларнет, гобой и труба!

 

Как только в трубу я вылечу,

Придавлен хребтом держав,

Меня эти звуки вылечат,

На грешной земле удержав.

 

Сент-Экзюпери

 

Будут в храме бденья до зари,

Антуан де Сент-Экзюпери.

Отпуская в небо сонных птиц,

В зеркале увидев сотни лиц,

Мы не раз сыграем жизни блиц:

Что нам стоит, Маленький мой Принц?

 

Ты придёшь, молитвою дыша,

Потому что храм – твоя душа.

И пойдём мы, спрятавшись от стуж,

Странствовать по замкам наших душ.

От тебя узнаю я, пилот:

Человек и сам ведь – самолёт!..

 

Вглядываясь в сотни своих лиц,

Я и сам играл со смертью блиц.

И вставал, и снова падал ниц.

И спасался, Маленький мой Принц.

Исцелимо всё – и мгла, и грусть,

Если знаешь небо

Наизусть.

 

 

* * *

 

Сквозь меня протекает река,

и плывут сквозь меня облака,

и, поскольку за всех я в ответе,

я беру у вас сердца бразды,

я – стеклянный сосуд для воды,

я – пейзаж, проступивший в портрете.

 

И плывут сквозь меня до сих пор

гребни снежные кряжистых гор,

и ныряет усатая нерпа –

то в пучину бесслёзной воды,

то, отняв у меня знак беды,

в бездну звёздную синего неба.

 

* * *

 

Сколько эту жизнь ни торопи я,

Сколько ни стремись я за волной,

Поглощает в сердце энтропия

Прошлое, покинутое мной.

 

Память гонит нас из сонных прерий,

Завершая свой парад-алле, –

Словно лист, безжизненный и прелый,

Деревом отправленный к земле.

 

Скоро шито будет всё и крыто,

Задубеет тонкая кора,

Сколько ни процеживай сквозь сито

Залежи покоя и добра.

 

Сколько эту жизнь ни торопи я,

Сколько ни донашивай тела,

Всё живое тонет в энтропии –

И звонит в свои колокола.

 

4.10.2016

 

* * *

 

Кириллу Ковальджи

 

Собираю Бога из богатств,

Кладезей души, безумств дороги;

Не боясь невольных святотатств,

Прямо в сердце – собираю Бога.

 

Собираю Бога из потерь,

Совпадений смыслов, слов и чисел,

Чтоб открыть таинственную дверь,

Где судьба свой обронила бисер.

 

Собираю Бога из тоски

По чему-то высшему, чем знанье.

Пальцам, обжигающим горшки,

Время собирать настало камни.

 

Собираю Бога из любви,

Согревая странствия свои.

 

Только не спешу поверить я

В то, что Он – мозаика моя.

 

Собор Василия Блаженного

 

 Дворец великолепный и надменный,

 Творенье рукокрылых мастеров,

 Стоял собор, безмолвный и блаженный,

 Набросив златотканый свой покров...

 

 Стоял он величаво, гордо, пышно;

 Неодолимо в сказку он манил –

 И мне, будто во сне, вдруг стало слышно,

 Как колокольчик в сердце зазвонил.

 

 В который раз звонит он лет уж триста?

 Не сосчитать бесчисленных звонков!

 Казалась эта роспись чудом кисти,

 Автографом, дошедшим из веков.

 

 И красоты нездешней отраженью

 Я подивился, трепет не тая,

 И я не знаю, кто же был блаженней

 В тот миг связующий – собор иль я?

 

 И, заглядевшись на чудные фрески,

 Я забывал, поверив в чудеса,

 Что, гениальным мастерам в отместку,

 Царь, по преданью, выколол глаза...

 

 Стоял собор, безмолвный и блаженный,

 И захотелось, глядя в небеса,

 Построить храм в душе своей... нетленный...

 Покуда смерть не выклюет глаза...

 

1982–1983

 

Солнце в осколках

  

Ты откуда пришла, синева?

Распростёрла горячие крылья,

И в щемящем до боли усилье

Закружилась моя голова...

 

Ты поведай мне боль, синева!

Ты – как будто усопшая память,

Что от века кружится над нами -

И не может облечься в слова...

  

Ты – как будто уставшая грусть,

Что покой расплескала в лазури,

Бушевавшие выстрадав бури,

Пересилив их горестный груз...

  

Ты лети поскорей, синева,

От поющих просторов на Волге –

В край, где видел я солнце в осколках,

Где зелёная жухнет трава.

  

Ты неси свой лучистый фиал

В край далёкий, где годы я не был,

Чтобы высилось чистое небо,

Над горами, где я погибал,

  

Где не сыщешь братишек останки...

И тогда я уйду – спозаранку –

И восстану над красной травой

Уплывающей вдаль синевой...

 

* * *

 

Поведай мне глаголов состраданье.

Ольга Ильницкая

 

Состраданье глаголов не знает печали.

Что же сердцу так больно – и хочется петь,

Зазирая в зевницу разверзшейся дали,

И испуганной птицей в бессмертье лететь.

 

И, прильнув к косяку – тишины отголоском,

В неприкаянном сердце заштопав дыру,

Ты увидишь, как много натаяло воска –

Это жизнь догорает свечой на ветру.

 

Так прими это небо – в нём счастье и кара;

Воск остынет, свече возвращая мечту,

Чтоб смогли мы испробовать крылья Икара

И свеченьем души растопить мерзлоту.

 

Ну а если случится, что рухнут твердыни,

Отомрут наши корни, истлеют мечты,

Милосердный мой Боже, прости мне гордыню –

Что на горе так часто гляжу с высоты.

 

* * *

                  

Вилли Мельникову

 

Спрятать в себе несказанный свой свет –

Странно и дико.

Мы среди звёзд оставляем свой след,

Дети индиго.

 

Не иссякает в бессмертниках вер

Сердца тревога.

Слышим мы дивную музыку сфер.

Космос Ван Гога.

 

Вечные пленники лунных зеркал,

Блудные дети.

Логос ловил меня, но не поймал.

Призрачны сети…

 

Среди ползущей, растерянной тьмы

Отзвуком ветра

Жизнь прорастает, и тянемся мы

В глуби и недра.

 

 

* * *

 

Судьба под маской пилигрима

Своё набросила лассо...

О сонмы вас, прошедших мимо,

Я благодарен вам за всё!

 

За то, что слышу звуки лютни

В тиши под талою луной;

За то, что всё не абсолютно –

И в мире зреет мир иной, –

 

И, первородною виною

Вторгаясь в нашу жизнь – как знать? –

Быть может, дерзкой новизною

Вдруг с нами призван враждовать...

 

Что делать сердцу? Всюду – мины,

Простор Большому Кораблю...

И, может быть, пройдёшь ты мимо,

Ты, жизнь, которую люблю,

 

Как царь Нептун, бродя с трезубцем,

Так, словно свыше мне дано,

С отвагой нищих и безумцев,

Бесстрашным сердцем Сирано...

 

* * *

 

Схлынет в душе пустота,

Сгинет голодная вьюга.

Мы – перекрестье креста.

Мы – продолженье друг друга.

 

Мир обоймёт теплота,

Миг – и не выйти из круга.

Мы – перекрестье креста,

Мы – продолженье друг друга.

 

Что же двоих единит

В трудной, блаженной юдоли?

Мыслей проявленный ритм

В предвосхищении боли.

 

* * *

 

Там, где боги курят благовония,

Разрослась в садах моих бегония.

Только надышаться не могу:

От тебя, бегония, бегу!

 

* * *

 

Там, где молнии лихие

Спят у ночи на краю,

Разношёрстные стихии

Спор ведут за жизнь мою.

 

Где в иглу судьбы продета

Богом сотканная нить,

Спорят шорохи и ветры,

Быть мне – или мне не быть.

 

* * *

 

Твердь, что над нами, бодрствует снами,

Плачет лучами высь.

Знает лишь камень, что будет с нами.

Гордое сердце, смирись!

 

* * *

 

 Твои волосы цвета ночи

 В снах моих оставляют след,

 И порою мне странно очень,

 Что у ночи есть тоже цвет!

 

 И не выскажут сны и книги,

 Как легко мне сгореть в ночи,

 Где ролей твоих реют лики,

 Где волос твоих спят грачи!

 

 Но – контрастами бредят очи,

 И сомкнутся, рассвет маня,

 Твои волосы цвета ночи

 И лицо твоё – цвета дня!

 

 Так, предчувствуя боль-разлуку,

 Мотыльком прилетев на свет,

 Дарит сердце своё и руку

 Цвету белому – чёрный цвет.

 

Театр наоборот

 

Лампадка тихо догорает –

А там, за росчерком пера,

Лишь редкий смертный понимает:

Вся наша жизнь – увы, игра...

 

И правдолюбца, и позёра –

Всех созывает жизни пир...

И только имя Режиссёра

Забыл оставить нам Шекспир.

 

И все мы – павшие, живые,

Жизнь отыграв как вещий сон,

Залижем раны ножевые –

И гордо выйдем на поклон.

 

И зрячи будем мы, и зорки,

Бессмертным гениям под стать,

И стаи ангелов с галёрки,

Встав, станут нам рукоплескать...

 

И мысль придёт, как неотложка,

Как неопознанный секрет,

Что мы сгорали... понарошку,

А смерти – и в помине нет!

 

Мы сможем смысл придать дорогам,

Познаем подлинность, и боль,

И счастье, что дана нам Богом

Своя, а не чужая роль.

 

...Лампадка плоти догорает,

И душу ждёт небесный плот,

И лишь Всевышний твёрдо знает,

Что жизнь – Театр Наоборот.

 

 

* * *

 

 Тот, кто шёл за звездой до конца,

 Постигал, наподобие практики,

 Что на пепле любви сердца

 Разлетаются, как галактики.

 

 Станет мир нелюдим и пуст;

 Выпьет зелье, во тьму манящее –

 И огнём из драконьих уст

 Полыхнёт на нас настоящее.

 

 И, подвластный пути комет,

 Я постигну лучом взыскующим:

 Неподсудных на свете – нет,

 Наше прошлое стало будущим.

 

 Всё, что было, ушло навсегда –

 И не стоит горшка разбитого...

 И течёт между пальцев вода,

 Голубая вода Гераклитова... 

 

Третья сторона медали

  

Кто беден, кто богат:

Афганский пройден ад,

Медали всем живым раздали.

А мёртвые с тех пор

Заводят разговор

О третьей стороне медали.

  

А третья сторона

С Востока не видна,

Сокрыта за резным фасадом.

А третья сторона –

Как тайная вина,

Словно венчанье рая с адом.

  

Пред вечностью равны,

Уйдём мы в чьи-то сны.

Хочу увидеть в час прощанья

Затмение луны,

Пришествие весны –

И третьей стороны венчанье.

  

Пророки – не князья,

И всё-таки, друзья,

Какие нас торопят дали?

Опять кромешный ад?

Опять сплошной парад?

Иль третья сторона медали?

 

* * *

 

Ты просто живёшь – и приходит твой час.

Себя не кори и не мучай:

Ведь с равною долей участвуют в нас

И опыт, и гений, и случай.

 

* * *

 

Ты храни меня, Бог, от поспешности

 Скороспелых порывов души;

 Ты храни меня, Бог, от безгрешности,

 От цветов нераскаянной лжи;

 От кристаллов замшелого инея,

 Притупившего пламя сердец,

 От шпионящей свиты уныния,

 Окружившей мой снежный дворец;

 

 От угарного запаха тления,

 От лица, перевравшего роль,

 От упавшего в вечность мгновения,

 Растерявшего трепет и боль;

 Ты храни меня, Бог, от обочины,

 И, серебряным ветром гоня,

 Если зреет во мне червоточина,

 Ты храни меня, Бог, – от меня!

 

 Ты храни меня, Бог, от безумия;

 От грызущего душу стыда;

 Чтоб клокочущей лавой Везувия

 Память сердца не сжёг навсегда;

 И тогда в передрягах непрошеных,

 В лабиринтах гудящих дорог,

 Я спасибо скажу Тебе, Боже мой, –

 Что хранил Ты меня – и сберёг!

 

Тяжёлое ранение

 

А небес не гневи –

Ожил!

Я – Твой Спас на Крови,

Боже!

Мы у Марса в гостях –

Пели!

Я – Твой Храм на Костях

В теле.

 

Я искал в глубине

Волю;

Пели вестники мне

Долю;

Пели ангелы нам

Глухо.

Я – Твой страждущий Храм

Духа.

 

На изломе пути –

Веха.

У певца впереди –

Эхо.

 

Улетела

 

Е. Абрамовой

 

Я Жар-птицу выпустил из клетки...

Никогда не сделать мне наседкой

Странницу, которой имя – Жар!

В тёмном небе молния сверкнула –

И она печально упорхнула,

Перьев разбросав последний дар.

 

Юдо чудное, не ведал я, откуда

Ты пришла и как попала в клеть –

Только я не мешкал ни минуты:

Чудом нам не надобно владеть!

 

И с тех пор мои раскрыты двери:

Так великодушие потери

Оставляет призрачную нить,

Тайный знак той птице благородной

Возвратиться – но уже свободной.

Ну а нет – что ж, так тому и быть.

 

* * *

 

Учитесь говорить у Айдиняна,

Андроникова наших дней!

Слова не достаёт он из кармана:

Чем безыскусней слово, тем верней.

 

И что такое, други, наша слава?

Учитесь говорить у Станислава!

Ведь он инициацию творит.

И – сердце одинокое горит.

 

 

Учёный маг Никола Тесла

 

Когда в каморке стало тесно –

Святая всех его святых,

Учёный маг Никола Тесла,

Кудесник молний шаровых,

Преодолел бездонность выси,

Стихий бездомных волшебство,

И одиночеством, как мыслью,

Пространство обожгло его.

 

Он был пытливым, как старатель –

И в нём заговорили вдруг

«И случай, бог-изобретатель,

И гений, парадоксов друг».

И на задворках тёмных мира

Он жизнью отыскал ответ:

«Всё происходит из эфира.

И электричество, и свет».

 

Фотоохота

 

Мир, которому нету края,

Мир, в котором кругом – чудеса,

Будь внимателен: я снимаю

Скрытой камерой марки «Глаза».

 

Всё, что слышал я, всё, что я видел,

Не уйдёт от меня как мираж,

Потому что душа – проявитель,

Ну а память – надёжный фиксаж!

 

И ещё показатель уменья – 

Это выдержки диапазон.

Он от вечности до мгновенья –

Галерея эпох и времён.

 

Ну, а прежде всего – увлечённость.

Мастер, вечность в себе задержи!

Регулирую освещённость

Диафрагмой своей души.

 

* * *

 

Хорошо быть мужчиной,

И в беде роковой

Вознестись над кручиной,

Подшутив над бедой.

 

И зажечься лучиной,

И кручину забыть.

Хорошо быть мужчиной.

Только надо им быть!

 

Художник ван Бог

 

 В начале постылого, стылого века

 Художник Ван Бог написал человека.

 И вскоре Ван Бог удивлён был до дрожи –

 Его человек вдруг очнулся – и ожил!

 Потом – и о том не поведают храмы –

 Зевнул, почесался – и вышел из рамы.

 Затем человек, отряхнувшись от плена,

 Подумал – и начал искать Диогена.

 Вот так на заре пресловутого века

 Ван Бог навсегда потерял человека.

 

 Художник испробовал виски и опий;

 Он сделал несметное множество копий,

 Но в этих свершеньях он, дерзостью славен,

 Себе самому был, к несчастью, не равен.

 И, вечность трудясь до разрыва аорты,

 Людей создавал он лишь третьего сорта.

 

 Художник Ван Бог, не суди себя строго.

 Ведь все на земле без ума от Ван Бога.

 И верят в него, будто в первенца – мамы:

 Ведь был Человек – тот, кто вышел из рамы!

 

 И он был велик, он был нужен и нежен,

 Он чист был душою – правдив и безгрешен.

 И верят земляне в старинные сказки,

 Покуда Ван Бог держит кисти и краски.

 

Художница

 

Ты творишь в тиши под Селеной,

Наречённая в снах Еленой,

И отныне во всей Вселенной

Не избыть первобытную дрожь.

Лишь вчера ты лежала с ангиной –

А сегодня рисуешь сангиной

Мысли, чувства – всё то, чём живёшь.

 

Запиваю чайком цукаты.

Что поделаешь, друг: цикады

Растащили меня на цитаты

В вечереющем летнем саду.

На мольберте, мой друг прелестный,

Ты рисуешь свой мир окрестный –

Так, как небо рисует звезду.

 

24.07.16

 

* * *

 

Чужого горя не бывает.

Нам сопричастна жизни соль –

И беспрестанно обжигает.

Воруя сердце, чья-то боль...

 

И мнится – нас лишь не хватает,

Чтоб разлетелось вороньё...

Чужого горя не бывает.

Пусть оно тише, чем своё.

 

Шахматы

 

Воздухом целительным дыша,

Я спустился к морю. Плыли дали.

На песке сидели два пажа –

И беспечно в шахматы играли.

 

Я спросил тогда у игроков,

Что такое вечность – и услышал:

«Вечность – это море облаков.

Вечность – раздвижная наша крыша».

 

Оттого ли, в зеркало глядясь,

Об отсрочке мы так страстно молим?

И летают, молний не боясь,

Птицы – между вечностью и морем.

 

Но порой смыкает облака

Мудрость жизни, вещая, слепая,

И ребёнок, строя на века,

Лишь сухой песок пересыпает.

 

 

Эннио Морриконе

 

Вспомнилось: море, кони...

Чайки кружат гурьбой.

Эннио Морриконе,

Музыка над водой.

 

Гордо расправив спины,

Ввысь устремив полёт,

Вспарывают дельфины

Зеркало чистых вод.

 

Машут созвездьям кроны,

Вынул смычок скрипач.

Где-то на синем склоне

Ветер услышал плач.

 

Я улыбнусь иконе –

Девушке золотой.

Эннио Морриконе,

Музыка над водой.

 

* * *

 

Я байки не травлю, и не кичусь я спесью:

Судьбою заслонив расщелину времён,

Я на плечи взвалил всё мира равновесье –

И оттого порой бываю побеждён…

 

* * *

 

Я буду ждать Вас – день и век,

Пока пространство не почато,

Мой ненаглядный человек,

Земное чудо, Божье чадо!

 

Я буду ждать Вас, день и век,

Пока в душе горит лампада,

И просияет из-под век:

Вы, только Вы – моя награда!

 

Так чист и светел Ваш родник!

Кричали чайки у причала,

И мне почудилось на миг,

Что сам я – только Ваша чара.

 

Я играю на неверояле

 

В затаённом сумеречном зале

Я играю на неверояле.

Только звёзды выдвинутся вдаль –

Зазвучит в тиши неверояль!

 

Тихим светом заслонив полмира,

Вспыхнет небо Внутренней Пальмиры.

И потребность создавать миры –

Дух всепонимающей игры.

 

Я играю на неверояле…

О таком слыхали вы едва ли!

Замолкает на Неве рояль –

И звучит в душе неверояль.

 

* * *

 

Я прожигатель смерти. Я кузнец

земного счастья, вскормленного в муках,

где жизнь творится фугою сердец –

и, как молитва, замирает в звуках.

 

Я создал мир, чтоб жить в нём и творить,

чтобы по солнцу плакало ненастье;

чтобы бесстрашным молотом разбить

златую цепь закованного счастья.

 

И, обращеньем к вечности богат,

какое небо я оставлю птицам?

Я, прожигатель смерти, жрец утрат

и собиратель жизни – по крупицам?

 

* * *

 

Я своё писательство не брошу,

В молодости брошенный под пули.

Словно бы с меня содрали кожу –

И затем на место не вернули.

 

Всё же превозмог я смерти жатву,

И с тех пор свободою дышу я,

Словно бы на небе взяли клятву,

Что о самом главном расскажу я.

 

* * *

 

Я, актриса

Марина Неёлова,

Выхожу

на подмостки дворца,

Чтобы звуками

арфы

Эоловой

Перебрать,

словно струны,

сердца.

Зал и сцена! Мои

вдохновители!

Сердце сжалось,

на миг

замерев,

И

забился

в артериях

зрителей

Словом-птицею

пущенный

нерв.

Я сегодня –

на жизненном полюсе,

И за то

не люблю я

кино,

Что мятежную

жизнь мою

в образе

Разрывает

на части

оно.

Вот я новый наряд

примеряю,

И трещит

героиня

по шву.

Я живу –

это значит, страдаю.

Я играю –

и, значит,

живу!