Александр Карпенко

Александр Карпенко

Новый Монтень № 33 (381) от 21 ноября 2016 года

«Плачущий философ» из родной глубинки

Когда я читаю стихи Михаила Анищенко, у меня в голове то и дело проносятся различные ассоциации из мировой культуры. То Иовом предстанет поэт, то русским Шопенгауэром, то Гераклитом, которого древние греки называли «плачущим философом». Для отечественной поэзии Анищенко – явление небывалое, несмотря на традиционность метрики и проблематики. Тематика у произведений Михаила рубцовско-есенинская, и ценность поэта для русской литературы заключается даже не в том, что его талант сопоставим по масштабу с великими русскими классиками-почвенниками. Анищенко – поэт уже совершенно другого времени, когда «распалась цепь времён», и то, что у Есенина и Рубцова ещё дышало возможностью счастливой развязки и надеждой на торжество гармонии и здравого смысла, у Михаила Анищенко приобретает характер грустной необратимости, энтропии. Поэзия Анищенко – это плач по родной земле.

Пушкин как-то сказал, что в России любят только мёртвых. Понимать это можно не только в порицательном смысле. Повышенное внимание к человеку после его смерти объясняется ещё и тем, что сам он уже не в состоянии за себя похлопотать. Поэтому делать это приходится друзьям и родственникам. Если умирает поэт – почитателям его творчества. Кроме того, смерть словно подытоживает творческий путь, выделяет его в «отдельное делопроизводство». Мы фокусируем внимание на творчестве безвременно ушедшего, наивно полагая при этом, что живым мы ещё успеем отдать свою дань читательской любви.

Михаил Анищенко – яркий пример того, как можно всё изменить в поэзии, ничего в ней не меняя. И действительно, в рамках традиционной ритмики и метрики поэт умудряется достичь убедительной фольклорной интонации. Я бы определил тональность его стихов как добрую и всепрощающую безнадёжность. Сам Анищенко в одном из стихотворений признаётся, что своим творчеством словно бы «дописывает» Юрия Кузнецова, известного почвенника с привкусом чертовщины. Того самого, который «пил из черепа отца». Близкие по духу поэты пишут будто об одном и том же, но каждый привносит свою энергетику и свое особое постижение мира. Даже почвенничество у Михаила Анищенко уже какое-то беспочвенное, заблудившееся. Тяжёлые думы о судьбе родной земли – вот, в сущности, всё, что от него осталось. Почвенничество у поэта очистилось от квази-патриотических примесей и стало эзотерическим.

 

Склоняясь над могилами и кровью,

Выкуривая трубку у плетня,

Я Русь люблю. Но странно – не любовью,

А чем-то, что сияет вне меня.

 

Люблю, как любит боль свою калека,

Люблю, когда поёт она и врёт.

Так бог, наверно, любит человека,

Который завтра вечером умрёт.

 

Это уже нирвана, но только наша, русская. У-миро-творение. «Люблю отчизну я, но странною любовью». «Не потому, что от неё светло, а потому, что с ней не надо света». Здесь у Анищенко, пожалуй, впервые в русской поэзии прозвучало пророчество о смертности страны, о конечности русской нации. И ещё – о том, что это не должно нам мешать любить свою родную землю. Посмертная книга Михаила «Сева пастушок» возникла из поэтического конкурса на портале Стихи.ру. Когда Анищенко выдвигали на «Поэта года», он был ещё жив. Премию ему вручили уже посмертно. Писал Анищенко в интернете под ником «Сева-пастушок». Почему Сева? Я думаю, Михаил Всеволодович, как и его любимый поэт Юрий Кузнецов, тоже «пил из черепа отца», и тоже – метафорически. «Сева» – это отец и сын Анищенко. Хочу привести здесь, в продолжение темы, ещё одно стихотворение – об отце Иисуса.

 

Иосиф

 

Был звёздный час. Был час прощальный.

Горела вещая звезда.

Иосиф, старый и печальный,

Был ростом меньше, чем всегда.

 

Он и робел, и запинался,

Не зная толком, что сказать.

Он так устал, и так боялся

Марию к Богу ревновать.

 

Она, любимая, светилась,

Как дети светятся во сне,

И ниже уха жилка билась,

Живая жилка, как у всех.

 

То головой она качала,

То тихо плакала во мгле…

Иосиф видел в ней начало

Всего, что будет на земле.

 

И звёздный час был час прощальный.

Младенцу было меньше дня.

Но кто же выдохнул печально:

– Пошто оставил ты меня?

 

Никто тот голос не услышал.

Вздохнул Иосиф: «Ничего…» –

И встал с колен, и тихо вышел,

Как будто не было его.

 

Безусловно, Михаил Анищенко, параллельно с библейской, рассказывает в своём «Иосифе» очень личную историю. Историю «лишнего» человека, которому неприятно оказаться лишним. Измена любимой женщины ставит героя в двусмысленное положение «вне игры». Он продолжает любить, но уже не участвует в дальнейших событиях, даже пассивно. Подобное положение знакомо каждому человеку, но только Михаилу Анищенко пришло в голову сопоставить судьбу Иосифа с переживаниями покинутого любовника. А ведь действительно, мужская линия предков Иисуса словно бы вырвана с корнем в метаистории. Герой стихотворения Анищенко становится «посторонним» в собственной судьбе. Бросается в глаза, что поэт примеряет на себя доспехи Иосифа достаточно корректно, словно бы этот библейский персонаж – самый что ни на есть обыкновенный человек, плотник, попавший в компанию к людям необыкновенным. Марию отметил Господь, а его – почему-то нет. К истории он, так или иначе, причастен, но история идёт дальше без него. И это какая-то совсем невинная жертва – он-то и не сказал ничего, и не сделал ничего плохого. Эта тональность оставленности, покинутости и даже подмены истинной сути сутью ложной проходит через многие стихи Михаила Анищенко. Лично меня поразило стихотворение «1666–1999»:

 

…Никого на земле! Только слепки и маски,

Только точные копии с мёртвых людей.

 

Только горькая суть рокового подлога

И безумная вера – от мира сего.

Подменили мне Русь, подменили мне Бога,

Подменили мне мать и меня самого.

 

Никого на земле... Лишь одни квартирьеры...

Только чуткая дрожь бесконечных сетей...

И глядят на меня из огня староверы,

Прижимая к груди не рождённых детей.

 

Стихи Михаила отличаются пронзительной цельностью. Не всякий художник способен взять столь высокую ноту. 300 лет одиночества, по Анищенко, это ещё и число Зверя 666, перевёрнутое к концу ХХ века (кали-юга!) с ног на голову. В сердце героя стихотворения царит полная безнадёга. Пессимизм побеждает, но в конечном итоге и он побеждён. Побеждён Поэзией. Именно поэзия навсегда опрокидывает кажущуюся бессмысленность жизни.