Александр Брунько

Александр Брунько

Вольтеровское кресло № 18 (438) от 21 июня 2018 года

Господи, научи меня что-нибудь понимать

* * *

 

Не пасть, но – сорваться, но – взмыть!–

                                        каждый светится лист,

И синь так ясна, и такой перелётный лепет...

И, значит, пора, моя страсть,

                                              пора, моя жизнь –

Моя золотая змея, моя смуглая лебедь!

Пора! –

                   Между тихих звёзд и ночных костров –

В блаженном, мягком пространстве – выше и выше!–

Нести свой лазурный крик,

                                          свой безумный восторг –

К иным временам,

                                     к пределам иным...

                                                                 Ты слышишь?–

Пoрa!

Как поёт – Боже правый – степная осенняя медь –

Бельканто Судьбы, лебединое послесловье!–

Как непобедимо ясна вдохновенная смерть...

Прощай, моя Дельта,

Пoрa – к верховью! К верховью!

Пoрa!

                      Да приснятся метели мои слова,

Да будет шиповник –

                                         мой признак!–

                                          прощально над Башней качаться,

Где я целовал тебя всю – целовал,

                                                        целовал!

И ты, не помня себя, кричала от счастья...

 

* * *

 

Ты мчишься – звездой-шалавой

С небесной ордой-оравой,

Ночную степь обнимая.

 

Я тебя понимаю...

 

Ты наглой и смуглой масти,

В глазах диктатура страсти.

Моя ты! Моя! Чужая!

Я тебя понимаю,

БЛАГОСЛОВЛЯЮ!

 

...Ты помнишь?–

Отбил я тебя в ту полночь –

Не у цыгана-вора,

Не у людского вздора,

Не у ситного хлеба,

НО –

            у синего неба,

                                   у золотого простора

У степного простора...

 

Ты слышишь эти шаги?

Беги – продолжайся!– беги.

 

В длинной тьме коридора –

Шаги.

Командора!

 

* * *

 

Я вернусь в этот город –

                                 сквозь ярость собачьей брехни,

Сквозь кордоны вранья,

Сквозь Чернобыль неправды державной...

Протяни мне ладони свои, моя нежность,

                                          моя Ярославна!

Только в этом спасенье –

                                         ладони ко мне протяни!–

Сквозь тюремную жуть, «громыхание чёрных марусь»,

Нищий морок житейский, больное, забитое горе.

...Возвратится с изгнанья –

Прильнёт к городищу забытое море!

Протяни мне ладони –

                                    и я, повторяю, вернусь –

В этот город,

Где мною озвучена каждая пядь,

И всё будет, как некогда,–

                                     помнишь?–

                                                 волшебно и звёздно...

Отзовись, моя древняя нежность,

                               покуда – ты слышишь?– не поздно.

 

...ТАНАИС!

Я ещё не хочу умирать.

 

* * *

 

Моя любовь, моя тюрьма, моя шкала –

В часы бессонницы –

Часы и зеркала!

В часы бессонницы – над Летою чернил,–

Когда, когда, когда

                                      весь свет не мил,

Когда сгущается над веком чад и лай,

И – сумасшедшими качелями – весы,–

Я начинаю:

                          я завариваю чай,

С улыбкой странненькой взирая на часы.

Я обручён. Я облачён. Я обличён.

Я – обречён –

                                 грызёт будильник удила...

Я начинаю!–

Кошка

                       вспрыгивает

                                                       на плечо,

И в очи просятся влюблённо –

Зеркала...

 

* * *

 

Над прогорклой землёй настаёт снегопад...

Все решётки, углы, все больные детали

Лакирует, прощает – бесшумно, подряд –

Даже вороны чёрные –

Белыми стали

И, как голуби мира, над миром летят...

 

Что же правда?–

Крикливые наши печали

Или этот небесный, немой снегопад?

 

* * *

 

Разве это я – о себе?

Я – убитый – лечу в седле

Над былинной гривой коня...

Ну а здесь – нет меня,

                                         нет меня.

 

Здесь, в подвале глухой тюрьмы,

Где продымленный сумрак – слеп,

Сотня каторжных –

                                      я, ты, мы –

Получает казённый хлеб.

 

Пайка хлеба – полкирпича...

Брезжит лампочка Ильича

В ватной мгле,

                                 от натуги звеня...

Только здесь – нет меня,

Нет меня!

 

Я – убитый – во весь опор

Мимо чёрных лечу станиц,

Мимо дымных карпатских гор...

 

И решётки глухой узор –

Будто тень от твоих ресниц...

 

* * *

 

Вот и Венера глянула мне в очи –

В упор – из-за седой, ненастной мглы...

Что, милая богиня древней ночи?–

Что мы с тобой смогли?

 

Та женщина...

                               Сомкни, богиня, вежды,

Да не гляди ж – в бессмысленной тоске,–

Как чья-то девочка, –

                                       звать, кажется, Надежда –

Играется в песке.

 

А женщина... Что звёзды, что планеты?

Венера!

                         Что ей свет моей любви?

Да неужели мы –

                                     мы, Боги и Поэты,

Бессильны пред людьми?!

 

Ну что мы можем? Разве – блеск никчёмный,

И всё.

                       И сгинуть – с горя и стыда,

И лишь вон та –

                                   в песке –

                                                            наивная девчонка –

Бессмертна, как всегда?

 

* * *

 

Анвару

 

...И была у поэта – была гитара,

                                                     гитара...

И была у поэта жена – всех прочих прекрасней,

А какой дворец – не какая-нибудь хибара,

А какой жеребец – сарматской наглючей масти!

Это было, мой друг, далёко до нашей эры,

И водил поэт по синему морю галеры,–

Пел поэт всю дорогу – до славных Афин

                                                       и к Коринфу,

И гребцы подчинялись

                                      той песни

                                                        сердечному ритму,

И туманилось море, и в очи сверкала гроза,

И вздымалися в хоре весёлых гребцов голоса...

 

Это было, мой друг,– ох, далёко до нашенской эры...

 

...И была у поэта жена –

                                          полускифянка, полубогиня –

Его смуглая страсть, его нежность,

                                                     восторг и гордость –

Как сейчас её вижу!

                                  Да только вот имя,

                                                                         имя –

Потерялось имя, истёрлось оно, истёрлось!

Но зато –

                             как пылали, как пели в печи поленья!

Кик они друг пред другом

                                           падали

                                                       на колени!

Как мы... То есть, они

                                задыхались – без чувств, без меры –

В исступленьи любви –

Будто в бурной пене – галеры!

 

О, как волны страшны, как крушит нас и кружит гроза!

И уже не слышны утонувших гребцов голоса...

 

Это было, мой друг, далёко до нашей эры...

 

...А какой дворец! –

                                  Не то, что моя хибара

А какой жеребец – невиданной чёрной масти!

Я бы спел тебе, только где она – та гитара?!

Нот и голос сел: сырое, видишь, ненастье.

Да и наш тарантас трясучий – никак не галера...

Ах, как медленно

                                   этот мерин ползёт – холера!

Ты не слушай меня: всё – дым,

                                                   кружева-колечки,

Ты мне лучше скажи: далёко ль до Чёрной Речки?

Что со мною стряслось? Сам с собой бормочу во хмелю...

(Сто веков пронеслось... Как тебя я, мой ангел, люблю!

 

............................................................

 

Что-то долго, мой друг, везут нас до Чёрной Речки!

 

* * *

 

Ты уговаривала: едем в Крым!

Там эдельвейсы гордые живут

В горах, под небом – дивно молодым,

Как боги – вне печалей, бед и смут.

Там в феврале – представь! – цветёт миндаль,

О, бледно-фиолетовый февраль!

Там всё забудем – слышишь – всё простим...

Мы едем в Крым, любимый, едем в Крым!

 

...Как я любил тебя!

                                   И в счастии по грудь –

Что в травах сказочных – в глухом твоём дому

Я позабыл, что Правды

                                   крестный путь

Лежит через печаль, беду, тюрьму...

Да никогда ты это не поймёшь!

И, значит, наше счастье – блажь и ложь.

 

...Что ж –

Над «Столыпиным» – метельный дым...

Смотри: я еду в Крым,

                                   я еду в Крым!

Рычит конвойный. Карабина блещет сталь.

 

...О, бледно-фиолетовый февраль!

 

* * *

 

Какой великий дождь стоит над Танаисом!–

Передрассветный,

                                  медленный,

                                                            слепой...

Какое волшебство

                                 вдруг прорвалось, нависло

Над грешною землёй,

Над зряшною судьбой!

 

...И этот мой восторг – блаженный, неприличный,

И этот мокрый пёс – в дожде, как во хмелю,

И полустанок,

                               и фонарь,

                                                      и грохот электрички,

И я люблю тебя –

Люблю, люблю, люблю...

 

* * *

 

Пойми: мне страшно возвращаться

В мир, где слова – колокола,

Где страсть и гибель,

                                      смерть и счастье,

Где ты – и сердце и стрела,

 

В мир –

                к той судьбине, к той отчизне,

Где всё впотьмах, всё –«на зеро»,

Мне страшно возвращаться к жизни.

Мне страшно брать перо.

 

Цветам Танаиса

 

Цветы былинные мои!

На косогоре,

По-над дорогою – в репьях, в пыли, в ненастье –

Всё те же вы!

                                Всё та же скорбь. «Momento mori»

На вашем детском языке –

                                            «помни о счастье!»...

 

Но сколько надо переждать огня и мрака,

Но сколько жизней пережить – света и горя –

Чтоб – с высоты святых руин, со дна оврага –

Приветственно вот так кивать: «Momento mori».

 

Не впасть в безверие – средь декабрей бесцветных,

В лютую ночь

                        не изменить златому полдню.

...Ах, подорожник,– лекарь мой! –

И ты, бессмертник! –

Не убивайтесь обо мне: я помню. Помню!

 

* * *

 

...А плечи твои, любимая,– длинные, оленьи,

А имя колокольное –

                                   глаголено

                                                          волею,

А в печи твоей – томительные, тихие поленья,

А в глазах – отчаянные, золотые молнии,

...А на дворе – на улице –

                                            всё теперь осеннее:

Ненастье ненастное – сирое, жалкое –

Дождь, прохожий крестится на церковь Успения,

Вечереет,

                вечереет

                               над Каменной Балкою...

 

Будет ночь – большая, медленная,– словно песнопенье,

Будут губы

                   нестерпимейшим молчаньем

                                                                 переполнены,

Будут вспыхивать, томительные, тихие поленья,

А в глазах твоих – отчаянные, золотые молнии...

 

* * *

 

Деревенская, сирая, великопостная тьма...

Не печалься! Взгляни:

                                      как горят золотые поленья!–

Будто печь, на тебя насмотревшись,

Решила сама

Набросать на стене

                                     быстрым пламенем

                                                                    стихотворенье...

 

Не печалься, голубчик. Держись. Не сходи с ума!

И не злись на судьбу: может, в чём-то она – права.

Сам ведь знаешь: какое требуется терпенье,

И молитва, и пост, и смиренье –

Для озаренья,–

Чтобы вспыхнули в стихотворении,

                                                  что золотые поленья,–

Слова!

 

* * *

 

Где-то – в несбывшемся – скрипнет калитка,

Кто-то пройдёт в золотистом дожде,

Вспыхнет улыбка,

Проснётся молитва,

Счастье вернётся...

                                Но где это? Где?

Будь она проклята,

                                 бывшая

                                                 всуе,

Жизнь эта –

                        плесень,

                                         неправда,

                                                             тоска!

Мне бы в последнем – с тобой – поцелуе

Сбыться – навеки, навек, на века...

Чтоб вопреки установленной власти

Смерти, разлуки, судьбы нежилой –

В дальней аллее

                             несбывшейся страсти

Длиться, сливаясь, –

                                      скульптурой живой...

 

* * *

 

Е. Алексеенко

 

Неужто, неужто бывает хуже?–

Ты никому в этом мире не нужен,

Кончаются годы и сигареты,

В очах –

                   мутно-жёлтые воды –

                                                             Леты,

Недужный Цербер натужно лает...

Неужто бывает хуже?!

Бывает!

Сквозь мутно-жёлтую эту полночь

Летит сумасшедшая «скорая помощь»,

И – застывает – у сердца прямо! –

Столовый нож в руке Авраама,

И – всё ж рассветают –

                                         в тюрьмах, в больницах!-

Желтушные, бедные наши лица...

Ты плачешь? Ты вспомнил: кому-то – хуже?

Значит, всё-таки,– нужен...

Нужен!

 

* * *

 

Мне страшно, милый друг, в Стране Кривых Зеркал

До крика,

                     «на разрыв аорты»:

Вокруг – те самые – кошмарные офорты,

Что Гойя из себя изгнал.

 

Мне –

             пальцы побелели на курке –

Мне –

             день – беззубый страх,

                                                     мне – ночь – чернее взрыва –

В кого стрелять? –

Чей шепоток: «Спустись к реке –

Взгляни на собственное рыло?!.»

 

* * *

 

Что там ночь?

Видишь – хлеб на столе, и вино, и табак.

Ночь бессильна, когда не молчит – хоть одна лишь! –

Свеча,

И шальная строка, истомившись в бессрочных томах,

Возникает,

                     и темень скулящую

                                                         хлещет с плеча!

 

Мне не жаль тебя, Время!

Нет, не протяну я руки:

Ты ж меня не щадило – отстреливало на лету...

Отворяй ворота!

Принимай диктатуру голодной строки!

На! – наотмашь – возмездье –

                                                за подлость, враньё, немоту!

 

До-ве-ло! –

Вьюжной мглой хохоча,

                              сапогами стуча,

                                                      да ключами бренча.

Почему ж не смогло воспитать из меня – палача?!

Видишь, слёзы в глазах...

Выпьем, Время!

                                   Вино – на столе...

Что мне делать, скажите, на проклятой этой земле?

 

* * *

 

Золотая Диктатура Света!

Я не знаю –

                        обозначить это:

Златовласая склонилась лампа

Над столом...

Кто ты – просветлённая до стона,

Страстная улыбка –

Персефона?

Прозревающая Иоланта?

Кто ты?

                И за что мне?

                                          И о чём?

Из какого ты явилась ада –

Повелительница

Золотого лада?

Я ослеп – воистину, воочью!

Видишь – я хватаю воздух ртом...

 

Кто ты?

Или вправду бредит лампа?

Рог Роланда. (Тёмный рёв таланта...)?

Слово ль взламывает оболочку –

Нестерпимым

Золотым огнём?

 

* * *

 

Воспоминанье освятит меня до слёз:

Синеющий, зловещий и певучий

Очерк Карпат, и на вершине кручи –

Распятый Иисус Христос.

Я вспомню синие слова

                                           тех дней,

Те давние твердыни,

Те святыни:

Река, летящая по полонине,–

Вся в быстрой пене, в ропоте камней,

Костёл старинный

                                 задрожит

                                                  в реке –

Надменный, белый. Мрачные ступени...

И музыка из тёмных врат,

И пенье –

На непонятном, страшном языке!

И страшные огни горят во тьме

Зловещих гор –

                             будто взлететь натужась...

Детство моё!

О вдохновенный ужас!

Дай мне подняться –

                                       хоть на миг –

                                                                 к тебе!

Дай – позабыв чужую ложь и быль –

Взмыть – хоть во сне!– над синим Закарпатьем,

И пасть – в слезах любви – перед распятьем

В альпийскую родную пыль...

 

* * *

 

На высокой полонине – маки...

Но не вздумай подходить,

Не вздумай!

Прочь! Не то – прокинешься во мраке

Средь карпатской полночи угрюмой.

Над тобою вспыхнет, как проклятье,

Звёздный шабаш – мертвенный, зловещий,

И – змеёй – внезапно грудь охватит

Свист разбойничий во тьме кромешной...

Ты услышишь тяжкий топот, ржанье,

Крики,

               и взметнётся факел рыжий!

Ты всё понял: вот оно, призванье!

Но уже не спрятаться: всё ближе,

Ближе,

               ближе –

                                тот чадящий факел,

Страшные глаза и хохот грубый.

 

...На высокой полонине – маки –

Красные, как жаждущие губы...

 

Чардаш

 

Со скрипки всё и началось –

Рождественской, цыганской –

В ту древнюю, родную ночь,

В те синие года...

Что жизнь мне?

                           Волчьих ягод гроздь?

                                                              Ветр – во поле – жиганский?–

Мне боль – не в боль,

Мне власть – не в масть,

Мне горе – не беда.

 

Мне –

Руки над ночным костром – златым оркестром ночи!

Мне –

Губы, красные – от губ, вина и волшебства!

Да отвлекитесь от вранья и дел важнейших прочих –

Что жизнь, несчастные?

                                       Она – лишь праздник Рождества!

 

Лишь Чардаш –

Власть,

Лишь Радость –

Всласть!

Лишь Страсть да с Волей в рифме,

И мрак – не в мрак,

                               и ворог – брат,

                                                       и смерть – пустейший вздор!

...Мне –

Не от смерти умереть:

Однажды – в жутком ритме –

Неосторожно оступлюсь в ликующий костер!

 

* * *

 

Л. Б.

 

Мне вспомнился Владимирский собор –

Там, в Киеве...

Зачем? Скажи на милость...

Кадил дьячок, пел в полумраке хор,

И до сих пор мне странно – до сих пор!

Перед распятьем женщина молилась,

Она была красива, молода,

И на дворе сиял июльский полдень.

Какая ж вдохновенная беда,

Как беспощадная орда,

Внезапно загнала её сюда –

В сей бесполезный храм господень?

Нет-нет, мы не поймём –

Ни я, ни ты –

О чём она? За что она в ответе?

Зачем ей слёзы и любовь –

Все эти

              скорбящей богородицы черты?

Зачем дрожит – стыдливо и убого –

Свеча, зажжённая её рукой,–

В такие времена?

                              Сегодня?

                                                 В век такой?!

 

Пусть это объяснит тебе другой:

Я в небесах не вижу Бога.

 

* * *

 

Карета скорой помощи в ночи –

Летит, расшвыривая мглу и лужи.

...Не уходи. Не плачься. Не молчи,

По крайней мере –

                                  слушай, слушай, слушай!

Во весь опор грохочет водосток,

Молчит отчаянье –

                                   угрюмо, колокольно.

И – некуда назад. Конец. Довольно.

И – нечего терять...

 

Восстань, пророк!

 

* * *

 

Роняет жизнь багряный свой убор...

– Чуть-чуть поднимемся,

И всё, и – дома.

Тебе дорога разве незнакома?–

Каких-то пару тысяч лет с тех пор...

Да, та права: ни «завтра», ни «вчера»

Не оступись!

                         Крутой крошится камень.

Ещё чуть-чуть. Темнеет день. Пора!

Смотри: здесь травы – вровень с облаками!

Любимая!

                         Да, ты права, права...

Вот те руины,

                         вот она – вершина!

И я молчу

                         последние слова:

«Всё те же мы,

Нам целый мир – чужбина!»,

И души наши не взлетают ввысь:

Куда ж ещё?!

                         Здесь

                                        их полёт причален

Здесь – в дымном небе

                                          медленных развалин,

Чьё имя – сладостное –

ТАНАИС...

 

* * *

 

А. Иванникову

 

Кирилловскую (Киев, XII век) церковь отделяет от примыкающей территории республиканской психиатрической лечебницы имени Павлова высокая каменная ограда. В храме звучат записи древнерусской духовной музыки.

 

Начинается пурга –

Останавливаются часы,

Словно перед пропастью –

                                            на дыбы встают трамваи.

Если вовремя подохнешь – отрастишь себе усы.

Все на карнавал!

Все – на карнавале...

Если правильно воскреснешь – будешь в шубке

                                                                  меховой –

Будто кто поддал под зад – вежливо и просто!

Все на карнавале! На улицах никого,

Начинается пурга над заснеженным погостом!

 

...Бесконечна наша смерть: без начала и без дна.

Небеса – не обессудь!– лишь начало бездны.

Для бесстыдных обезьян –

                                           бескрайняя голубизна!

Мелкими шагами в райсобес –

Бесы,

Бесы,

Бесы...

 

Тёзка! Поводырь! Нестерпимый этот бред –

Ты ведь знаешь –

                                     он – не мой:

                                                                   догоняют, гады!

Поскорее – дай мне руку: есть на свете Свет! –

Верую! –

Преодолеть крутизну ограды!

 

...Начинается пурга – сумасшедший карнавал.

Но – скорей! – из смерти нас

                                                 выдирает Реквием –

Слышишь?

                            Древней тишины

                                                            торжествующий хорал,

Помнишь?

Свет погасших слёз –

                                          Кирилловской церкви...

 

* * *

 

Мама-молитва тихой Кирилловской церкви!

Мама-молитва (нет у меня другой...) –

Видишь меня?

                             Видишь – очи мои померкли:

Мне ль по плечу эта битва –

С самой Судьбой?

Мне ль заполнять анкеты – женат ли, холост? –

Видишь меня?

                        Вот он – я:

                                   ни друзей, ни родни.

Мама-молитва! Верни мне высокий голос,

Страшную мощь отчаянья мне верни!

Дай добрести до храма и стать – пусть поодаль, –

Но пред Лицем Твоим –

Сбыться. Вернуться домой...

Видишь? –

                        Дымится враньё: Освенцим, Чернобыль...

Что я могу – пред этой глобальной чумой? –

Этой всемирной Лжой,

                        вселенским Острогом –

ЧТО Я МОГУ?!

Так за что же, и в чём виня,

Сын Твой Светлейший глядит так взыскующе-строго

Прямо мне в очи,

                        и тихим перстом –

В меня...

 

* * *

 

В инее, в инее, в инее –

Степь – напролёт – наяву!

– Как тебя, чудо, по имени?

– Знаю, да не назову!

 

Душный, кромешный –

Вчера ещё –

Будто на тысячу лет –

Помнишь?

Дымился туманище...

 

Вот – посмотри – е г о  след! –

 

В белом – вся степь – чудо-инее,

Сказочная благодать!

 

...Господи, научи меня

Что-нибудь понимать...