Александр Городницкий

Александр Городницкий

Александр ГородницкийИз книги судеб. 20 марта 1933 года в Ленинграде в семье служащих родился Александр Моисеевич Городницкий.

С сентября 1941-го по апрель 1942 года Александр жил в блокадном Ленинграде.

В 1951-м с золотой медалью окончил ленинградскую среднюю школу № 236. В том же году Александр Городницкий поступил на геофизический факультет Ленинградского горного института имени Г.В. Плеханова, который окончил с «красным дипломом» в 1957-м, получив специальность «геофизик».

В 1957-м принят на работу в НИИ Арктики Мингео СССР.

В 1957–1962 годах в качестве геофизика, старшего геофизика, начальника отряда и начальника партии работал в Северо-Западной части Сибирской платформы, в Туруханском, Игарском и Норильском районах. Занимался поиском медно-никелевых руд и медного оруденения, включающими методы магнитометрии и электроразведки.

В 1962-м стал одним из первооткрывателей Игарского медно-рудного поля.

С 1961-го АГ принимал участие в океанографических экспедициях в Атлантике, Охотском, Балтийском и Черном морях, в том числе на барке «Крузенштерн».

В 1968-м Городницкий защитил кандидатскую диссертацию на тему «Применение магнитометрии и электрометрии для изучения дна океанов».

С 1969-го по 1972-й Александр Моисеевич руководил лабораторией морской геофизики в НИИ геологии Арктики в Ленинграде.

В 1972-м перевёлся в Москву – в Институт океанологии имени П.П. Ширшова АН СССР, где работал старшим научным сотрудником в отделе тектоники литосферных плит, а с 1985-го руководит лабораторией геомагнитных исследований.

Участвовал более чем в двадцати рейсах на НИСах в различные районы Мирового океана.

В 1982 Александр Моисеевич защитил докторскую диссертацию на соискание учёной степени доктора геолого-минералогических наук на тему «Строение океанической литосферы и формирование подводных гор».

С 1991-го – профессор по специальности «геология морей и океанов».

В 1992-м избран академиком Российской академии естественных наук.

В 2004-м получил звание «Заслуженный деятель науки Российской Федерации».

Опубликовал более 250 научных работ, в том числе восемь монографий.

За научные заслуги награждён общественными орденскими знаками «Полярная звезда», «Рыцарь науки», «Синий крест Российской академии естественных наук», «Звезда созидания»…

 

В 1947 году Александр начал писать стихи.

1948-й: первая поэтическая публикация.

1954-й: написана первая песня.

1966-й: песня «Атланты» заняла первое место на Всесоюзном песенном конкурсе.

С 1971 года Александр Городницкий – бессменный председатель жюри самого большого в мире фестиваля авторской песни имени Валерия Грушина.

1972-й: принят в Союз писателей СССР.

В 1999 году Александр Городницкий стал первым лауреатом Государственной литературной премии имени Булата Окуджавы.

Автор более 30 поэтических сборников, многие из которых переведены на основные европейские языки.

Дискография АГ насчитывает почти 100 наименований пластинок, лазерных дисков, аудио- и видеокассет.

Член Международного Пен-клуба.

Живёт и работает в Москве.

 

Милые дамы и уважаемые господа!

 

С превеликим удовольствием представляю вам Поэта и Атланта двух веков – Александра Городницкого. Вряд ли кто из читателей альманаха не слышал этого имени. Смею утверждать, что Александр Моисеевич – легенда бардовской песни, выдающийся учёный, занимающийся проблемами Мирового Океана, известен миллионам землян. Именно такие люди составляют цвет российской интеллигенции. И наше счастье, что мы его современники!

Но хватит патетики. Земля-то, оказывается, круглая! А куда впадает Волга, вы все конечно, знаете. И, тем не менее, что нам известно о Городницком, несмотря на изданные им тридцать сборников стихов, и множество научных статей, монографий?

Известно, что лирический герой как правило крайне редко соответствует лирическому Я автора. Однако, если размышлять о творчестве АГ, приходишь к редкому исключению: герой и автор едины! Но если автор неразделим со своим героем, то, как его тогда называть? А может быть, это уже не автор, а сам герой представляет самого себя? Попробуем разобраться в парадоксе, взяв за аксиому тезис, что без участия автора не может быть создано ни одно произведение. Ну а ответ на сей улыбчивый посыл постараемся получить в конце нашего повествования.

Замечательный грузинский писатель Нодар Думбадзе в романе «Закон вечности» открыл Формулу Доброты. По его представлению добрый человек, словно камень, брошенный в воду, оставляет после себя круги. Они затягивают в свой круг ещё одного доброго человека, а тот, в свою очередь, – следующего. Круги уходят в бесконечность, так как добро притягивает к себе добро.

Осмелюсь дополнить эту формулу такими компонентами, как Талант и Личность. (Хотя, в скобках замечу, что не всякий талант является личностью). Словно магнит, и талант, и личность притягивают к себе подобных. Тогда, пожалуй, это уже не формула, а Закон особого магнитного поля! По-моему убеждению, АГ, являясь магнитом, в то же время способен определить степень необходимого ему общения с тем или иным человеком. Здесь действует интуиция, помноженная на богатый жизненный опыт, в котором присутствуют коэффициенты заинтересованности и участия.

Кстати, Александр Моисеевич за свою жизнь повстречался со столькими замечательными личностями, что их перечень занял бы не один десяток страниц, а сие чревато даже для интернет-издания. И не обязательно это были люди в какой-то мере связанные с искусством или наукой – это были личности, проявившие себя на профессиональном поприще, совершившие поступки.

 

Ещё в печатном издании «45-ой параллели» сложилась традиция подавать материал «через себя» – я не собираюсь нарушать её. Поэтому несколько строк посвящу себе, любимому. Творчество АГв некоторой степени повлияло на выбор моей первой профессии. Услышав песню «Паруса Крузенштерна», я… возмутился. «Мальчишки, мальчишки, мальчишки пусть вечно завидуют мне…» Как так? Почему я должен завидовать? С какой кстати? Я тоже хочу! Но куда? В горы! В море! В экспедицию!

Аж с шестой попытки поступил в Московский геологоразведочный институт на факультет геофизики. (Всё не добирал одного-двух баллов). За спиной остались 12 полевых сезонов плюс одна «круглогодичка» – весь год не вылезал из тайги. Неполных восемь лет проработал в Якутии, где в составе геофизической партии занимался поиском кимберлитовых трубок, содержащих алмазы. А так мотало по всему Союзу. И как это не горько констатировать, но в каждый сезон у нас происходили несчастные случаи, когда погибали наши товарищи. Чаще всего по причине несоблюдения таёжных законов, употребления алкоголя, своего разгильдяйства или гусарства…

А сколько выпало разных приключений и происшествий на долю АГ знает только он сам. Иных хватило бы и не на одну человеческую жизнь. Они случались и на суше, и на море. Ведь Александру Городницкому пришлось побывать на Памире, облазить практически всё   Заполярье, зимовать на дрейфующей льдине в Арктике, фотографироваться с пингвинами в Антарктиде, посетить десятки экзотических стран (и не в качестве туриста), спускаться на батискафе на дно Байкала, и просто общаться с людьми неадекватного поведения… Порой эти истории можно оценить, как случайные инциденты, порой, как серьёзные неприятности, ставившие Городницкогона грань между жизнью и смертью, порой он попадал в трагикомические ситуации.

Так уж получилось, что на некоторые вопросы, которые я подготовил для АГ, уже имелись ответы в его книге воспоминаний «След в океане». Автор любезно разрешил мне воспользоваться её страницами.

Книга читается взахлёб. Она написана вкусным сочным языком, с изрядными вкраплениями искромётного юмора. Практически каждый абзац заставляет остановиться и задуматься. Автор рисует абрис своей жизни – остальное пусть домыслит вдумчивый читатель. Однако у неё имеется серьезный недостаток – слишком быстро кончается. Чувствуешь себя обманутым, и жаждешь продолжения.

           

Вот одно из приключений Александра Городницкого на суше, описанное им в книге «След в океане».

В конце августа 1962 года геофизический отряд АГрасположился близ одной из мелководных речек, впадающей в Енисей. Название у неё замечательное – Сухарика… Неожиданно на двух резиновых лодках к ним приплыл «тематический отряд» состоящий из трёх женщин и двух рабочих. Возглавляла его Татьяна Стриженова. Про эту даму складывали легенды. Говорили, что она на пари с геологами-мужиками через соску не закусывая выпила две пол-литры, и никто не смог повторить её подвиг.            

«Сама героиня мифов оказалось худощавой и черноволосой, цыганистого типа женщиной с постоянной папиросой в углу сильно накрашенного рта с большой пиратской золотой серьгой в левом ухе. Затянута она была в редкие ещё в то время американские джинсы, заправленные в резиновые сапоги, и тельняшку с глубоким вырезом. На шее болтался свободно повязанный платок-«андалузка». На голове красовалась широкополая шляпа-сомбреро, а на правом бедре, на настоящем американском поясе-патронташе отсвечивал воронёной сталью шестизарядный "кольт"». (В те годы руководству геологических отрядов и партий приписывалось иметь огнестрельное оружие на случай похищения топографических карт, аэроснимков, секретных документов, и так, на всякий случай – В.Л.)

И вдруг на Енисее начался шторм. Из-за непогоды полевые работы были сорваны. Два отряда сидели у костра, и пили спирт, привезённый гостями. Неожиданно в полдень раздалось тарахтенье движка, и к берегу причалила дюралька с двумя безумцами. Одним из них был ревнивый муж Татьяны с редким для грузина именем Володя.

Застолье продолжалось до позднего вечера.

«Саня, спой что-нибудь, – попросила Татьяна… Пьяное бахвальство бродило в моей дурацкой голове. И я спел одну "женскую" песенку.

Мёртвая тишина воцарилась вокруг костра, только головни негромко потрескивали. Володя поднял голову, и без выражения посмотрел в мою сторону. "Может пойдём лучше постреляем?" – спросил он тихо, ни к кому конкретно не обращаясь, но все сразу поняли что речь идёт обо мне. "А что – пошли. Патроны-то у тебя есть?" – откликнулся я, поднимаясь с места. Никто нас не отговаривал. Пьяный неостановочный азарт нёс меня, как мутный поток. "Я облегчу твою задачу, – нахально улыбаясь, заявил я ему. – Сыграем в Вильгельма Телля. Спорим на две пол-литры, что ты не собьёшь у меня с головы из нагана с десяти шагов банку из-под тушёнки". С этими словами я подхватил с земли опустошённую банку из жёлтой жести. Глаза у Володи вспыхнули. "А если промахнусь? " – так же тихо сказал он. "Тогда две пол-литры с тебя, – засмеялся я.

Мы отошли метров за сто на полутёмный берег. Я, пьяно покачиваясь, встал на прибрежную гальку и установил на темя пустую банку, придерживая её левой рукой, подобно восточной женщине, несущий на голове кувшин. Володя, стоя в десяти шагах от меня и по-прежнему глядя в сторону, дрожащими пальцами расстегнул непослушную кобуру. Неподалеку за кустами всё также горел костер, и вокруг него продолжали неподвижно сидеть все, включая и Татьяну. Наконец он достал наган, поднял голову и навёл дуло мне прямо в лоб. "Не будет стрелять", – подумал я, чувствуя, как неожиданный горячий пот начинает заливать мне глаза, больно пощипывая их, – пугает».

В этот момент грянул выстрел, и пуля обожгла мне ухо. Не успел я схватить пересохшим ртом воздух, как у меня под ногой от второго выстрела взорвалась галька, раскровянив мне щёку отлетевшим осколком. "Сволочь! " – крикнул я, но мой противник меня не услышал. Зажмурив глаза и вытянув вперед руку с наганом, он начал безостановочно нажимать на спусковой крючок офицерского самовзвода, пока не расстрелял весь барабан. Тогда он бросил пустой наган в камни, закрыв лицо руками, медленно опустился на корточки, потом лёг ничком на холодную гальку и заплакал. Я продолжал оцепенело стоять в дурацкой позе, держа банку над головой. Его увели и уложили в палатку. Наутро по стихшему Енисею пришел ожидаемый катер, доставивший нас в Игарку. Ещё целый день потом я считал себя героем, а не подлецом…».

           

А вот ещё одна история, произошедшая с АГ, но уже в море:

«И всё-таки проплавать полгода на паруснике и ни разу не подняться на мачту было выше моих сил…

Надев выпрошенный у боцманов страховой пояс с карабинчиком, я, оглядевшись по сторонам, начал понемногу подниматься по вантам и так довольно легко достиг марсовой площадки – метрах в двадцати пяти выше палубы. Этого, однако, мне показалось мало, и я решил добраться до салинга. От марсовой площадки вверх уже более узкие ванты, да и угол их был куда круче. Стараясь не смотреть вниз, я бодро двинулся вверх, но в какой-то момент не удержался, всё же бросил взгляд вниз и оцепенел. Где же судно? Подо мной расстилался необозримый синий океан, и только внизу у самого основания мачты желтела какая-то узкая полоска. Голова моя закружилась. Вдруг ощутивший себя в пустоте, как муха, висящая в зыбкой паутине, я дрожащими руками пристегнул карабин страхового пояса к вантине и ухватился за неё обеими руками. Дальше рассказывал старпом: "Когда тебя снимали, – похохатывая, объяснял он, – то снимали втроём. Два моряка тебя страховали, а третий пальцы твои от вантин отжимал". Третьим был старшина Овчухов, человек страшной физической силы. На пари он не просто гнул руками подкову, а разрывал её на части. Это он пытался мои пальцы от вантин оторвать! "Но ничего у него не вышло, – продолжал старпом, – ты только головой мотал и мычал, а пальцы от вантин так и не отпускал. Пришлось Овчухову дать тебе лёгкий подзатыльник, чтобы ты отключился. Тут ты враз пальцы разжал, и тебя забрали". От "лёгкого" овчуховского подзатыльника месяца два у меня не заживал кровоподтёк на шее».

 

 

Да, удивительная судьба сложилась у нашего героя, порой отмеченная знаковыми событиями. (О них я расскажу ниже).

…Александр Моисеевич Городницкий пригласил меня в свой кабинет. Приблизительно таким я его представлял в своих мыслях – кабинет учёного и поэта: древняя, видимо, середины ХІХ века мебель; на стенах – рисованные портреты и фотографии близких его хозяину людей; на полу добрая выше метра стопка книг; макеты парусников; везде многочисленные сувениры, привезенные АГ из дальних странствий, среди которых я заметил два настоящих австралийских бумеранга; возле кресла скромно стояла зачехлённая гитара…

Но в кабинете не было беспорядка. Все предметы находились на своих местах, и по первому желанию хозяина шли к нему в руки. Осмелюсь предположить, что убранство кабинета, его интерьер был «подсмотрен» АГ в домах известных питерских учёных, живущих в середине прошлого века – их собирательный образ, конечно, окрашен буйной и неповторимой фантазией хозяина московской квартиры…

Я включаю диктофон, и в ту же секунду где-то рядом в квартире начинает жужжать «болгарка». Странное дело – она включалась в тот момент, когда говорил АГ, а когда я задавал вопросы – замолкала. Однако это обстоятельство не помешало нашей откровенной и весьма интересной – для меня точно уж! – беседе.

 

– В геофизике, в частности, в сейсмике, существует такое понятие, как «отметка момента». Для читателей альманаха разъясню: этот термин показывает на сейсмограмме наличие первого вступления волны, её амплитуду, синхронизацию времени взрыва. А что для Вас стало «отметкой момента»? Как? Почему Вы начали писать стихи?

– В поэзию я пришёл случайно. Мой одноклассник Володя Михайловский, с которым я сидел за одной партой, прекрасно рисовал. А я рисовал ужасно плохо. И вот он решил поступать в студию художественного творчества при городском Доме пионеров, который находился на Фонтанке, в бывшем Аничковом Дворце. Ему было страшно туда идти, и он взял меня за компанию. Но в этот день студия не работала. Мы шли длиннющим коридором, и услышали за одной из дверей голоса. Войдя в комнату, мы увидели человек пятнадцать мальчишек и девчонок – наших ровесников, которые читали стихи. Мне захотелось стать участником этой студии. Но чтобы в неё попасть требовалось написать два стихотворения или один рассказ.

Я пришёл домой и написал два стихотворения: одно было про умирающего гладиатора, а второе, как ни странно, про геологов. Видимо в этом есть что-то неслучайное. Меня пригласили в студию. Это была «отметка момента». А на дворе стоял 1947 год.

– Вы окончили школу с золотой медалью. Вам были открыты безграничные возможности для поступления в любой вуз страны. Почему Вы выбрали геофизический факультет Ленинградского горного института имени Плеханова? Повлияло ли на Ваш выбор увлечение поэзией?

– В известной степени повлияло. По сути, я был гуманитарием, в детстве начитался Киплинга, и вообще моя система ценностей опиралась на настоящие мужские отношения, где не было места предательству, подлости, обману, где я связывал свою судьбу с настоящими мужскими делами, с экспедициями, с Крайним Севером.

– Где, в каких местах проходили Ваши студенческие практики? Поиском каких ископаемых Вам приходилось заниматься?

– Я учился на «закрытой» геофизике – поиск урана была моя вторая специальность. Первая практика была в Крыму, а вот последующее – на Памире и в Тянь-Шане – поближе к первоисточнику моих поисков. Там мы искали месторождения урана, и иногда даже находили. Это была по тем временам «закрытая», засекреченная работа.

– Вы же являетесь одним из первооткрывателей Игарского медно-рудного поля. А что ещё Вам удалось обнаружить, работая в тяжёлых условиях Крайнего Севера?

– Я, как все малоопытные геофизики, свято верил в учебники. И свято верил в дипольное электропрофилирование. Когда мы под Игаркой искали рудопроявление меди, и я увидел коэффициент проводящего перекрестия, то вытащил на это место буровую. Буровая, по тем временам, вещь была достаточно дорогая. Если бы она промахнулась в моих расчётах, то меня бы могли оставить в тех же местах на зоне или выгнать из геологии. Но, как говорится, дуракам – счастье! Первая проходка скважины вскрыла медную жилу. Вот так мне нечаянно повезло, и я попал в первооткрыватели.

– У Вас были ещё какие-нибудь открытия?

– Скорее не открытия, а изобретения. К примеру, я являюсь соавтором изобретения водного каротажа для исследования водной толщи океана F-1500. Могучий каротажный снаряд опустили в океан и с его помощью стали измерять в полном объёме его комплексную структуру: температуру, сопротивление, а самое главное, – потенциал и градиент электрического поля. В итоге нам удалось обнаружить электрические поля, которые раньше никто не видел.

– В начале 60-х годов прошлого века Вами было написано множество замечательных стихов, многие из которых стали песнями. Их пела вся интеллигенция страны…

– Песня – это песня. У меня песня сразу писалась как песня, а не как стихи. А те стихи, которые стали песнями потом – это исключение. Это не я придумал к ним мелодию. Как правило, песня идёт отдельно, стихи – отдельно.

– В те же годы появился цикл стихов, посвящённых памяти геолога Станислава Евгеньевича Погребецкого. Ему же посвящены широко известные песни «Перекаты», «За белым металлом». А что это был за человек? Каким образом он оставил свой неизгладимый след в Вашей душе? При каких обстоятельствах он погиб?

– Это был очень талантливый человек, с очень тяжёлым характером, и предвидящий своё ближайшее будущее. Станислав был многогранно одарённым человеком, занимался медными оруденениями. Меня до сих пор потрясает его гибель.

Перед каждым полевым сезоном кто-то из руководства выезжает на место пребывания партии, организует там «веснёвку», составляет план горных работ. Остальные специалисты, в спешном порядке дописывают отчёт о проделанной работе за прошлый год. Мы сидели на отчете, а Станислав рванул вперёд. Прибыв на место, он заказал вертолёт, чтобы осмотреть перспективный район работ, с воздуха определить перспективные участки рудопроявления. Однако вертолёта ему не дали, и тогда он решил в одиночку сплавиться на «клипер-боте», чем грубо нарушил правила техники безопасности. На реке Северной его затянуло под базальтовый каньон, а резиновую лодку выбросило на мелководье. Мы два дня искали тело Станислава. Для меня это был шок, и я написал стихи и песни, посвящённые этой неординарной личности.

– Впервые я услышал Ваше чтение стихов и авторское исполнение песен весной 1966 года, на факультете сангигиены Второго московского меда, где состоялся концерт бардовской песни. Вы не только читали стихи, но и рассказывали о том, как создавалась та или иная песня. А правда ли, что «Песня полярных лётчиков» посвящена летчику-истребителю, который, находясь в полном здравие и рассудке, посадил на спор в пять утра свой МИГ на Минское шоссе?

– Правда. Только это был не МИГ, а тяжёлый реактивный бомбардировщик, и посадил его майор – командир эскадрильи. А события развивались следующим образом. У нас закончился сезон, и мы должны были вылететь из Туруханска в Ленинград. Настроение было приподнятым: мы были уверены, что благодаря открытым нами рудопроявлениям Туруханск станет вторым Норильском…

 

Из книги «След в океане»:

«Поздней метельной ночью мы почему-то решили зайти "на огонёк" в дежурное помещение начальника туруханского аэропорта… Начальник же аэропорта, судя по рассказам, был человеком далеко не заурядным… Всего лишь год назад этот неприветливый и обрюзгший человек был майором военной авиации, пилотом первого класса, и командовал где-то под Москвой эскадрильей тяжёлых реактивных бомбардировщиков. Примерно через месяц ему должны присвоить звание подполковника и назначить начальником штаба полка. Внешне он напоминал великого лётчика Чкалова. Это его и подвело… Он решил повторить чкаловский подвиг. А поскольку больших мостов через реки Подмосковья не оказалось, то он на пари с такими же ассами посадил свой тяжёлый современный бомбардировщик на Можайское шоссе, и посадил, как утверждают очевидцы, классно.

Не успел он принять поздравления и почать бутылку из трёх ящиков выигранного им на пари коньяка, как о его поступке узнало командование ВВС. Скорый суд, и его уволили из военной авиации, направив для исправления в Туруханск без права полётов. Поэтому он и находился в сумеречном состоянии, постоянно прикладываясь к "антиобледенителю" – спирту-ректификату.

Мы посидели с хозяином кабинета минут двадцать, и я решил ему показать эту песню. Реакция бывшего майора была непредсказуемой. Включив селектор, он объявил по аэродрому боевую тревогу, и когда минут через пятнадцать в кабинет набились испуганные и полуодетые люди, он нетвёрдым голосом приказал: "Немедленно проснуться, отложить все дела и начать разучивать новую песню".

На следующий день его сняли и с этой должности. В бумаге, посланной по его персональному делу в Главное управление полярной авиации, значилось, что он, "грубо используя служебное положение, пытался принудить во внеслужебное время сотрудников и сотрудниц (подчеркнуто особо) разучивать нецензурную песню, неизвестного содержания".

Однако через пару лет он снова стал лётчиком, был награжден орденами, а, достигнув определённого возраста, был с почётом отправлен на пенсию…»

 

– А правда ли, что Ваши рабочие – большей частью бывшие зеки – хотели Вас «замочить» за песню «На Материк», которую признавали своей, отказывая «залётному интеллигенту» в авторстве?!

– Правда!!!

 

Из книги «След в океане»:

«История этой песни довольно примечательна. Я написал её в Туруханском крае в 1960 году как подражание "зековским" песням, которых наслушался к тому времени уже немало. Песня, видимо, прижилась. Уже на следующий год во время полевых работ после какого-то сабантуя наши рабочие, слегка подвыпив, стали петь "старые лагерные" песни и, к моему удивлению, спели эту мою. Поскольку был я ещё молод, глуп и тщеславен, то немедленно заявил о своём авторстве. Вот этого-то, оказывается, и нельзя было делать! Всё, что сказано мне было в ответ, практически на русский язык не переводится, а то, что переводится, может быть сведено к лаконичной форме: "Ещё раз скажешь, что твоя – пришьём". Угроза была вовсе нешуточной – народ в тех краях подбирался серьёзный. "Да за такую песню, – кричали они мне, – надо всю жизнь страдать в зоне! Чтобы ты, фраер с материка, да такую песню придумал? Наша песня, всегда была нашей, понял?" Нашлись даже очевидцы, которые "собственными ушами" слышали эту песню в сороковые в лагерях под Норильском…»

 

Именно здесь я, Вячеслав Лобачёв, делаю сальто-мортале во времени – ведь у меня тоже возник конфликт по поводу этой песни!..

Каюсь – грешен: курю с четвёртого класса. Иногда бросал (и надолго), иногда срывался. Нынешние условия среды обитания вынуждают меня курить на лестничной клетке. Налил кружку пива, взял книгу «След в океане» (дабы продолжить увлекательное чтение!), уселся на ступеньку, закурил. Тут открывается дверь лифта: из него выходит сосед по этажу, добрый человек Коля (хотите, познакомлю?!) Мы с ним – корефаны. У Коли было две ходки: «пятнашка» + восемь. Живём мы с ним душа в душу – по понятиям. Я – по закону тайги, он – по закону зоны.

Так вот: Коля выходит из лифта, мы поручкались, он интересуется, что за книга. Объясняю.

– Что, и стихи есть? – любопытствует он.

– Да, – отвечаю.

– Ну-ка, прочти!

И я сдуру начинаю читать «На материк», именно читать как стихи, а не петь. Он слушал, слушал, а потом: «Стоп! Это же песня! Мне её папаня пел!» (Замечу: Коля 1950 года рождения). И тут я услышал «соловьиную» трель – куда там курскому фольклорному пернатому!.. «И что, этот фраер признает её за свою?!» – подвёл итог своему пятиминутному соло мой сосед.

Разругались мы с Колей и в пух и в прах. (Подъезд заслушался нашей музыкой!) Правда, вскоре снова стали общаться – разумеется, распив мировую. Однако больше Коле я стихов не читаю. Никаких! Мы просто с ним беседует на более прозаичные темы.

А теперь возвращаемся в кабинет Александра Моисеевича…

 

– А правда ли, что когда Вы пришли весной 1963 года из района «Бермудского треугольника», то Ваши друзья встретили Вас пародией песни «Над Канадой». Напомним для читателей альманаха, что в том регионе в декабре 1962 года случилась авария и затонула американская ядерная подлодка «Трешер». В той пародии были такие слова: «Хоть похож я на мужчину, только всё же – не мужчина…» К сожалению, за давностью лет, я забыл детали. А как было на самом деле?

– Всё было так, и немного не так. Это произошло в 1965 году. Начальство по радио узнало про эту трагедию, а поскольку лодка была атомной, то надо было срочно замерить радиационный фон. На борту «Крузенштерна» находились три старых радиометра, и ни один из них не работал. Тут вспомнили про меня, так как я по военной специальности – инженер-радиометрист…

 

Из книги «След в океане»:

«Вооружившись тестером и паяльником и призвав на помощь весь свой прошлый опыт по ремонту радиометров, почерпнутый в основном в студенческие годы, я к концу дня с трудом собрал из трёх отсыревших и ржавых радиометров один. Каждый час меня дёргал вестовой от командира (телефона у нас в лаборатории не было), интересующего, как идут дела и нетерпеливо поторапливавшего меня. Эта нервозная обстановка и страх перед начальством заставили меня поторопиться и привели к тому, что второпях по ошибке неправильно припаял концы ампервольтметра. Поэтому, когда я включил прибор, чтобы опробовать его, индикатор сразу же зашкалил, сигнализируя о сильнейшей радиации (более 100 рентген/час). Холодный пот прошиб меня… Стоящий за моей спиной вестовой испуганно охнул и помчался докладывать на мостик… Была объявлена боевая тревога, всем выдали противогазы, судно начало быстро покидать зону повышенной радиации. Через два часа началась полная дезактивация судна. Аврал завершился к исходу суток, мне было предложено провести контрольное измерение. Вот тут-то я и обратил внимание, что стрелочный индикатор у меня включён наоборот. Когда я включил его правильно, перекинув минус и плюс, стало ясно, что тревога оказалась ложной. Однако к этому времени я уже хорошо знал военно-морские порядки и докладывать начальству не стал.

После возвращения в Ленинград я рассказал об этой трагикомической истории Ноне Слепаковой, и она тут же написала на песню «Над Канадой» такую пародию:

 

Месяц на небо подвешен

Иностранно и картинно.

Где-то рядом гибнет «Трешер»,

Гибнет радиоактивно.

И нельзя назвать причину,

От которой вся кручина, –

Хоть похож я на мужчину,

Только всё же – не мужчина…»

 

– Как Вы относитесь к пародиям на свои песни?

– Очень положительно. Я считаю, что на плохие песни пародию не пишут…

 

Из книги «След в океане»:

«Самую, пожалуй, актуальную и остроумную пародию на эту песню (“Над Канадой” – В.Л.) написал уже в шестьдесят девятом году, во время наших серьёзных разногласий с Китаем и вооруженных конфликтов в районе острова Даманский, московский пародист Александр Борисович Раскин:

 

Над Пекином небо сине,

Меж трибун вожди косые.

Хоть похоже на Россию –

Слава Богу – не Россия…»

 

– Мне думается, что каждый поэт, в какой-то мере, предвестник своей судьбы. Полагаю, Ваши «Атланты» стали тем самым событием, благодаря которому Вы решили заняться поиском Атлантиды?

– Что-то в этом есть. «Атланты» были написаны в Атлантическом океане, в том месте, где спустя десять лет нам удалось обнаружить загадочные странные сооружения… (проклятая «болгарка»! – В.Л.) Эти артефакты существуют! Но понадобятся годы и годы для осмысления того, что же всё-таки хранит на своих склонах подводная гора Ампер. Атлантида?! Да, я так именно и думаю…

– Поэзия и наука. Поэзия науки. Эти понятия совместимы? А когда приходят стихи? А когда приходят мысли, направленные на разгадывание тайн Мирового Океана? Что Вы выбираете?

– Когда я на работе, то строки обычно не приходят, но иногда это всё, конечно, мешает. В тоже время наука очень помогает поэзии, потому что наука позволяет правильно понимать окружающий мир. Особенно если это рассматривается с позиции человека, который хоть что-то знает. Эти знания позволяют ему избежать больших огрехов в поэзии.

– Вы были материковым, матёрым, геофизиком. И вдруг – Океан! Чем было вызвано такое перемещение Ваших интересов?

– В начале шестидесятых в ленинградском институте геологии Арктики организовали группу для изучения Мирового Океана с применением магнитной и гравитационной съёмки, электроразведки, электрокаротажа. И все эти работы должны были выполняться с судов. Мне показалось, что это очень перспективное направление современной геофизики, и я внедрился в эту группу. Поэтому следующий этап моей геологической жизни был связан с морями и океанами. В 1972 году я перевелся в Москву в институт океанологии имени П.П. Ширшова Российской Академии наук, где до сих пор и работаю.  

 

Из книги «След в океане»:

«Уже по дороге из Атлантики домой наша небольшая флотилия зашла в Гибралтар, и я впервые увидел знаменитые Геркулесовы Столбы, отделявшие когда-то для древних греков Средиземное море от "истинного Понта" – Атлантики. Как раз в это время самый молодой из наших офицеров получил радиограмму от жены, где она просила простить её и объявляла, что она уходит к другому. Среди офицеров "Крузенштерна" воцарился настоящий траур. По приказу судового врача за этим офицером приглядывали его друзья, "чтобы ничего не случилось". Неожиданная эта беда касалась каждого. У любого из 126 мужчин, находившихся на судне, оставались дома жена или подруга.

За более чем тридцатилетние пребывание в экспедициях, в замкнутых мужских коллективах, на долгие месяцы оторванных от дома – на Крайнем Севере и потом в океане – мне неоднократно приходилось быть свидетелем немалого числа сердечных драм, разыгравшихся в итоге "столь долго отсутствия» мужчин дома…" "С любимыми не расставайтесь" – вот "единственный" надёжный рецепт против измен…»

 

– Хочу спросить Вас о такой проблеме, как глобальное потепление климата. Насколько это серьёзно. Ведь известно, что самые большие разведанные запасы угля находятся на Таймыре. Значит, там несколько миллиардов лет назад росли пальмы, бамбук, папоротники, другие тропические растения. А Земля за последние 12 тысяч лет испытала на себе четыре ледниковых периода. Но позвольте, возраст нашей планеты составляет примерно 4,5 миллиарда лет. Тогда о каком глобальном потеплении может идти речь? Даже одно тысячелетие – пшик по сравнению с возрастом матушки Земли. Так насколько оно серьёзно?

– Глобальное потепление, как и похолодание являются функцией одного параметра: расстоянием между Землёй и Солнцем с учётом плотности солнечной инсталляции. Я не вижу никакого «глобального потепления» в ближайшее время. Мы прошли эту фазу где-то два-три года назад. А сейчас, примерно в 2030 году, ожидается очередной приход «малого» Ледникового периода, что гораздо более выносимо, чем глобальное потепление. (Молодые читатели альманаха, вы дождётесь этого события! Вам ещё предстоит попробовать мясо жареного мамонтёнка! – В.Л.)

Что ж касается этой страшилки с глобальным потеплением, которую раскручивают с подачи Альберта Гора, то, на мой взгляд, – это политика. И Нобелевский комитет, присудивший ему премию… (проклятая «болгарка!» – В.Л.) Однако к науке это никакого отношения не имеет. Я бы назвал это высказывание экономической спекуляцией, на чём отдельные люди делают огромные капиталы.

Такой же «панамой» является и так называемый «парниковый эффект». Заметьте, что Киотское соглашение подписало множество стран, кроме Соединенных Штатов Америки. Сюда же можно отнести и «озоновую дыру», «борьбу с холодильниками». Всё это не имеет научного обоснования, а скорее, относится к политическим и экономическим играм, рассчитанным на легковерных людей, на массовое обдуривание землян. Этой позиции придерживаюсь не только я, но и многие русские и зарубежные учёные. Например, академик РАЕН О.Г. Сорохтин, который выступает с резкой критикой этих страшилок.

– Перед нами лежит Ваша первая книжка «Атланты». Её тираж – 10 тысяч экземпляров. Чтобы достать этот сборник, мне пришлось отдать два билета в театр «На Таганке», где шёл спектакль «10 дней, которые потрясли мир». Каким Вам видится будущее нашей поэзии? Ждёт ли её «глобальное потепление»?

– Я ничего не могу сказать по этому поводу. Сейчас растёт другое поколение, в большинстве своём с другой системой ценностей, к сожалению, не имеющей прямого отношения к поэзии. Возможно, что со временем всё встанет на место, но я не ожидаю того поэтического бума, который взорвал умы молодёжи в середине прошлого века.

– Мало кто знает, что Вы ещё в середине 80-х принимали участие в создании научно-популярных фильмов. В те годы я работал сценаристом и редактором в кинолаборатории Министерства геологии СССР. Наш сотрудник Владимир Кашковский ушёл в кругосветку на девять месяцев на научно-исследовательском судне «ХХVІІ съезд профсоюзов». Порт отплытия – Владик, порт прибытия – Геленджик. Он привёз массу отснятого материала. Вы были консультантом этого проекта. Запомнился наш спор по поводу фразы для дикторского текста, в которую закладывался примерно такой смысл: «В океане на профиле нет места деревянному колышку, а только буйки». Во скольких фильмах, телепередачах вы принимали участие? Что для Вас значит авторская программа «Атланты в поисках истины» на канале «Культура»?

 

– Фильмы я не считал, но последний проект «Атланты в поисках истины» из 34 серий грел сердце. По заявкам зрителей его четыре раза показывали на всю Россию, были хорошие отклики. К сожалению, канал «Культура» так и не выпустил DVD-диски с этими фильмами, а я не могу этого сделать, потому что я не являюсь собственником фильмов – они принадлежат «Культуре».

Ещё раз повторюсь, что эти фильмы, в которых популярно излагались главные проблемы науки, связанной с естественной природой, с Океаном, вызвали большой резонанс. И очень сожалею, что не последовало продолжения. Я подал заявку ещё на десять фильмов. Но заявка лежит без движения. Мне очень жаль. Эта тема, в отличие от политических сиюминуток является вечной.

– Замечательный российский поэт Михаил Аркадьевич Светлов как-то сказал: «Если мне два человека сделают одно и тоже замечание, то я задумаюсь». А насколько Вы терпимы к людям? Что Вас может вывести из равновесия? Легко ли идёте на компромисс?

– Всё зависит от характера замечаний. Если эти замечания конструктивны и действительно касаются моих просчётов и ошибок, то я их, конечно, с благодарностью принимаю. Если эти замечания касаются принципиальной позиции по идеологическим вопросам, то я их, конечно, не принимаю.

– Несколько слов о Ваших родителях: матушке – Рахиль Моисеевне, и отце – Моисее Афроимовиче. Что это были за люди? Чем занимались? Как они повлияли на Ваш выбор жизненного пути?

– Отец был инженером-полиграфистом, мать – учителем математики. Она всю жизнь работала не покладая рук. После войны оказалось, что не нужны были учителя. И она переходит на корректорскую работу. Затем становится редактором военно-морского издательства, где ей пришлось редактировать морские лоции. И когда я плавал на «Крузенштерне», других кораблях в 60-е годы, то, открывая лоции, видел её фамилию.

– И это обстоятельство Вам грело душу?

– Конечно! Особенно, когда встречаешь свою фамилию где-нибудь у тропика Козерога.

– А родители как-то повлияли на выбор Вашей профессии?

– Безусловно! Особенно, когда дома постоянно говорят о гидрографии, а из окна дома, в котором мы жили на Мойке, были видны мачты, стоящего на Неве «Крузенштерна». Я после окончания школы подал документы в военно-морское училище, куда меня, с моим «пятым пунктом», вообще не должны были взять. Но у меня была рекомендация от командующего Балтийским флотом… (проклятая «болгарка»! – В.Л.) Важно, что перед подачей документов в училище, мы проговорили с отцом всю ночь, и он отговорил меня от этого поступка. И тогда я подал документы в Горный институт, потому что, с одной стороны, он обещал экспедиции и интересную жизнь, а с другой, – в те годы, как геологам, так и студентам была положена форма, что для меня, в мои семнадцать, имело огромное значение. У меня и сегодня лежат в шкафу «геологические» погоны.

– Вы – ребёнок блокадного Ленинграда. Воспоминания детства остаются на всю жизнь. Как Вам удалось выжить в тех страшных условиях?

– Я не всю блокаду пережил, потому что в апреле 1942 года меня вместе с матерью вывезли за Урал. С трудом, но пережили и блокаду, и эвакуацию. Недавно в Питере на Пятом канале снимали фильм «Дети блокады». В нём есть сюжет и про меня. Я ходил по Ленинграду, показывал дом, в котором жил в те годы, посетил, вместе со съёмочной группой Пискарёвское кладбище… И, честно говоря, мне очень тяжело вспоминать это время – блокадный Ленинград.

– Если взглянуть на себя «из далёкого далёка», то что бы Вам хотелось изменить в своей судьбе? О чём Вы сожалеете?

– Пожалуй, я бы ничего не хотел менять в своей жизни. Однако слабость моего характера не всегда позволяла мне делать то, что я хотел делать, случались ситуации, которых я бы хотел избежать. В том, что я стал геологом, в том, что я писал стихи и песни, – в этом нет моей большой заслуги. Как получилось – так и получилось. Жизнь уже практически позади, и, по сути говоря, я ни о чём не жалею, кроме нескольких малодушных поступков, о которых я не хочу говорить и которые я приписываю именно слабости характера.

– А о чём Вы мечтаете?

– В старой песне я написал, что «когда тебе под сорок лет, то мечтать по меньшей мере о чём-то глупо». Но когда тебе 76, то ещё смешнее о чём-то мечтать. И, тем не менее, я мечтаю оставаться самим собой, чтобы моя душа всегда была рядом – как в одном из старых стихотворений про бумеранг: «опасайся нечаянных пятен, не успеешь свести их теперь…» Очень важно, чтобы ничего такого не произошло…

 

Пожелаем Александру свет Моисеевичу, чтобы ничего такого не произошло, чтобы замечательный Поэт нашего времени порадовал нас новыми стихами и родил новую песню, которая перешагнёт века и времена, станет гимном… очередного ледникового периода. И во веки веков…

Что же касается темы «Автор и его лирический герой», заявленной в начале эссе, то, как мне кажется, ответы моего собеседника и отрывки из его книги, убедительно доказывают: Городницкий гармоничен во всём – не только его бытие определяет сознание, но и – наоборот! Что подтверждает мою гипотезу: Атлант нашего времени – прямой потомок великих атлантов…

 

Вячеслав Лобачев

 

P.S. Тексты песен и стихов, представленные читателям альманаха-45, подбирались вот по какому принципу: в хронологическом порядке представлены тексты песен, упомянутых в эссе, стихи набраны по моим вкусовым пристрастиям, а вся подборка – знак безграничной любви к замечательному российскому поэту Александру Городницкому!

В.Л.

 

Август–сентябрь 2009

Москва

 

Иллюстрации:

портреты Александра Городницкого,

сделанные в интерьере его московской квартиры в августе-2009, –

фото Вячеслава Лобачева;

на фирменной ленте-45 – снимки АГ разных лет,

часть из которых представлена на его официальном сайте;

автографы и обложки двух книг Поэта и Атланта.

Подборки стихотворений