Александр
Габриэль

60-е. Срез

В тектонике живых шестидесятых 
надежды не нуждались в адресатах 
под дружный хор соседей и друзей... 
Гагарин дверь открыл безмерным далям, 
рубились на мечах Ботвинник с Талем, 
ревел Политехнический музей. 
  
Мы бегали по стройкам да по клумбам. 
Америку оставили Колумбам, 
играли в Чингачгука, в Виннету... 
И, веря в неосознанное чудо, 
мы различали в каждом дне покуда 
не девушек, а яблони в цвету. 
  
Народ был прост, без лишних фанаберий; 
не воздавалось каждому по вере. 
Гудок завода, шепоток струны... 
Евреев не любили. Впрочем, это 
почти любого времени примета. 
Как, впрочем, и почти любой страны. 
  
Шкворчала незатейливая пища, 
на класс глядела Маркса бородища, 
а дом родной был тесен, словно клеть. 
Он был открыт и смеху, и простуде, 
и старились вблизи родные люди, 
которым лучше б вовсе не стареть. 
  
И, жив едва в вождистской ахинее, 
плыл воздух... Он закончится позднее; 
быстрее, чем возможности рубля. 
Зато, не зная здравиц и приказа, 
жила любовь. Трагична, большеглаза... 
Доронина. Плющиха. Тополя.