* * *
Не пасть, но – сорваться, но – взмыть!–
каждый светится лист,
И синь так ясна, и такой перелётный лепет...
И, значит, пора, моя страсть,
пора, моя жизнь –
Моя золотая змея, моя смуглая лебедь!
Пора! –
Между тихих звёзд и ночных костров –
В блаженном, мягком пространстве – выше и выше!–
Нести свой лазурный крик,
свой безумный восторг –
К иным временам,
к пределам иным...
Ты слышишь?–
Пoрa!
Как поёт – Боже правый – степная осенняя медь –
Бельканто Судьбы, лебединое послесловье!–
Как непобедимо ясна вдохновенная смерть...
Прощай, моя Дельта,
Пoрa – к верховью! К верховью!
Пoрa!
Да приснятся метели мои слова,
Да будет шиповник –
мой признак!–
прощально над Башней качаться,
Где я целовал тебя всю – целовал,
целовал!
И ты, не помня себя, кричала от счастья...
* * *
Ты мчишься – звездой-шалавой
С небесной ордой-оравой,
Ночную степь обнимая.
Я тебя понимаю...
Ты наглой и смуглой масти,
В глазах диктатура страсти.
Моя ты! Моя! Чужая!
Я тебя понимаю,
БЛАГОСЛОВЛЯЮ!
...Ты помнишь?–
Отбил я тебя в ту полночь –
Не у цыгана-вора,
Не у людского вздора,
Не у ситного хлеба,
НО –
у синего неба,
у золотого простора
У степного простора...
Ты слышишь эти шаги?
Беги – продолжайся!– беги.
В длинной тьме коридора –
Шаги.
Командора!
* * *
Я вернусь в этот город –
сквозь ярость собачьей брехни,
Сквозь кордоны вранья,
Сквозь Чернобыль неправды державной...
Протяни мне ладони свои, моя нежность,
моя Ярославна!
Только в этом спасенье –
ладони ко мне протяни!–
Сквозь тюремную жуть, «громыхание чёрных марусь»,
Нищий морок житейский, больное, забитое горе.
...Возвратится с изгнанья –
Прильнёт к городищу забытое море!
Протяни мне ладони –
и я, повторяю, вернусь –
В этот город,
Где мною озвучена каждая пядь,
И всё будет, как некогда,–
помнишь?–
волшебно и звёздно...
Отзовись, моя древняя нежность,
покуда – ты слышишь?– не поздно.
...ТАНАИС!
Я ещё не хочу умирать.
* * *
Моя любовь, моя тюрьма, моя шкала –
В часы бессонницы –
Часы и зеркала!
В часы бессонницы – над Летою чернил,–
Когда, когда, когда
весь свет не мил,
Когда сгущается над веком чад и лай,
И – сумасшедшими качелями – весы,–
Я начинаю:
я завариваю чай,
С улыбкой странненькой взирая на часы.
Я обручён. Я облачён. Я обличён.
Я – обречён –
грызёт будильник удила...
Я начинаю!–
Кошка
вспрыгивает
на плечо,
И в очи просятся влюблённо –
Зеркала...
* * *
Над прогорклой землёй настаёт снегопад...
Все решётки, углы, все больные детали
Лакирует, прощает – бесшумно, подряд –
Даже вороны чёрные –
Белыми стали
И, как голуби мира, над миром летят...
Что же правда?–
Крикливые наши печали
Или этот небесный, немой снегопад?
* * *
Разве это я – о себе?
Я – убитый – лечу в седле
Над былинной гривой коня...
Ну а здесь – нет меня,
нет меня.
Здесь, в подвале глухой тюрьмы,
Где продымленный сумрак – слеп,
Сотня каторжных –
я, ты, мы –
Получает казённый хлеб.
Пайка хлеба – полкирпича...
Брезжит лампочка Ильича
В ватной мгле,
от натуги звеня...
Только здесь – нет меня,
Нет меня!
Я – убитый – во весь опор
Мимо чёрных лечу станиц,
Мимо дымных карпатских гор...
И решётки глухой узор –
Будто тень от твоих ресниц...
* * *
Вот и Венера глянула мне в очи –
В упор – из-за седой, ненастной мглы...
Что, милая богиня древней ночи?–
Что мы с тобой смогли?
Та женщина...
Сомкни, богиня, вежды,
Да не гляди ж – в бессмысленной тоске,–
Как чья-то девочка, –
звать, кажется, Надежда –
Играется в песке.
А женщина... Что звёзды, что планеты?
Венера!
Что ей свет моей любви?
Да неужели мы –
мы, Боги и Поэты,
Бессильны пред людьми?!
Ну что мы можем? Разве – блеск никчёмный,
И всё.
И сгинуть – с горя и стыда,
И лишь вон та –
в песке –
наивная девчонка –
Бессмертна, как всегда?
* * *
Анвару
...И была у поэта – была гитара,
гитара...
И была у поэта жена – всех прочих прекрасней,
А какой дворец – не какая-нибудь хибара,
А какой жеребец – сарматской наглючей масти!
Это было, мой друг, далёко до нашей эры,
И водил поэт по синему морю галеры,–
Пел поэт всю дорогу – до славных Афин
и к Коринфу,
И гребцы подчинялись
той песни
сердечному ритму,
И туманилось море, и в очи сверкала гроза,
И вздымалися в хоре весёлых гребцов голоса...
Это было, мой друг,– ох, далёко до нашенской эры...
...И была у поэта жена –
полускифянка, полубогиня –
Его смуглая страсть, его нежность,
восторг и гордость –
Как сейчас её вижу!
Да только вот имя,
имя –
Потерялось имя, истёрлось оно, истёрлось!
Но зато –
как пылали, как пели в печи поленья!
Кик они друг пред другом
падали
на колени!
Как мы... То есть, они
задыхались – без чувств, без меры –
В исступленьи любви –
Будто в бурной пене – галеры!
О, как волны страшны, как крушит нас и кружит гроза!
И уже не слышны утонувших гребцов голоса...
Это было, мой друг, далёко до нашей эры...
...А какой дворец! –
Не то, что моя хибара
А какой жеребец – невиданной чёрной масти!
Я бы спел тебе, только где она – та гитара?!
Нот и голос сел: сырое, видишь, ненастье.
Да и наш тарантас трясучий – никак не галера...
Ах, как медленно
этот мерин ползёт – холера!
Ты не слушай меня: всё – дым,
кружева-колечки,
Ты мне лучше скажи: далёко ль до Чёрной Речки?
Что со мною стряслось? Сам с собой бормочу во хмелю...
(Сто веков пронеслось... Как тебя я, мой ангел, люблю!
............................................................
Что-то долго, мой друг, везут нас до Чёрной Речки!
* * *
Ты уговаривала: едем в Крым!
Там эдельвейсы гордые живут
В горах, под небом – дивно молодым,
Как боги – вне печалей, бед и смут.
Там в феврале – представь! – цветёт миндаль,
О, бледно-фиолетовый февраль!
Там всё забудем – слышишь – всё простим...
Мы едем в Крым, любимый, едем в Крым!
...Как я любил тебя!
И в счастии по грудь –
Что в травах сказочных – в глухом твоём дому
Я позабыл, что Правды
крестный путь
Лежит через печаль, беду, тюрьму...
Да никогда ты это не поймёшь!
И, значит, наше счастье – блажь и ложь.
...Что ж –
Над «Столыпиным» – метельный дым...
Смотри: я еду в Крым,
я еду в Крым!
Рычит конвойный. Карабина блещет сталь.
...О, бледно-фиолетовый февраль!
* * *
Какой великий дождь стоит над Танаисом!–
Передрассветный,
медленный,
слепой...
Какое волшебство
вдруг прорвалось, нависло
Над грешною землёй,
Над зряшною судьбой!
...И этот мой восторг – блаженный, неприличный,
И этот мокрый пёс – в дожде, как во хмелю,
И полустанок,
и фонарь,
и грохот электрички,
И я люблю тебя –
Люблю, люблю, люблю...
* * *
Пойми: мне страшно возвращаться
В мир, где слова – колокола,
Где страсть и гибель,
смерть и счастье,
Где ты – и сердце и стрела,
В мир –
к той судьбине, к той отчизне,
Где всё впотьмах, всё –«на зеро»,
Мне страшно возвращаться к жизни.
Мне страшно брать перо.
Цветам Танаиса
Цветы былинные мои!
На косогоре,
По-над дорогою – в репьях, в пыли, в ненастье –
Всё те же вы!
Всё та же скорбь. «Momento mori»
На вашем детском языке –
«помни о счастье!»...
Но сколько надо переждать огня и мрака,
Но сколько жизней пережить – света и горя –
Чтоб – с высоты святых руин, со дна оврага –
Приветственно вот так кивать: «Momento mori».
Не впасть в безверие – средь декабрей бесцветных,
В лютую ночь
не изменить златому полдню.
...Ах, подорожник,– лекарь мой! –
И ты, бессмертник! –
Не убивайтесь обо мне: я помню. Помню!
* * *
...А плечи твои, любимая,– длинные, оленьи,
А имя колокольное –
глаголено
волею,
А в печи твоей – томительные, тихие поленья,
А в глазах – отчаянные, золотые молнии,
...А на дворе – на улице –
всё теперь осеннее:
Ненастье ненастное – сирое, жалкое –
Дождь, прохожий крестится на церковь Успения,
Вечереет,
вечереет
над Каменной Балкою...
Будет ночь – большая, медленная,– словно песнопенье,
Будут губы
нестерпимейшим молчаньем
переполнены,
Будут вспыхивать, томительные, тихие поленья,
А в глазах твоих – отчаянные, золотые молнии...
* * *
Деревенская, сирая, великопостная тьма...
Не печалься! Взгляни:
как горят золотые поленья!–
Будто печь, на тебя насмотревшись,
Решила сама
Набросать на стене
быстрым пламенем
стихотворенье...
Не печалься, голубчик. Держись. Не сходи с ума!
И не злись на судьбу: может, в чём-то она – права.
Сам ведь знаешь: какое требуется терпенье,
И молитва, и пост, и смиренье –
Для озаренья,–
Чтобы вспыхнули в стихотворении,
что золотые поленья,–
Слова!
* * *
Где-то – в несбывшемся – скрипнет калитка,
Кто-то пройдёт в золотистом дожде,
Вспыхнет улыбка,
Проснётся молитва,
Счастье вернётся...
Но где это? Где?
Будь она проклята,
бывшая
всуе,
Жизнь эта –
плесень,
неправда,
тоска!
Мне бы в последнем – с тобой – поцелуе
Сбыться – навеки, навек, на века...
Чтоб вопреки установленной власти
Смерти, разлуки, судьбы нежилой –
В дальней аллее
несбывшейся страсти
Длиться, сливаясь, –
скульптурой живой...
* * *
Е. Алексеенко
Неужто, неужто бывает хуже?–
Ты никому в этом мире не нужен,
Кончаются годы и сигареты,
В очах –
мутно-жёлтые воды –
Леты,
Недужный Цербер натужно лает...
Неужто бывает хуже?!
Бывает!
Сквозь мутно-жёлтую эту полночь
Летит сумасшедшая «скорая помощь»,
И – застывает – у сердца прямо! –
Столовый нож в руке Авраама,
И – всё ж рассветают –
в тюрьмах, в больницах!-
Желтушные, бедные наши лица...
Ты плачешь? Ты вспомнил: кому-то – хуже?
Значит, всё-таки,– нужен...
Нужен!
* * *
Мне страшно, милый друг, в Стране Кривых Зеркал
До крика,
«на разрыв аорты»:
Вокруг – те самые – кошмарные офорты,
Что Гойя из себя изгнал.
Мне –
пальцы побелели на курке –
Мне –
день – беззубый страх,
мне – ночь – чернее взрыва –
В кого стрелять? –
Чей шепоток: «Спустись к реке –
Взгляни на собственное рыло?!.»
* * *
Что там ночь?
Видишь – хлеб на столе, и вино, и табак.
Ночь бессильна, когда не молчит – хоть одна лишь! –
Свеча,
И шальная строка, истомившись в бессрочных томах,
Возникает,
и темень скулящую
хлещет с плеча!
Мне не жаль тебя, Время!
Нет, не протяну я руки:
Ты ж меня не щадило – отстреливало на лету...
Отворяй ворота!
Принимай диктатуру голодной строки!
На! – наотмашь – возмездье –
за подлость, враньё, немоту!
До-ве-ло! –
Вьюжной мглой хохоча,
сапогами стуча,
да ключами бренча.
Почему ж не смогло воспитать из меня – палача?!
Видишь, слёзы в глазах...
Выпьем, Время!
Вино – на столе...
Что мне делать, скажите, на проклятой этой земле?
* * *
Золотая Диктатура Света!
Я не знаю –
обозначить это:
Златовласая склонилась лампа
Над столом...
Кто ты – просветлённая до стона,
Страстная улыбка –
Персефона?
Прозревающая Иоланта?
Кто ты?
И за что мне?
И о чём?
Из какого ты явилась ада –
Повелительница
Золотого лада?
Я ослеп – воистину, воочью!
Видишь – я хватаю воздух ртом...
Кто ты?
Или вправду бредит лампа?
Рог Роланда. (Тёмный рёв таланта...)?
Слово ль взламывает оболочку –
Нестерпимым
Золотым огнём?
* * *
Воспоминанье освятит меня до слёз:
Синеющий, зловещий и певучий
Очерк Карпат, и на вершине кручи –
Распятый Иисус Христос.
Я вспомню синие слова
тех дней,
Те давние твердыни,
Те святыни:
Река, летящая по полонине,–
Вся в быстрой пене, в ропоте камней,
Костёл старинный
задрожит
в реке –
Надменный, белый. Мрачные ступени...
И музыка из тёмных врат,
И пенье –
На непонятном, страшном языке!
И страшные огни горят во тьме
Зловещих гор –
будто взлететь натужась...
Детство моё!
О вдохновенный ужас!
Дай мне подняться –
хоть на миг –
к тебе!
Дай – позабыв чужую ложь и быль –
Взмыть – хоть во сне!– над синим Закарпатьем,
И пасть – в слезах любви – перед распятьем
В альпийскую родную пыль...
* * *
На высокой полонине – маки...
Но не вздумай подходить,
Не вздумай!
Прочь! Не то – прокинешься во мраке
Средь карпатской полночи угрюмой.
Над тобою вспыхнет, как проклятье,
Звёздный шабаш – мертвенный, зловещий,
И – змеёй – внезапно грудь охватит
Свист разбойничий во тьме кромешной...
Ты услышишь тяжкий топот, ржанье,
Крики,
и взметнётся факел рыжий!
Ты всё понял: вот оно, призванье!
Но уже не спрятаться: всё ближе,
Ближе,
ближе –
тот чадящий факел,
Страшные глаза и хохот грубый.
...На высокой полонине – маки –
Красные, как жаждущие губы...
Чардаш
Со скрипки всё и началось –
Рождественской, цыганской –
В ту древнюю, родную ночь,
В те синие года...
Что жизнь мне?
Волчьих ягод гроздь?
Ветр – во поле – жиганский?–
Мне боль – не в боль,
Мне власть – не в масть,
Мне горе – не беда.
Мне –
Руки над ночным костром – златым оркестром ночи!
Мне –
Губы, красные – от губ, вина и волшебства!
Да отвлекитесь от вранья и дел важнейших прочих –
Что жизнь, несчастные?
Она – лишь праздник Рождества!
Лишь Чардаш –
Власть,
Лишь Радость –
Всласть!
Лишь Страсть да с Волей в рифме,
И мрак – не в мрак,
и ворог – брат,
и смерть – пустейший вздор!
...Мне –
Не от смерти умереть:
Однажды – в жутком ритме –
Неосторожно оступлюсь в ликующий костер!
* * *
Л. Б.
Мне вспомнился Владимирский собор –
Там, в Киеве...
Зачем? Скажи на милость...
Кадил дьячок, пел в полумраке хор,
И до сих пор мне странно – до сих пор!
Перед распятьем женщина молилась,
Она была красива, молода,
И на дворе сиял июльский полдень.
Какая ж вдохновенная беда,
Как беспощадная орда,
Внезапно загнала её сюда –
В сей бесполезный храм господень?
Нет-нет, мы не поймём –
Ни я, ни ты –
О чём она? За что она в ответе?
Зачем ей слёзы и любовь –
Все эти
скорбящей богородицы черты?
Зачем дрожит – стыдливо и убого –
Свеча, зажжённая её рукой,–
В такие времена?
Сегодня?
В век такой?!
Пусть это объяснит тебе другой:
Я в небесах не вижу Бога.
* * *
Карета скорой помощи в ночи –
Летит, расшвыривая мглу и лужи.
...Не уходи. Не плачься. Не молчи,
По крайней мере –
слушай, слушай, слушай!
Во весь опор грохочет водосток,
Молчит отчаянье –
угрюмо, колокольно.
И – некуда назад. Конец. Довольно.
И – нечего терять...
Восстань, пророк!
* * *
Роняет жизнь багряный свой убор...
– Чуть-чуть поднимемся,
И всё, и – дома.
Тебе дорога разве незнакома?–
Каких-то пару тысяч лет с тех пор...
Да, та права: ни «завтра», ни «вчера»
Не оступись!
Крутой крошится камень.
Ещё чуть-чуть. Темнеет день. Пора!
Смотри: здесь травы – вровень с облаками!
Любимая!
Да, ты права, права...
Вот те руины,
вот она – вершина!
И я молчу
последние слова:
«Всё те же мы,
Нам целый мир – чужбина!»,
И души наши не взлетают ввысь:
Куда ж ещё?!
Здесь
их полёт причален
Здесь – в дымном небе
медленных развалин,
Чьё имя – сладостное –
ТАНАИС...
* * *
А. Иванникову
Кирилловскую (Киев, XII век) церковь отделяет от примыкающей территории республиканской психиатрической лечебницы имени Павлова высокая каменная ограда. В храме звучат записи древнерусской духовной музыки.
Начинается пурга –
Останавливаются часы,
Словно перед пропастью –
на дыбы встают трамваи.
Если вовремя подохнешь – отрастишь себе усы.
Все на карнавал!
Все – на карнавале...
Если правильно воскреснешь – будешь в шубке
меховой –
Будто кто поддал под зад – вежливо и просто!
Все на карнавале! На улицах никого,
Начинается пурга над заснеженным погостом!
...Бесконечна наша смерть: без начала и без дна.
Небеса – не обессудь!– лишь начало бездны.
Для бесстыдных обезьян –
бескрайняя голубизна!
Мелкими шагами в райсобес –
Бесы,
Бесы,
Бесы...
Тёзка! Поводырь! Нестерпимый этот бред –
Ты ведь знаешь –
он – не мой:
догоняют, гады!
Поскорее – дай мне руку: есть на свете Свет! –
Верую! –
Преодолеть крутизну ограды!
...Начинается пурга – сумасшедший карнавал.
Но – скорей! – из смерти нас
выдирает Реквием –
Слышишь?
Древней тишины
торжествующий хорал,
Помнишь?
Свет погасших слёз –
Кирилловской церкви...
* * *
Мама-молитва тихой Кирилловской церкви!
Мама-молитва (нет у меня другой...) –
Видишь меня?
Видишь – очи мои померкли:
Мне ль по плечу эта битва –
С самой Судьбой?
Мне ль заполнять анкеты – женат ли, холост? –
Видишь меня?
Вот он – я:
ни друзей, ни родни.
Мама-молитва! Верни мне высокий голос,
Страшную мощь отчаянья мне верни!
Дай добрести до храма и стать – пусть поодаль, –
Но пред Лицем Твоим –
Сбыться. Вернуться домой...
Видишь? –
Дымится враньё: Освенцим, Чернобыль...
Что я могу – пред этой глобальной чумой? –
Этой всемирной Лжой,
вселенским Острогом –
ЧТО Я МОГУ?!
Так за что же, и в чём виня,
Сын Твой Светлейший глядит так взыскующе-строго
Прямо мне в очи,
и тихим перстом –
В меня...
* * *
В инее, в инее, в инее –
Степь – напролёт – наяву!
– Как тебя, чудо, по имени?
– Знаю, да не назову!
Душный, кромешный –
Вчера ещё –
Будто на тысячу лет –
Помнишь?
Дымился туманище...
Вот – посмотри – е г о след! –
В белом – вся степь – чудо-инее,
Сказочная благодать!
...Господи, научи меня
Что-нибудь понимать...
© Александр Брунько, 1970–2006.
© 45-я параллель, 2018.