Александр
Карпенко

Машина времени

Слышите, опять поднялся ветер,
Где-то с вышины донёсся гул...
Есть машина времени на свете!
Это – самолёт Москва-Кабул.

Время подустало в бурном беге,
Прилегло, чтоб новый взять разбег.
Я взлетел в родном двадцатом веке,
Грохнулся – в четырнадцатый век.

Время, ты не вовремя уснуло:
Встал на друга друг, на брата – брат.
Женщина проходит по Кабулу,
На груди сжимая автомат.

И она ни в чём не виновата –
Только сердце дрогнуло моё:
Я представил – вместо автомата
На груди – ребёнок у неё.

Матерь Божья, нам звереть негоже,
Только что поделаешь – в борьбе
Защищайся, дева, если сможешь, –
Человека не убий в себе!

И стрельба, что оглушала уши,
В прошлое навеки отойдёт.
Возродятся города и души –
Времени другой пойдёт отсчёт.

1981

* * *

Были битвы за хлеб,
сражения мирные;
собирали зерно
и пекли каравай.
Я иду по земле,
засеянной минами –
и не в силах смотреть
на её урожай.

Опустела земля,
и жизнь обеззвучела;
кровенеет закат
в очертаньях вершин,
и торчат над землёй
палёные чучела
подорвавшихся здесь
и сгоревших машин...

Сколько ждёт нас дорог,
тропинок нехоженых,
нас проверить спеша,
наши судьбы верша...
К зорким бденьям в тиши
на нервах стреноженных,
к испытанью огнём
ты готова, душа?

* * *

Я служу на далёкой границе,
Вижу мир в телескопах бойниц,
Только сердце к любимой стремится,
Только сердце не знает границ.

И, полуденным солнцем палимый,
Представляю я, точно в бреду,
Как вернусь я – живой, невредимый –
И к тебе, милосердной, приду.

Мы присядем с тобой на дорогу,
Вспыхнут звёзды над тихой страной –
И уляжется в сердце тревога
По тебе, долгожданной, родной.

И замрёт даже месяц на страже,
И к руке прикоснётся рука;
Я поведаю то, что не скажешь
В мимолётном письме. А пока

Я служу на далёкой границе:
Тишина, иностранная речь...
Только пыль над дорогой клубится
И столбом зависает, как смерч.

Взбухли губы, измучены жаждой,
От жарищи трещит голова,
Но зачтётся нам прожитый каждый
День на этой границе – за два.

У костра

Здесь обманчивых дней мудреней вечера:
Моджахеды попрятались в норы.
Мы с афганским комбатом сидим у костра
И неспешно ведём разговоры.

Вот и горы надели вечерний наряд,
Солнце больше не жжёт и не сушит –
Только всплески огня и потери ребят
Обжигают нам яростно души.

«Погоди, тарджумон* – говорит мне комбат –
Бередить эту рану не надо.
Где-то там, у душманов, воюет мой брат.
Завтра встречу я, может быть, брата.

Чует сердце, он в эти подался края...
Он, конечно, не прав, только всё же...
Не прощу себе я, если пуля моя
Эту жалкую жизнь уничтожит».

Он сорвался на крик – и внезапно умолк,
Но молчание тут же прервалось:
Кто-то выл вдалеке, как затравленный волк.
Ну а может быть, мне показалось.

Это волчьи законы и волчья родня,
Если брат ополчился на брата!
Разгорался костёр – и подумал вдруг я,
Что война не во всём виновата.

_______
* Тарджумон – переводчик (фарси).

Пограничная колонна

Мы глаза в эту ночь не сомкнём,
Будем двигаться без промедлений.
Третьи сутки трясёмся с зерном
Для голодных афганских селений.

Пусть дороги в горах непрямы,
Довезти нужно каждую крошку:
Это – жизнь, и обязаны мы
Ради хлеба разбиться в лепёшку.

Сколько грома и молний таят
Те памирские горные склоны!
И не счесть ахиллесовых пят
У обутой в резину колонны.

Начеку мы. Душманы везде
Могут выбить движенье из ритма.
Снова очередь – там, в темноте –
Полоснула по склону, как бритва.

«Дай гранату! Скорей же, браток!»
Но рука достаёт из кармана
Письмецо, что отправить не смог.
Ты о чём сейчас думаешь, мама?

Награды

Так случилось со мною – был отдан
Я, израненный, в руки врачей –
И искал меня новенький орден
Двести семьдесят дней и ночей.

Как тебя в этой жизни застал я?
Сердце сжалось, как огненный ком,
Между орденской красной эмалью
И засевшим в лопатке свинцом.

Мы идём грозовыми путями,
Ополчась на невзгоды и смерть,
И наградам, летящим за нами,
Так непросто за нами успеть!

Вот опять предо мой то мгновенье,
В тишине раскатившийся взрыв...
Может быть, награждён уже тем я,
Что остался в аду этом жив!

...Ты идёшь по Нескучному саду,
Обещанием счастья маня...
Что же ты, дорогая награда,
Догоняешь так долго меня?

* * *

Саламандры не горят в огне...
Ты поведай, друг мой Саня-Сандро,
Как в прошедшей жизни на войне
Стал ты человеком-саламандрой!

И, минуя сети Сатаны,
Вышел ты из пламени нетленный,
На базаре гибельной войны
Обменяв огонь на хлеб Вселенной.

Саламандры не горят в огне...
Вот уже не мальчики, но мужи –
Кто огнём крещён был на войне,
В мире согревает наши души!

Ведь характер, как алмаз, граня,
И вопрос поставив: «Или – или?»,
Волхованья грозного огня
Закалили нас в своём горниле!

Ты поверь: страданью вопреки,
Надо жить – в достатке было боли!
В чутких твоих линиях руки –
Крепкая опора женской доли.

* * *

Жизнь моя, ты мне даришь минуты,
Превращённые в радость труда.
Это много – но я почему-то
Возвращаюсь всё время туда,
Где у сердца большие нагрузки,
Где сраженье – не кинофрагмент,
Где нежданно в родном моём русском
Появился афганский акцент.

Донор

Я кусал воспалённые губы –
Много крови я пролил в бою...
Но совпали и резус, и группа,
Чью-то кровь побратав и мою.

И, бессонную выдержав муку,
Сокрушив в своём теле врага,
Подал жизни я крепкую руку –
И постиг, как она дорога.

Мне иного не надо призванья –
Правду сердца искать на Руси!
Ты продлись на мгновенье, дыханье,
До людей и до звёзд донеси

Боль, которую сердцем затронул,
Перелил в капилляры строки.
Стихотворец – глашатай и донор,
Если кровью
                     исходят
                                  стихи.