Александр
Иванников

Крысиных пастбищ таинство и братство,
И вечный нерушимый их союз.
В преддверии нелёгких ситуаций
Крысиный Аполлон сзывает Муз.
Ещё не все подсчитаны потери
Междоусобной алчущей войны,
Но так приятно в будущее верить
Тем, кто на прошлое обречены.
Ещё саднит в пустом желудке память,
Но те, кто выжил после мышьяка,
Творят искусство голыми руками
И образуют плоть материка.
Ты мечешься в смятении и страхе,
Хотя ты и Лирический герой,
Но и тебе несносен серый запах
Как ипостась эпохи моровой.
Нет прошлого, чтоб пересчесть потери,
А будущее – тайная строка,
И лишь надёжно запертые двери
Пока ещё спасают, но – пока!
Так голый хвост, танцующий в пространстве
Пружиною неслышимых часов,
Заляпан грязью десяти инстанций
Кладбищенских вселенских голосов.
Одна струна не властна острым рожам, –
Осеннего тоскливого дождя, –
Святою грязью – под ноги прохожим –
К прямому сумасшествию ведя,
И грезится: улыбкой благосклонной
В слепой соблазн мы были введены,
Когда пред чудотворною иконой
Просили упасенья от чумы.

По наущенью ядерной весны
Гуляет кровь по перекрытым венам;
Но мы живём, не чувствуя вины,
Бесцветною облаткою Вселенной,
Послушные невнятным голосам,
Где писк крысиный всё слышней и строже,
Сверяем жизнь по солнечным часам
И выверяем запахи прохожих.
Друзья, пока прекрасен наш союз,
Пока прекрасно тайное сиротство
Всех серых и хвостатых наших Муз,
С кем в темноте нам предстоит бороться, –
Неразличимость – главная черта,
Когда бы мускусный не выдал запах;
Вселенная послушна и чиста
В зубах крысиных и крысиных лапах.
Вот, обнажая твердь материка,
Встаёт гомункул из норы крысиной,
Течёт мочи крысиная река,
Предвосхищая будни Хиросимы.
Ты плачешь, мой Лирический герой,
Да, здесь смеяться как-то несподручно:
Страшней, чем гонорар и геморрой,
Крысиное содружество живущих.
На счастье разбивается бокал,
Осколки тычут по крысиным норам;
Но, как металл внедряется в металл,
Я ухожу от прошлого, в котором
Мной управлял крысиный полубог,
Не числюсь больше в списках самозванцев,
Но кто моё имущество сберёг,
Кто охранял в бумаге постоянство?
Одною мыслью рея навесу
И путаясь в пролётах паутины,
Я крысу запоздавшую несу
В разбуженные будни Хиросимы.
И Муза, неподвластна бытию,
Скребётся в дверь отчаянно и горько,
Впустить её и всё свести к нулю,
Крысиной ласке подставляя горло.

Вибрируя на лезвии, наш разум
И сам подобен острию ножа,
Но женщине положено рожать
Отныне только серую заразу,
Подвластностью эпохе моровой
И тающему небу Хиросимы,
Таить в пробежках коготков крысиных
Наивную надежду – стать травой.
Одно лишь средство – избежать соблазна:
Крысиным духом зачинает плоть, –
Живое мясо напрочь проколоть,
И душу отпустить крестообразно.
Но пасюкам вселенная пуста,
Их души смертны и таят досаду:
Великое, но временное стадо,
А в будущем – сожжённая листва.
Для них нервозно время и потери,
Шаманят длиннохвостые стада,
И пеплом засыпает города –
Листвы и пепла новые помпеи,
Но в пепле пролагаются следы
Для тех, кому забвение не внове,
И запах человечьей тёплой крови
Извечен со времен Златой Орды.

Пусть, к ужасу беспечных горожан,
Вибрируя на лезвии, наш разум
И сам подобен острию ножа,
И слепо подчиняется приказу:
Всё к лучшему! Обглоданный скелет
Не возразит и не оспорит речи.
И разум появляется на свет
Из сокрушённой плоти человечьей.
За Голосом не слышны голоса,
Гомункул шарит по крысиным норам
В слепой надежде – отыскать отца,
И задушить, и съесть его с позором;
И множится завистливый приплод,
Сменяются на троне святотатцы.
Настанет день, Гомункул поведёт
Навстречу славе, равенству и братству.
Пока ещё не вылезли из нор,
Пока ещё рассованы по дырам
Те, для кого эпоха эта – вздор,
Те, кто готов вцепиться в горло миру.
Холодный ужас подменяет плоть,
Но разум спит в молчании глубоком,
Искусства застоявшаяся кровь
Всё сокрушает гибельным потопом.
Но нас спасёт крысиная нора:
За плотной дверью отсидимся дома;
Но сердцу застаревшему пора
Уйти в пределы Своего Закона,
Туда, где невесомы города,
Где Музы бестелесны и воздушны,
Где не видать крысиного следа
Великому содружеству живущих,
Уходят в резервацию хвосты –
До времени, а кажется – навечно,
И птицы, самовольны и чисты,
И заселяют гнёзда человечьи;
Настало время бешеной траве,
Но небо цвет и запах не меняет,
И крысолов шагает по золе,
Но крыса в нём гомункула признает.

Как палец – в темноту перчатки,
Душа уходит в плоть свою.
В иконоборческом раю
С неё снимают отпечатки.
Её крестить в купели слёз
Декабрьской летейской стужи.
Но горло стягивает туже
Удавкою крысиный хвост.
Ты мыслью тешишься земною,
Но земнородное – прошло:
Иероглиф, буква и число
Тебя обходят стороною.
Ещё горит твоя Звезда,
Но ты уж мечешься в потёмках:
Одна зола в твоей котомке
И память – холоднее льда:
По жёлтой жиже резерваций
Плывёт Лирический герой,
И за разбитой головой
Душа пытается угнаться,
Смердит крысиный водоём
И празднует твои потери, –
И с петель сорванные двери,
И за ночь опустевший дом.
Известно им не хуже прочих
Всё то, что будет впереди –
Больное варево в груди
И несколько тетрадных строчек.

Где нет соблазна, воля не поможет,
Прости-прощай, Лирический герой,
Пусть время неподкупное умножит
Тобою тьму эпохи моровой.
Где грязью снег становится вчерашний
И вновь летит, не чувствуя беды,
Где человечек белый и бумажный
Оставит коготковые следы,
Где всё давно расписано по смете:
Вот выбирает дудка палача,
Вот он восходит на трибуну смерти,
Но ветер не даёт ему начать,
Вот борода растрёпанная бьётся,
И он, рукою придержав парик,
Смеётся, обнажая клык уродства,
Переходя на писк, на рёв, на хрип,
Ему не нужно дудок и мистерий, –
Крысиный Аполлон свистит во тьму,
Да, он коварней и хитрее зверя,
И крысы подчиняются ему.
Уже давно рассчитаны потери,
Но крысы предводителем горды,
О, как приятно в будущее верить
У самой кромки ледяной воды.
Остановите страшную минуту!
Остановите руку палача, –
Враги комфорта, бездари уюта:
Мы все идем на свист из-за плеча.

21–24/XI–1988