Александр
Кабанов

Негрушкин

Двух пушкиных, двух рабов подарила мне 
     новая власть: 
о, чернокожий русский язык, к чьим бы 
     губам припасть? 
Хан Гирей любил снегирей, окружённый 
     тройным эскортом, 
хан Гирей — гиревым занимался спортом, 
говорил: чем чаще сжигаешь Москву, тем 
     краше горит Москва, 
чуешь, как растёт в глубину нефтяная 
     сква? 
  
Так же чёрен я изнутри — от зубного в 
     кровь порошка, 
снился мне общий единорог с головой 
     ляшка. 
Двух рабов пытаю огнём: вот — Кавафис, 
     а вот — Целан, 
кто из вас, чертей, замыслил побег, 
     воскуряя план? 
  
Как по очереди они умирали на дуэли и в 
     пьяной драке — 
подле чёрной речки-вонючки, в 
     туберкулёзном бараке. 
Хан Гирей говорил, очищая луковицу от 
     шелухи: 
в песне — самое главное — не кричать, 
в сексе — самое главное — не кончать. 
Если бы все поэты — не дописывали 
     стихи.