Венок сонетов
Искать себя в прообразах пространных
Жемчужина рождается в плену.
Как долго снятся сны сторожевые!
Две створки плотно стиснуты в одну.
Предубежденье и забота, или
Боязнь внешней тьмы – свою же тьму
Ей должно почитать избытком рая,
Так нет же! обнажённая – впервые,
Ещё, не осознав свою вину,
В руках ныряльщика, как маленькая рана,
К поверхности, слезою океана,
Навстречу свету, воздуху, беде.
Что обретёшь в своей невольной воле,
И где родная темнота, и где
Родная раковина и родное море?
1
Жемчужина рождается в плену.
Так в звёздной тьме рождается комета,
До Солнца дотянув свою струну,
Уже звучит и грезит, что согрета,
Но и её языческому сну –
Хвостом парить близ солнечного ветра,
И возвещать рождение Поэта,
И Ирода тревожить седину –
Не вскорости сбываться суждено.
Так холодом объятое зерно
Взойдёт, когда земля раскрепостится,
И круг времён сомкнётся не впервые.
Жемчужина, зерно, комета, птица…
Как долго снятся сны сторожевые!
2
Как долго снятся сны сторожевые!
Ты – вечности угрюмый часовой,
И время перехватывает выю
Волосяной татарской тетивой.
И нет границ, чтоб перейти впервые,
К чужой земле приникнуть нежилой.
Ребяческие сны над головой
Сплетают сети ловчие, живые.
Так вот когда родиться суждено!
В сетях ловца ты покидаешь дно.
Во сне живёшь, как длительное время.
Но прежде, чем оставишь море дну,
Душа не выйдет в утреннюю темень –
Две створки плотно стиснуты в одну.
3
Две створки плотно стиснуты в одну.
Что там за неприступными дверями?
Они оберегают тишину
Забытую, поруганную вами.
Она живёт здесь только потому
(Кленовый лист прилип к оконной раме)
В неведенье, отчаянье и сраме,
Что мёртв её хозяин, а ему
Она принадлежала каждым эхом,
Он знал её, как знает лишь прореха
Про рубль в подкладке, и о том молчит.
Увы, живые с радостью забыли
Её. В отставку вышли палачи.
Предубежденье и забота, или...
4
Предубежденье и забота, или
Любовь, не сознающая причин,
Не чующая запах датской гнили,
И женщина в призрении мужчин,
Которые ей будут, или были,
О чём, пожалуй, лучше промолчим,
Что ей признанья, клятвы и почин,
Раз все святые про неё забыли.
О, женщина, что знаю о тебе?
Вольна своей языческой судьбе,
Как перл, украденный у океана боли,
Любовь твоя – ни сердцу, ни уму.
Так умертви седую память моря –
Боязнь внешней тьмы – свою же тьму!
5
Боязнь внешней тьмы – свою же тьму
Мы разве отличим от тьмы пространства?
Так атеисты верят в сатану,
Так богословы видят постоянство
Любви, превоплощенной в тишину,
И всех жемчужниц тайное коварство,
И суету взошедшего на царство,
И церковь, уходящую ко дну.
Пусть океана сумрачное дно,
Раз так в всевышних было решено,
Как раковина вскроет ей объятья,
И пусть замкнётся в ней душа живая.
Молитвы, стоны, жалобы, проклятья
Ей должно почитать избытком рая.
6
Ей должно почитать избытком рая
Восстанье плоти нежной и тугой,
Как чётки, тишину перебирая,
Она в любви предстанет пред собой,
Она впервые для себя – нагая,
Ей неуютно и смешно с тобой,
Но решено всё детскою душой.
Недетским снам посильно помогая,
Тот обречён своей немой тоске,
Кто дом свой строит на сыром песке,
И вдруг волна жемчужницу выносит,
Тот в небе видит чёрные прорывы,
Откуда к нам парит неслышно осень.
Так нет же! – обнажённая – впервые...
7
Так нет же! Обнажённая – впервые
Душа скорбит, ей хочется назад
В каскады сна тревожно голубые
При белом пламени трепещущих лампад.
Её страшат отсветы огневые
И серафимов грозно-строгий ряд,
Куда уютней тела душный смрад
И всё превоплощенное из пыли.
Здесь до безумия рукой подать,
Страшна ей смерть, страшнее Благодать.
Она грешна, мальчишкою беспечным,
Что жемчуг обронил свой в глубину
Ещё не зная маеты сердечной,
Ещё не осознав свою вину.
8
Ещё не осознав свою вину,
Она встречает время листопада,
И, потеряв, уж больше не верну
Ни голоса, ни имени, ни взгляда.
Её назвать любовью не рискну,
Поскольку лишь она себе награда,
Ей ни тебя, ни Господа не надо,
В ней время претворится в тишину.
Так чёрная поверхность мирозданья
Лишь терпит краски неба в ожиданье
Конца творенья, вновь – небытия,
Но предстоит ей белая нирвана
Жемчужины атласного литья
В руках ныряльщика, как маленькая рана.
9
В руках ныряльщика, как маленькая рана
Зажатая, в любви, в тоске, в плену;
Кораллы, изувеченным органом,
Предательством сочтут её вину
Невольную. Но, поздно или рано,
Ей – суждено! Любовь к ночному дну
Жемчужину заставит не одну
Покинуть край любови окаянной.
Как больно покидать родную мглу,
Доверить душу острому сверлу,
Но для любви нет выбора иного –
Искать себя в прообразах пространных,
И находить, и устремляться снова
К поверхности, слезою океана.
10
К поверхности, слезою океана,
Она плывёт, не ведая стыда,
Не опасаясь ловчего капкана
И избегая Страшного Суда,
В годину воцарения тирана
Она горит, как вещая звезда,
О, Боттичелли, как легка, горда,
Светла, и независима, и странна.
В ней нет и тени той тревожной лжи,
И к свету свет, не чувствуя межи,
Потянется, как слово, что согрето
Любовью, не предчувствуя нигде
Опасности отринутого лета,
Навстречу свету, воздуху, беде.
11
Навстречу свету, воздуху, беде,
А так же, маете промозглой ночи,
Где подворотни скользкие, и где
В них ждёт кого-то сигаретный прочерк,
Где тополя – в обугленном себе,
Где фонари, где сада детский почерк
И где листва клеймит газетный очерк
В осенней тихоплачущей воде.
Я позабыл и имя, и страну,
Я голосов погасших не верну,
Я сам в плену у тихого надсада,
У осени, у немоты и голи,
И ты, рождённый в время листопада,
Что обретёшь в своей невольной воле?
12
Что обретёшь в своей невольной воле?
Ночами ждать рассвета как беды
И жить, и петь, и царствовать, доколе
Вконец не обезлиствеют сады.
Щепотью океанской горькой соли,
Рождённая из праха и воды,
Ты ждёшь меня, наградой за труды,
Ты ждёшь меня, но мне хватает боли.
Я только пламя от её костра,
Я только голос вещий – не уста,
Я только имя, а не суть предмета,
Я ничего не знаю о себе,
И я не свет, я преломленье света,
И где родная темнота, и где…?
13
И где родная темнота, и где
Тревожный сумрак двери незакрытой?
Пролёт оконный не грозит тебе,
Пока ты нужен Уроженцу Крита.
Ночь за окном – ночь воли и скорбей,
И слышишь ты, что от других сокрыто,
И – снова у разбитого корыта,
И снова – семя, в той же борозде.
Ты снова обречён на жизнь и тленье,
Но почерк неба нынче откровенней,
Ты одинок, подраненный скворец,
Оставленный на гиблое зимовье.
Но остаются для пустых сердец
Родная раковина и родное море.
14
Родная раковина и родное море
Покинуты тобою навсегда,
Вкус жизни обретаешь лишь в позоре
Ночном, но ночь не ведает стыда.
Ты с темнотой поссорился, ты в ссоре,
В обиде на нелепые гроба
Жемчужниц, лишь тебе сказавших: «Да!»,
Чтоб боль твою украсить горстью соли.
Но, может, в этом – тайна ремесла,
Чтоб плыть и плыть, не трогая весла,
Двойную смерть искать в пучине оной,
И жизнь двойную совместить в одну,
И жить, и помнить – в темноте бессонной –
Жемчужина – рождается – в плену.
© Александр Иванников, 1986.
© 45-я параллель, 2017.