Александр
Брунько

21.01.73

Соотечественницы мои!

Умоляю: не будьте праздны,

Но – как бог повелел – прекрасны

Мукой светлости и любви!

Только этот последний труд,

Только этот последний праздник,

Как ни бейся – последней власти

Изначально-последний суд.

Дни – как скомканные рубли.

Только вдруг – среди нищих духом,

Меж фанфарно-кастрюльных кухонь –

Шаровая

                    нота

                                любви!

Не останется – ни нуля,

Ни блаженного общепита.

…Не опаздывай, Афродита,

Соотечественница моя…

* * *

...А плечи твои, любимая,– длинные, оленьи,

А имя колокольное –

                                   глаголено

                                                          волею,

А в печи твоей – томительные, тихие поленья,

А в глазах – отчаянные, золотые молнии,

...А на дворе – на улице –

                                            всё теперь осеннее:

Ненастье ненастное – сирое, жалкое –

Дождь, прохожий крестится на церковь Успения,

Вечереет,

                вечереет

                               над Каменной Балкою...

Будет ночь – большая, медленная,– словно песнопенье,

Будут губы

                   нестерпимейшим молчаньем

                                                                 переполнены,

Будут вспыхивать, томительные, тихие поленья,

А в глазах твоих – отчаянные, золотые молнии...

* * *

Апрельским плачем изойду,

И станет беспощадно ясно:

Прекрасна жизнь – как на беду! –

Да, жизнь прекрасна,

Жизнь прекрасна…

Какое небо – во всю грудь!

И сколько боли! Сколько боли!

И снова под ногами – Путь,

И колокол гудит:

ДОКОЛЕ?

Баллада о «Сан-Суси»

Памяти корабля-дворца, построенного поэтом и бывшим «мариманом»

Анваром Исмагиловым на территории Музея-заповедника «Танаис» и

впоследствии «перестроенного» администрацией упомянутого

заповедника в хлев для мелкого рогатого скота

Ты скажи мне, скажи: может, я и взаправду болен?

Это мутный бред или светлый – памяти – кладезь?

Это дикий стон или тихий звон колоколен?

Славный Садко?

Странный Летучий Голландец?

...Плыл весёлый корабль «Сан-Суси» меж руин Танаиса,

Стыл, как ястреб,

В громадном небе

Весёлый Роджер,

А когда темнело – окрестный мир становился

На хмельную сказку,

Нa пьяную вечность похожим:

Поднималась глухая степь –

Слева по борту и справа,

Нависала лихая ночь – ни островка, ни мыса,

И звенела гитара, гитара, гитара,

Пробки бухали браво!-

Плыл весёлый корабль меж пустынных руин Танаиса...

Нy а шкипер – смотри!- с азиятской весёлой рожей –

Всё-то голосом правит путь – без руля да без вёсел.

Он гитару в охапку сгрёб,

Он струны терзает, как вожжи,

А в губах-то – полынный крик,

А в глазах – золотая осень!

Золотая, дремучая осень... Когда это было?

Синева, синева, синева –

В наши очи била,

И летел «Сан-Суси», и неслись нам вослед кермеки –

Да когда ж это было –

В каком неслыханном веке?!

...Ты скажи мне, скажи – не таясь, «невзирая на лица», –

Может, впрямь я тюремной судьбой

Разгромлен-раздавлен? –

Всё мне видятся тени – смотри! –

Полосатые тени

В пустынных камнях Танаиса.

Что за хипиш? Вопят, копошаться...

Ужель – перестройка развалин?!

Всё мне чудится-мнится – как в страшной комнате смеха –

В наших бывших дворцах (хоть не сыто жилось,

Да не стыдно!).

Где мы пели, будили бокалы, дразнили сарматское эхо –

Исподлобья,

Угрюмо взирают рогатые быдла...

...А в ночи –

В беспредельной степи –

Словно призрак далёких галактик,

Три мгновенных мелькают огня,

Что и трудно назвать огнями –

То плывёт наша память –

Садко, Сан-Суси –

Одинокий Летучий Голландец.

И руины – девятым валом – встают над нами.

Тяжелое небо наброшено – сетью,

И давит,

И тянет – вниз...

Пропитан слежавшейся смертью

Сладчайший музей Танаис

И –

Не поймёшь, как ни бейся,

И некому крикнуть:

Ответь! –

Любовь ли могучая в сердце,

Или тягучая смерть...

* * *

Бедной ночью

            Вдруг прильнёт-почудится, –

Прикоснётся, будто приневестится, –

Чья-то жизнь: скамья, гитара, улица,

Деревянная –

            С обрыва –

                      Лестница,

Даже двор – развешанные простыни,

Даже комната

            И запах мебели…

Но зачем мне это всё –

О господи! –

У меня в судьбе такого не было,

В списках опыта вовек не значилось,

Никогда не числилось в наличии.

Так зачем мне –

                  чуждой речи вкрадчивость,

И молчанье на чужом наречии…

* * *

В инее, в инее, в инее –

Степь – напролёт – наяву!

– Как тебя, чудо, по имени?

– Знаю, да не назову!

Душный, кромешный –

Вчера ещё –

Будто на тысячу лет –

Помнишь?

Дымился туманище...

Вот – посмотри – е г о  след! –

В белом – вся степь – чудо-инее,

Сказочная благодать!

...Господи, научи меня

Что-нибудь понимать...

* * *

В окно тюрьмы виднее, чем в бинокли

У неба грузного

Полынный вкус!

Смотри: горит сквозь ливень – не промокнет!-

Любовь моя – неопалимый куст.

Смотри и виждь:

В последний миг, быть может,

Да – на коленях, да – в грязи, в крови –

Я буду говорить с тобою, Боже,

На горьком, русском языке –

Любви...

* * *

В ряду времён, буранов и дождей

Что наше слово? – Повесть? Нет – повестка!

И всех сонат печальней и нежней

Простая медь солдатского оркестра.

И пусть меня – плевать! – не все поймут.

Искусство! Ветер леденящ и крут,

Искусство, ты не повод для оваций,

Не украшенье праздничной гульбы.

Ты – окровавленный  мундштук трубы,

Примёрзнувший  к губам –

Не оторваться…

* * *

В степном селе, среди ветров и трав,

На этот мир взирая равнодушно,

Стоит, свой звон, как годы, растеряв, –

Забытая церквушка.

В ней тишина пустынна и мрачна:

Сошли святые в шум цивилизаций.

Здесь молится наверно лишь весна

Руками озарёнными акаций.

И только птицы – всех эпох, времён –

Что поселились в старой колокольне,

Летят над степью, как вечерний звон,

Как долгий звон – старинный и спокойный… 

* * *

В этом доме чужая ласкает меня тишина,

Для меня в этом доме чужая свеча зажжена,

И бокал золотого вина – как свеча – на столе,

И чужая, морозная полночь в хрустальном стекле…

И моя мне вина не видна… Или впрямь я ослеп? –

Не моё это всё – в этом доме – и время, и хлеб.

Здесь чужая страна – в этом доме – чужая семья…

Вот те на – меня держит в полоне чужая земля!

Я навеки прикован к чужому… Пустите домой!

Вот Бетховен звучит на пластинке:

Он тоже – не мой!

И чужое, влюблённое небо мне светит в глаза –

И нельзя уклониться, смолчать.

И ответить – нельзя…

* * *

Во степи – в краю метельных звезд –

Подарил мне друг нательный крест,

Подарил мне друг нательный крест:

Бог не выдаст, и свинья не съест...

Во степи – в краю златых станиц –

Есть такое место – Танаис,

Есть такое имя – Танаис...

Не смолчишь о нём, как ни таись.

Там – внезапно – предстает глазам

Башня – сумрачная, будто храм,

Башня – сумрачная, будто храм:

Тени призрачные по углам...

Милая!

В тот миг, когда

Ты явилась мне – в тот самый миг, когда

Ты, столетья длинные поправ,

Выпрыгнула

Из былинных трав –

Ощутил я, верно, неспроста

Холодок нательного креста!

...Башня – сумрачная, как гроза.

Жадно

Скрещиваются

Глаза!

Искры, искры освящают мир –

От скрещенья ласковых рапир,

Вифлеемская звезда взвилась –

От скрещенья полуночных глаз!

...Тени по углам. Алтарь в огне.

Тёмная мольба: «Иди ко мне!» –

Вот оно:

В краю смертельных стуж –

Судорожное

Скрещенье душ,

И – как в шторм команда кораблю –

«Я люблю тебя,

Люблю,

Люблю,

Люблю!»,

И – последний крик,

Что вопль: «ГРЯДИ!»

...Крест метался по твоей груди...

* * *

Возьми мои стихи! О, ты мгновенно вспомнишь

Всё то, что – как ни тщись – не сбыть и не проклясть

Над Балкой Каменной

Ту памятную полночь

(«Это моя Степь, это я сама...»)

И мой нательный крест, и голос мой, и страсть...

И как бы горести тебя ни одолели –

Возьми мои стихи, и –

Горе – не беда!

Твой путь да освятит тот тёмный миг, когда

(«Да, это твоя Степь, это ты, ты, ты...»)

Мы друг пред другом пали на колени!

* * *

Воспоминанье освятит меня до слёз:

Синеющий, зловещий и певучий

Очерк Карпат, и на вершине кручи –

Распятый Иисус Христос.

Я вспомню синие слова

                                           тех дней,

Те давние твердыни,

Те святыни:

Река, летящая по полонине,–

Вся в быстрой пене, в ропоте камней,

Костёл старинный

                                 задрожит

                                                  в реке –

Надменный, белый. Мрачные ступени...

И музыка из тёмных врат,

И пенье –

На непонятном, страшном языке!

И страшные огни горят во тьме

Зловещих гор –

                             будто взлететь натужась...

Детство моё!

О вдохновенный ужас!

Дай мне подняться –

                                       хоть на миг –

                                                                 к тебе!

Дай – позабыв чужую ложь и быль –

Взмыть – хоть во сне!– над синим Закарпатьем,

И пасть – в слезах любви – перед распятьем

В альпийскую родную пыль...

* * *

Вот и Венера глянула мне в очи –

В упор – из-за седой, ненастной мглы...

Что, милая богиня древней ночи?–

Что мы с тобой смогли?

Та женщина...

                               Сомкни, богиня, вежды,

Да не гляди ж – в бессмысленной тоске,–

Как чья-то девочка, –

                                звать, кажется, Надежда –

Играется в песке.

А женщина... Что звёзды, что планеты?

Венера!

                         Что ей свет моей любви?

Да неужели мы –

                           мы, Боги и Поэты,

Бессильны пред людьми?!

Ну что мы можем? Разве – блеск никчёмный,

И всё.

          И сгинуть – с горя и стыда,

И лишь вон та –

                         в песке –

                                         наивная девчонка –

Бессмертна, как всегда?

* * *

Все грехи мои, потёмки – всё прощала.

«Преврати меня в котёнка»,– превращала,

Рук в бессилье и безверье не сводила,

Мой будильник на бессмертье заводила.

Век семьи

               за миг любови

                                      уступала…

С кем сейчас твои глаголы –

– Ила…  – Ала…

* * *

Где-то – в несбывшемся – скрипнет калитка,

Кто-то пройдёт в золотистом дожде,

Вспыхнет улыбка,

Проснётся молитва,

Счастье вернётся...

                                Но где это? Где?

Будь она проклята,

                                 бывшая

                                                 всуе,

Жизнь эта –

                        плесень,

                                         неправда,

                                                             тоска!

Мне бы в последнем – с тобой – поцелуе

Сбыться – навеки, навек, на века...

Чтоб вопреки установленной власти

Смерти, разлуки, судьбы нежилой –

В дальней аллее

                             несбывшейся страсти

Длиться, сливаясь, –

                                      скульптурой живой...

* * *

…Да что свершил я – подлого, облыжного,

Преступного? Скандального? –

Не возлюбил – как надо – ближнего?

Отбил любимую – у дальнего?

Прошу прощения – у ближнего,

Прошу прощения – у дальнего,

У ветра – прямо в грудь – булыжного,

У века моего кандального…

* * *

Деревенская, сирая, великопостная тьма...

Не печалься! Взгляни:

                                      как горят золотые поленья!–

Будто печь, на тебя насмотревшись,

Решила сама

Набросать на стене

                                     быстрым пламенем

                                                                    стихотворенье...

Не печалься, голубчик. Держись. Не сходи с ума!

И не злись на судьбу: может, в чём-то она – права.

Сам ведь знаешь: какое требуется терпенье,

И молитва, и пост, и смиренье –

Для озаренья,–

Чтобы вспыхнули в стихотворении,

                                                  что золотые поленья,–

Слова!

* * *

Дождь ли проявится в небе вечернем,

Ночь ли приластится

                   Неизреченным –

Всё-то мне чудится дальнее эхо

Странного,

         Неразделённого смеха…

Всё-то мне видится белая сцена:

Пьеса идет – актуальная очень,

Всё в ней серьезно,

                   Сверхважно,

                              Сверхценно…

Но – что за дела?! – кто-то громко хохочет!

Ты глянь-ка: сидит возле самого края

Сцены –

Нетронутый мощным софитом –

Задницей крашенной пол протирая, –

Старый паяц

           В колпаке знаменитом!

Сидит – и до колик, несносный, хохочет:

Речь ли герой произносит – хохочет,

Слёзы ль утраты актрисочка точит –

Неугомонный –

             «обратно»

                      Хохочет!

Зной ли, пурга, чья-то совесть, карьера,

Гневное око, лазурные очи…

Буйно –

       При тёмном безмолвстве партера –

Старый паяц, как безумный, хохочет!

Нет бы ему – да вскочить-покривляться,

Хохму какую – как надо – «приправить»…

…Всё-то торопятся, всё-то толпятся,

Всё-то стучат в мою пленную память…

Смерть ли, любовь… Зеленеют… Опали…

Грим ли смывая, парик ли напялив…

Всё-то мне чудится дальнее эхо

Странного,

          Неразделённого смеха…

Домино

Мои по месту жительства друзья,

Вы, пахнущие хлебом и «Агдамом»,

Вы, рыцари беззлобные… Одна нам

Как говорится, суждена стезя.

Вот утро: старый дворник помело

Настроит, как гитару, и начнётся

Симфония труда, простора, солнца!

Вот вечер: «на троих» и домино…

А я не уважаю – «на троих»,

И вообще я из другого теста,

Я стихотворец как-никак и с детства

К возвышенным материям привык!

Но всё же я тихонько постою

Когда-нибудь – средь мук своих пустячных –

И погляжу, как чёрные костяшки

Отчаянно грохочут по столу…

Елабуга

Памяти Марины Цветаевой

Елабуга! Буга-буга…

На ней – постылая шуга,

Всё та же стынь,

Всё та же грязь –

Пластинка, что ли, засеклась? –

Елабуга-буга-буга –

Ни черт, ни признаков, ни мет…

Какие ж ТАМ нас ждут «блага» –

За ЭТОТ ад, за ЭТОТ бред?!

- За что, Господь?! –

Ни слов, ни сил –

Как спятивший Иов, кричу! –

Всех (и себя!) отпел-простил,

Тебя, Марина, –

Не прощу!

…Рябина, горькая, как страсть,

Мне светит тайно –

Сквозь снега…

Влюблённый лепет –

                  В стынь да в грязь –

Елабуга!

…буга-буга…

* * *

Золотая Диктатура Света!

Я не знаю –

                        обозначить это:

Златовласая склонилась лампа

Над столом...

Кто ты – просветлённая до стона,

Страстная улыбка –

Персефона?

Прозревающая Иоланта?

Кто ты?

                И за что мне?

                                          И о чём?

Из какого ты явилась ада –

Повелительница

Золотого лада?

Я ослеп – воистину, воочью!

Видишь – я хватаю воздух ртом...

Кто ты?

Или вправду бредит лампа?

Рог Роланда. (Тёмный рёв таланта...)?

Слово ль взламывает оболочку –

Нестерпимым

Золотым огнём?

* * *

Анвару

...И была у поэта – была гитара,

                                                     гитара...

И была у поэта жена – всех прочих прекрасней,

А какой дворец – не какая-нибудь хибара,

А какой жеребец – сарматской наглючей масти!

Это было, мой друг, далёко до нашей эры,

И водил поэт по синему морю галеры,–

Пел поэт всю дорогу – до славных Афин

                                                       и к Коринфу,

И гребцы подчинялись

                                      той песни

                                                        сердечному ритму,

И туманилось море, и в очи сверкала гроза,

И вздымалися в хоре весёлых гребцов голоса...

Это было, мой друг,– ох, далёко до нашенской эры...

...И была у поэта жена –

                                          полускифянка, полубогиня –

Его смуглая страсть, его нежность,

                                                     восторг и гордость –

Как сейчас её вижу!

                                  Да только вот имя,

                                                                         имя –

Потерялось имя, истёрлось оно, истёрлось!

Но зато –

                             как пылали, как пели в печи поленья!

Как они друг пред другом

                                           падали

                                                       на колени!

Как мы... То есть, они

                                задыхались – без чувств, без меры –

В исступленьи любви –

Будто в бурной пене – галеры!

О, как волны страшны, как крушит нас и кружит гроза!

И уже не слышны утонувших гребцов голоса...

Это было, мой друг, далёко до нашей эры...

...А какой дворец! –

                                  Не то, что моя хибара

А какой жеребец – невиданной чёрной масти!

Я бы спел тебе, только где она – та гитара?!

Нот и голос сел: сырое, видишь, ненастье.

Да и наш тарантас трясучий – никак не галера...

Ах, как медленно

                                   этот мерин ползёт – холера!

Ты не слушай меня: всё – дым,

                                                   кружева-колечки,

Ты мне лучше скажи: далёко ль до Чёрной Речки?

Что со мною стряслось? Сам с собой бормочу во хмелю...

(Сто веков пронеслось... Как тебя я, мой ангел, люблю!

............................................................

Что-то долго, мой друг, везут нас до Чёрной Речки!

* * *

Какой великий дождь стоит над Танаисом!–

Передрассветный,

                                  медленный,

                                                            слепой...

Какое волшебство

                                 вдруг прорвалось, нависло

Над грешною землёй,

Над зряшною судьбой!

...И этот мой восторг – блаженный, неприличный,

И этот мокрый пёс – в дожде, как во хмелю,

И полустанок,

                               и фонарь,

                                                      и грохот электрички,

И я люблю тебя –

Люблю, люблю, люблю...

* * *

Карета скорой помощи в ночи –

Летит, расшвыривая мглу и лужи.

...Не уходи. Не плачься. Не молчи,

По крайней мере –

                                  слушай, слушай, слушай!

Во весь опор грохочет водосток,

Молчит отчаянье –

                                   угрюмо, колокольно.

И – некуда назад. Конец. Довольно.

И – нечего терять...

Восстань, пророк!

* * *

Палачи, самозванцы, предтечи,

И – увы – прокурорские речи –

Всё уходит – мне снишься ты...

А. А. Ахматова

Клянусь –

Природе и Тетради:

Единого мгновенья ради

Я тысячи смертей переживу –

Стерплю,

Я вздыблю весь Словарь –

Весь! –

Загоню, сгублю,

Я все кордоны перейду,

Перебреду все реки,

Но вымолвлю «люблю» –

Навеки.

* * *

Кутят, чудачат и судачат,

Грустят, в копилку слёзы прячут,

Бранятся, меряют аршины,

Сплетают на лице морщины

И убывают полегоньку

Бесстрастной вечности – вдогонку.

Вкушай же блага неземные!

Вокруг тебя друзья, родные

Разложат траурные розы,

Прольют накопленные слёзы

И побредут за скорбной медью –

Как будто очередь за смертью.

* * *

Мама-молитва тихой Кирилловской церкви!

Мама-молитва (нет у меня другой...) –

Видишь меня?

                             Видишь – очи мои померкли:

Мне ль по плечу эта битва –

С самой Судьбой?

Мне ль заполнять анкеты – женат ли, холост? –

Видишь меня?

                        Вот он – я:

                                   ни друзей, ни родни.

Мама-молитва! Верни мне высокий голос,

Страшную мощь отчаянья мне верни!

Дай добрести до храма и стать – пусть поодаль, –

Но пред Лицем Твоим –

Сбыться. Вернуться домой...

Видишь? –

                        Дымится враньё: Освенцим, Чернобыль...

Что я могу – пред этой глобальной чумой? –

Этой всемирной Лжой,

                        вселенским Острогом –

ЧТО Я МОГУ?!

Так за что же, и в чём виня,

Сын Твой Светлейший глядит так взыскующе-строго

Прямо мне в очи,

                        и тихим перстом –

В меня...

* * *

Л. Б.

Мне вспомнился Владимирский собор –

Там, в Киеве...

Зачем? Скажи на милость...

Кадил дьячок, пел в полумраке хор,

И до сих пор мне странно – до сих пор!

Перед распятьем женщина молилась,

Она была красива, молода,

И на дворе сиял июльский полдень.

Какая ж вдохновенная беда,

Как беспощадная орда,

Внезапно загнала её сюда –

В сей бесполезный храм господень?

Нет-нет, мы не поймём –

Ни я, ни ты –

О чём она? За что она в ответе?

Зачем ей слёзы и любовь –

Все эти

              скорбящей богородицы черты?

Зачем дрожит – стыдливо и убого –

Свеча, зажжённая её рукой,–

В такие времена?

                              Сегодня?

                                                 В век такой?!

Пусть это объяснит тебе другой:

Я в небесах не вижу Бога.

* * *

Мне к прежнему покою не вернуться.

Начну лишь только –

И в стихи ворвутся:

Бессонница, стон ливня – песнь об жесть,

Больничная палата номер шесть,

Решётки, мрак, и проч., и проч., и проч.,

И напрочь двери. Ключ давно потерян.

Ну что ж – не выть же зверем!

Буду верен

Тебе, благословленный этот терем,

Тебе, Судьба!

             И все сомненья – прочь!

Ведь сказано, что горе – не беда,

Что всё на пользу, даже если плохо,

К тому же милосердная эпоха

Не отняла надежду – строчку Блока

О том, что «мир прекрасен, как всегда…»

* * *

Мне страшно, милый друг, в Стране Кривых Зеркал

До крика,

                     «на разрыв аорты»:

Вокруг – те самые – кошмарные офорты,

Что Гойя из себя изгнал.

Мне –

             пальцы побелели на курке –

Мне –

             день – беззубый страх,

                                                     мне – ночь – чернее взрыва –

В кого стрелять? –

Чей шепоток: «Спустись к реке –

Взгляни на собственное рыло?!.»

* * *

Моя любовь, моя тюрьма, моя шкала –

В часы бессонницы –

Часы и зеркала!

В часы бессонницы – над Летою чернил,–

Когда, когда, когда

                                      весь свет не мил,

Когда сгущается над веком чад и лай,

И – сумасшедшими качелями – весы,–

Я начинаю:

                          я завариваю чай,

С улыбкой странненькой взирая на часы.

Я обручён. Я облачён. Я обличён.

Я – обречён –

                                 грызёт будильник удила...

Я начинаю!–

Кошка

                       вспрыгивает

                                                       на плечо,

И в очи просятся влюблённо –

Зеркала...

* * *

На высокой полонине – маки...

Но не вздумай подходить,

Не вздумай!

Прочь! Не то – прокинешься во мраке

Средь карпатской полночи угрюмой.

Над тобою вспыхнет, как проклятье,

Звёздный шабаш – мертвенный, зловещий,

И – змеёй – внезапно грудь охватит

Свист разбойничий во тьме кромешной...

Ты услышишь тяжкий топот, ржанье,

Крики,

               и взметнётся факел рыжий!

Ты всё понял: вот оно, призванье!

Но уже не спрятаться: всё ближе,

Ближе,

               ближе –

                                тот чадящий факел,

Страшные глаза и хохот грубый.

...На высокой полонине – маки –

Красные, как жаждущие губы...

* * *

Наверно, спать пора – уж первый час –

Забыть метафор потный перепляс,

Как люминал – мотивчик колыбельный

Принять и спать, ведь завтра понедельник.

Но ты опять берёшься за своё –

Как ветер, барабанящий в жильё –

Терзаешься, разучиваешь роли

Тетрадь, как лёд, долбишь – пробиться к воле,

К свободе – слова, музыки, души,

К свободе слёз, времён, к свободе плоти,

Когда в петляющей как бы охоте

От строчек отстают карандаши…

* * *

Над прогорклой землёй настаёт снегопад...

Все решётки, углы, все больные детали

Лакирует, прощает – бесшумно, подряд –

Даже вороны чёрные –

Белыми стали

И, как голуби мира, над миром летят...

Что же правда?–

Крикливые наши печали

Или этот небесный, немой снегопад?

* * *

Настанет ночь. Я трубку закурю,

И с кем-то вдруг, как встарь, заговорю,

Забормочу молитву – на удачу…

Быть может, это ты, мой старый друг,

Зовёшь меня – в кольце тревог и мук,

За столько вёрст и бед – и вот я плачу.

А может это ты, моя судьба,

Наставник мой, хранитель и судья,

Коришь меня за мелкие поделки,

За ложь, за недопитое вино,

За то, что мне пока что суждено

Кружиться – замкнутым круженьем белки?

И вот я плачу, кулаком стучу,

Кого-то страстно победить хочу,

Вцепляюсь ему в горло мёртвой хваткой,

Борясь с течением, плыву, плыву,

Сам для себя героем прослыву,

Пока… не задремлю, обняв тетрадку…

* * *

А. Иванникову

Кирилловскую (Киев, XII век) церковь отделяет от примыкающей территории республиканской психиатрической лечебницы имени Павлова высокая каменная ограда. В храме звучат записи древнерусской духовной музыки.

* * *

Не бойся отворить заветную калитку,

Не бойся сотворить запретную молитву –

Ты возвратился вновь в заглохший этот сад –

Вернулся, как письмо, пришедшее назад.

Остался позади твой путь: асфальт ли, шлак…

Ты отыскал свой флаг

                    Средь скуки, лжи и благ?

Узрел Господень знак среди вранья и выгод

Среди кухонных благ – обрел покой и выход?

Ты осознал свой крах?

Так не страшись отныне –

Открыто прославлять запретные святыни! –

Вне скуки, болтовни, проклятий и наград –

Как этот древний сад,

Как этот древний сад…

* * *

Не пасть, но – сорваться, но – взмыть! –

                                        каждый светится лист,

И синь так ясна, и такой перелётный лепет...

И, значит, пора, моя страсть,

                                              пора, моя жизнь –

Моя золотая змея, моя смуглая лебедь!

Пора! –

                   Между тихих звёзд и ночных костров –

В блаженном, мягком пространстве – выше и выше! –

Нести свой лазурный крик,

                                          свой безумный восторг –

К иным временам,

                                     к пределам иным...

                                                                 Ты слышишь? –

Пoрa!

Как поёт – Боже правый – степная осенняя медь –

Бельканто Судьбы, лебединое послесловье! –

Как непобедимо ясна вдохновенная смерть...

Прощай, моя Дельта,

Пoрa – к верховью! К верховью!

Пoрa!

                      Да приснятся метели мои слова,

Да будет шиповник –

                                         мой признак! –

                                          прощально над Башней качаться,

Где я целовал тебя всю – целовал,

                                                        целовал!

И ты, не помня себя, кричала от счастья...

* * *

Не судорога тел, не наслажденье,

Не бегство – нет! –

В перины-облака –

Я верую: любовь – богослуженье –

Ныне, и присно, и во все века!

Я верую: ты шла сквозь дым и заметь –

Шла к алтарю – в пургу,

По декабрю, –

Чтоб я заплакал синими слезами

И вымолвил апрельское «люблю»...

И горевала гордая мадонна,

И стыл – в земной тоске – бессмертный лик, –

Чтоб взмыл

Над сказочною дельтой Дона

Твой благодарный,

Благодатный крик!

И сколько б ни было в судьбине –

Злого,

Какой бы визг да скрежет ни стерёг –

Я верую – чудак или пророк,-

Любимая!

Меж нами было Слово,

И Слово

Было

Бог...

Нестор-летописец

(Скульптура М. Антокольского)

Труд мой печальный – схимника-летописца…

Миги мелькают – дробно стучат копытца,

Годы проходят, тяжкий свой посох тащат –

В прошлое, в прошлое  – беженцы – из настоящего.

Я, как таможенник, им отмечаю визы,

Слушаю их претензии и капризы,

Или – такой метафоры не хотите ль? –

Жалобной книги времён бессменный хранитель!

Дай мне, господь, чтоб был я хоть кем-то понят,

Неба на этой земле не проворонить,

И в гамаке радужных звёзд не забыться…

Труд мой печальный –

Нестора-летописца.

* * *

Е. Алексеенко

Неужто, неужто бывает хуже?–

Ты никому в этом мире не нужен,

Кончаются годы и сигареты,

В очах –

                   мутно-жёлтые воды –

                                                             Леты,

Недужный Цербер натужно лает...

Неужто бывает хуже?!

Бывает!

Сквозь мутно-жёлтую эту полночь

Летит сумасшедшая «скорая помощь»,

И – застывает – у сердца прямо! –

Столовый нож в руке Авраама,

И – всё ж рассветают –

                                         в тюрьмах, в больницах!-

Желтушные, бедные наши лица...

Ты плачешь? Ты вспомнил: кому-то – хуже?

Значит, всё-таки,– нужен...

Нужен!

* * *

Ни бога, ни креста, ни чудотворца,

Ни ереси, ни истины

Святой –

Лишь дождь, да чьи-то гаммы –

Верно, Моцарт

Настраивает скрипку за стеной.

Рядится ночь – как в оны дни – под вечность.

О запах старых книг, о тишина!

Ещё б сюда трезубец, нет – подсвечник,

Фонарь старинный, нет – бокал вина…

Мой друг, прости мою велеречивость

И смуту слов, и сутолоку дня.

Ты здесь уже? Сядь. Окажи мне милость!

Мой сон – бог весть, как это получилось –

Родившийся задолго до меня…

Сядь.

…Ночь  звенит вполсилы, полунемо,

Туман, и слава богу – до утра!

Ещё один глоток ночного неба,

И в путь, и в путь.

Пора, пора, пора!

* * *

Ночь. Над рельефной кручей Танаиса

Стоят высокой грусти небеса...

Огни над дельтой:

Лица? Голоса?

Прости – я не могу остановиться! –

Скорей, скорей – восплакать и воспеть

Крутое восхождение к обрыву,

И – все отдать последнему порыву:

Вниз – вниз –

О, счастие!

О, смерть!

* * *

Ну что ты, музыка?

Утешься, бог с тобой!

Я жив ещё. Прошу тебя – не надо…

Прошу тебя: не плачь, прошу: запой,

Сбрось реквием, воскресни серенадой,

Будь опереттой – блёстки и шампань!

Забудь об этой скорби самостийной,

Плюнь на свободу грешную, и стань

Хоть на секунду – так сказать –

            партийной!

Твои единственные имена

Я повторял, всё потерял,

        всё понял,

Ты видишь – даже здесь – волей-неволей

Я подчиняюсь. Бог простит меня!

Музыка, девочка, – не отпевай, не плачь,

Не убывай – ни в коем случае,

Не обольщайся

        совестью не мучай,

И слёзы – в дождь, пожалуйста,

            не прячь.

* * *

О Недвиговка!

...Помнишь? Нас ливень загнал в недостроенный дом?

Помнишь? –

Пело, гремело над нами –

Грудным, колокольным «крещендо»?

Так чего ж я кричу, что тускла, моя жизнь и плачевна?!

Мы с тобою обвенчаны

Тем сумасшедшим дождём!

Помнишь? –

Радуга вспыхнула – в небе и в венах –

В грохочущей, пенной крови...

Что ж, как нищий,

Скажи мне на милость –

Прошу у судьбы подаянья?!

Вдохновенная радуга – это ли не достоянье?

О моя недвижимость! –

Мгновенные губы твои...

Памяти Лидии Руслановой

Мне хочется плакать – восторженно и благодарно –

Обняв эту песнь – как подушку – навзрыд и навек –

Весёлую песнь:

              С Сахалина, да – эх! – с Магадана –

Восторженно и благодарно

                        Бежал человек –

Звериною узкой тропой, во степи, в тёмном лесе…

Обняв эту жизнь –

                 Как решётку –

                              Навзрыд и навек –

О господи!

Плакать от лагерных нашенских песен…

Россия!

       Неужто ты вся –

                      Из России побег?

* * *

Пойми: мне страшно возвращаться

В мир, где слова – колокола,

Где страсть и гибель,

                                      смерть и счастье,

Где ты – и сердце и стрела,

В мир –

                к той судьбине, к той отчизне,

Где всё впотьмах, всё –«на зеро»,

Мне страшно возвращаться к жизни.

Мне страшно брать перо.

* * *

Помяни меня, ветер дремучих полей и былин,-

Вековечный, зловещий, хохочущий призрак Свободы! –

Мне – закрыты отходы,

Меня конвоируют годы,

Мне – сладчайшие оды

Глаголет звезда

По прозванью «Полынь» –

Помяни – не отринь,

Ветер! –

Если сорвусь в безначальную синь,

Захлебнувшись, закашлявшись на

Полувспыхнувшем Слове

Помяни –

Над разграбленным храмом последней Любови –

Сокровенным – «аминь»...

* * *

Пусть я псих и обыватель –

Дайте –

После скучных всех

Пыток, паток и проклятий –

Старый дворик в Закарпатье:

Тын, крапива и орех…

Где до слёз смешна и мнима

Мина

    Важных дрязг, идей,

Где на старом пианино

Старый бренькает еврей,

Где неспешны разговоры –

Да! –

О снах, дождях внезапных,

Сладких шалостях ребят,

Где вокруг синеют горы,

Звёзды – помните их запах? –

Явственно в ветвях рябят,

Где – вдали от злобных истин,

Сдобных башен, злых утех –

Расцветают мои листья,

Опадают мои листья…

Воскресают мои листья –

Тын, крапива да орех!

* * *

Разве это я – о себе?

Я – убитый – лечу в седле

Над былинной гривой коня...

Ну а здесь – нет меня,

                                         нет меня.

Здесь, в подвале глухой тюрьмы,

Где продымленный сумрак – слеп,

Сотня каторжных –

                                      я, ты, мы –

Получает казённый хлеб.

Пайка хлеба – полкирпича...

Брезжит лампочка Ильича

В ватной мгле,

                                 от натуги звеня...

Только здесь – нет меня,

Нет меня!

Я – убитый – во весь опор

Мимо чёрных лечу станиц,

Мимо дымных карпатских гор...

И решётки глухой узор –

Будто тень от твоих ресниц...

* * *

Роняет жизнь багряный свой убор...

– Чуть-чуть поднимемся,

И всё, и – дома.

Тебе дорога разве незнакома?–

Каких-то пару тысяч лет с тех пор...

Да, ты права: ни «завтра», ни «вчера»

Не оступись!

                         Крутой крошится камень.

Ещё чуть-чуть. Темнеет день. Пора!

Смотри: здесь травы – вровень с облаками!

Любимая!

                         Да, ты права, права...

Вот те руины,

                         вот она – вершина!

И я молчу

                         последние слова:

«Всё те же мы,

Нам целый мир – чужбина!»,

И души наши не взлетают ввысь:

Куда ж ещё?!

                         Здесь

                                        их полёт причален

Здесь – в дымном небе

                                          медленных развалин,

Чьё имя – сладостное –

ТАНАИС...

Сентябрь

Прозрачен сентябрь, как стакан золотого вина.

А впрочем, туманен, а впрочем печален, а впрочем…

Он сушь – сумасшедший барометр – упрямо пророчит,

В слезах бормоча чьи-то сладостные имена.

Аквариум лип золотых и багряных осин,

Полуночных нот тишина, или может,  скорее…

И небо над ним, как в огромных глазах Моисея, –

Такая густая, тревожная, светлая синь!

Танатос

Было да сплыло –

Весёлое море в солёных волнах да галерах, смолёных канатах –

Сплыло, рассеялось... Вечер. Молчит колокольня у храма Успенья.

Над Танаисом – таинственный ветер – Танатос –

То ли мерцание, то ли свечение –- тленья, распада, забвенья...

Тихий Танатос (Бог смерти у древних). Холодная веет Эллада!

Мёртвый Донец, огибая мой домик, осеннею рябью томится..

Всё это я лишь к тому, что – пора,

Что, действительно, надо –

Быстро собраться да славной водяры принесть из соседней станицы!

Вот уверяют: в какой-то там сказочной эре –

Чтоб сохранялась в застолье достойная харя (простите – личина!) –

Хладной водицей вино разбавляли... Впрочем, не в этом причина! –

Я, слава Богу – не вождь, не герой и собой Пантеон не украшу,

Но умоляю, мой друг: ни в безвременье, ни в беспросветье –

Не разбавляй!

Не разбавляй свою жизнь – эту тяжкую смертную чашу! –

Если ты хочешь – хотя бы на миг! – прикоснуться губами

К бессмертью...

Выпьем – по полной! На споры и слёзы не тратясь,

Чтоб – по колено ушедшее море,

Да с собственной справиться тенью!

Над Танаисом – таинственный ветер – Танатос...

Боже, как тяжко молчит колокольня у храма Успенья!

Ах, не глядеть, не глядеть, не глядеть бы мне в том направлении!

Мне бы – на белой галере – стремглав! –

Чтоб забылась та напасть!

Там, возле храма... Вечерние очи да плечи оленьи...

...Ветер Танатос!

* * *

Трудно дышать –

               От табачной весны,

                                От тоски

Пыльные бури,

Бессильные бурые стены…

Смотрят – в чужой мастерской –

                              На меня холсты,

Будто мои – запылённые временем – тени.

Что за собранье –

В чужой мастерской –

Моих грёз и гробов?!

Что я отвечу?

            Я сам им сродни –

                       Позабывшим, предавшим…

Только одно

           В этой дохлой обители –

Бог и Любовь:

Кошка, что греет котят животом отощавшим…

* * *

Ты мчишься – звездой-шалавой

С небесной ордой-оравой,

Ночную степь обнимая.

Я тебя понимаю...

Ты наглой и смуглой масти,

В глазах диктатура страсти.

Моя ты! Моя! Чужая!

Я тебя понимаю,

БЛАГОСЛОВЛЯЮ!

...Ты помнишь? –

Отбил я тебя в ту полночь –

Не у цыгана-вора,

Не у людского вздора,

Не у ситного хлеба,

НО –

            у синего неба,

                                   у золотого простора

У степного простора...

Ты слышишь эти шаги?

Беги – продолжайся! – беги.

В длинной тьме коридора –

Шаги.

Командора!

* * *

Ты уговаривала: едем в Крым!

Там эдельвейсы гордые живут

В горах, под небом – дивно молодым,

Как боги – вне печалей, бед и смут.

Там в феврале – представь! – цветёт миндаль,

О, бледно-фиолетовый февраль!

Там всё забудем – слышишь – всё простим...

Мы едем в Крым, любимый, едем в Крым!

...Как я любил тебя!

                                   И в счастии по грудь –

Что в травах сказочных – в глухом твоём дому

Я позабыл, что Правды

                                   крестный путь

Лежит через печаль, беду, тюрьму...

Да никогда ты это не поймёшь!

И, значит, наше счастье – блажь и ложь.

...Что ж –

Над «Столыпиным» – метельный дым...

Смотри: я еду в Крым,

                                   я еду в Крым!

Рычит конвойный. Карабина блещет сталь.

...О, бледно-фиолетовый февраль!

* * *

Последнее посвящение О.Д.

Ты угощаешь меня дефицитным кофе –

В доме твоём, где ты проживаешь

С новеньким мужем и рыжей ворсистой собакой.

В доме твоём –

На полу разлёгся огромный ковёр

Ворсистый,

И ты – босиком по нему, осторожно ступаешь –

Словно по минному полю...

В доме твоём, естественно, всё чужое:

Радио – видео – вазы какие-то, книги...

Как мне живётся – в доме твоём –

В тёмной задраенной папке?

Как меня терпит – в доме твоём –

Огромная эта псина?

Как вообще очутился я здесь?!

До безумия просто:

Просто ты вскрыла папку с моими стихами,

И вот я сижу напротив, как джинн из бутылки,

И ты угощаешь меня этим самым кофе –

Словно по минному полю...

А я –

Я всё читаю тебе, читаю, читаю –

Всё о тебе!

И в глазах твоих – прежние карие слёзы...

Что мне делать, любимая, горе моё! – что мне делать с тобой?

Утащить тебя в эту тетрадь, что меня – без остатка – вмещает?

Повалить на этот ворсистый ковёр?

Ах, НЕЛЬЗЯ: он ЧУЖОЙ!

Только это мешает, поверь,

Только это мешает...

* * *

В дачном кресле ночью…

И. Бунин

Устал скорбеть – тащить подённый вздор

Своих смертей – смертей – смертей –

ДОКОЛЕ?!

Я в дачном кресле, и ночной восторг

Томит меня – густой, бездонный хор

Незримых, тайных колоколен…

Я здесь в сердцебиенье тишины,

В скрещенье соловьиных многоточий,

Под стражей ветра, крапивы да бузины,

И три берёзы – рядом – три струны –

Мне взглядывают в очи…

Я здесь… Постой – в какие времена

Всё это было – было! – тишина,

Восторг и губы, жадные от жажды,

И колокольная тягучая волна…

Так значит – можно – можно дважды

Войти, вступить, ворваться – наяву –

Дорожкой лунной, струнным ладом –

В былую – эту! – золотую синеву?

…Я в дачном кресле: жив, живой, живу,

И ты – со мной, ты здесь, ты – рядом…

Цветам Танаиса

Цветы былинные мои!

На косогоре,

По-над дорогою – в репьях, в пыли, в ненастье –

Всё те же вы!

                                Всё та же скорбь. «Momento mori»

На вашем детском языке –

                                            «помни о счастье!»...

Но сколько надо переждать огня и мрака,

Но сколько жизней пережить – света и горя –

Чтоб – с высоты святых руин, со дна оврага –

Приветственно вот так кивать: «Momento mori».

Не впасть в безверие – средь декабрей бесцветных,

В лютую ночь

                        не изменить златому полдню.

...Ах, подорожник,– лекарь мой! –

И ты, бессмертник! –

Не убивайтесь обо мне: я помню. Помню!

«Цыганочка»

Анвару

Стынут поздние цветы,

Да не ждут участья...

Плачь и радуйся:

Ведь ты

Не рождён для счастья!

Со стены – с гвоздём! – сорви

Пышную гитару,

Пыльный,

Душный бред любви

Взбей – предай пожару

От шанельных тряских благ –

Дрязг да гениталий –

Стиснув зубы,

Сделай шаг!-

Пребудь,

Пребудь –

Гениален!-

Эх, под дождичком-дождем

Позднего ненастья!

Не рождён ты, не рождён,

Не рождён для счастья...

Чардаш

Со скрипки всё и началось –

Рождественской, цыганской –

В ту древнюю, родную ночь,

В те синие года...

Что жизнь мне?

                           Волчьих ягод гроздь?

                                                              Ветр – во поле – жиганский?–

Мне боль – не в боль,

Мне власть – не в масть,

Мне горе – не беда.

Мне –

Руки над ночным костром – златым оркестром ночи!

Мне –

Губы, красные – от губ, вина и волшебства!

Да отвлекитесь от вранья и дел важнейших прочих –

Что жизнь, несчастные?

                                       Она – лишь праздник Рождества!

Лишь Чардаш –

Власть,

Лишь Радость –

Всласть!

Лишь Страсть да с Волей в рифме,

И мрак – не в мрак,

                               и ворог – брат,

                                                       и смерть – пустейший вздор!

...Мне –

Не от смерти умереть:

Однажды – в жутком ритме –

Неосторожно оступлюсь в ликующий костер!

* * *

Что там ночь?

Видишь – хлеб на столе, и вино, и табак.

Ночь бессильна, когда не молчит – хоть одна лишь! –

Свеча,

И шальная строка, истомившись в бессрочных томах,

Возникает,

                     и темень скулящую

                                                         хлещет с плеча!

Мне не жаль тебя, Время!

Нет, не протяну я руки:

Ты ж меня не щадило – отстреливало на лету...

Отворяй ворота!

Принимай диктатуру голодной строки!

На! – наотмашь – возмездье –

                                                за подлость, враньё, немоту!

До-ве-ло! –

Вьюжной мглой хохоча,

                              сапогами стуча,

                                                      да ключами бренча.

Почему ж не смогло воспитать из меня – палача?!

Видишь, слёзы в глазах...

Выпьем, Время!

                                   Вино – на столе...

Что мне делать, скажите, на проклятой этой земле?

* * *

Я вернусь в этот город –

                                 сквозь ярость собачьей брехни,

Сквозь кордоны вранья,

Сквозь Чернобыль неправды державной...

Протяни мне ладони свои, моя нежность,

                                          моя Ярославна!

Только в этом спасенье –

                                         ладони ко мне протяни! –

Сквозь тюремную жуть, «громыхание чёрных марусь»,

Нищий морок житейский, больное, забитое горе.

...Возвратится с изгнанья –

Прильнёт к городищу забытое море!

Протяни мне ладони –

                                    и я, повторяю, вернусь –

В этот город,

Где мною озвучена каждая пядь,

И всё будет, как некогда, –

                                     помнишь? –

                                                 волшебно и звёздно...

Отзовись, моя древняя нежность,

                               покуда – ты слышишь? – не поздно.

...ТАНАИС!

Я ещё не хочу умирать.