* * *
В этом доме чужая ласкает меня тишина,
Для меня в этом доме чужая свеча зажжена,
И бокал золотого вина – как свеча – на столе,
И чужая, морозная полночь в хрустальном стекле…
И моя мне вина не видна… Или впрямь я ослеп? –
Не моё это всё – в этом доме – и время, и хлеб.
Здесь чужая страна – в этом доме – чужая семья…
Вот те на – меня держит в полоне чужая земля!
Я навеки прикован к чужому… Пустите домой!
Вот Бетховен звучит на пластинке:
Он тоже – не мой!
И чужое, влюблённое небо мне светит в глаза –
И нельзя уклониться, смолчать.
И ответить – нельзя…
* * *
Ну что ты, музыка?
Утешься, бог с тобой!
Я жив ещё. Прошу тебя – не надо…
Прошу тебя: не плачь, прошу: запой,
Сбрось реквием, воскресни серенадой,
Будь опереттой – блёстки и шампань!
Забудь об этой скорби самостийной,
Плюнь на свободу грешную, и стань
Хоть на секунду – так сказать –
партийной!
Твои единственные имена
Я повторял, всё потерял,
всё понял,
Ты видишь – даже здесь – волей-неволей
Я подчиняюсь. Бог простит меня!
Музыка, девочка, – не отпевай, не плачь,
Не убывай – ни в коем случае,
Не обольщайся
совестью не мучай,
И слёзы – в дождь, пожалуйста,
не прячь.
Домино
Мои по месту жительства друзья,
Вы, пахнущие хлебом и «Агдамом»,
Вы, рыцари беззлобные… Одна нам
Как говорится, суждена стезя.
Вот утро: старый дворник помело
Настроит, как гитару, и начнётся
Симфония труда, простора, солнца!
Вот вечер: «на троих» и домино…
А я не уважаю – «на троих»,
И вообще я из другого теста,
Я стихотворец как-никак и с детства
К возвышенным материям привык!
Но всё же я тихонько постою
Когда-нибудь – средь мук своих пустячных –
И погляжу, как чёрные костяшки
Отчаянно грохочут по столу…
* * *
Ни бога, ни креста, ни чудотворца,
Ни ереси, ни истины
Святой –
Лишь дождь, да чьи-то гаммы –
Верно, Моцарт
Настраивает скрипку за стеной.
Рядится ночь – как в оны дни – под вечность.
О запах старых книг, о тишина!
Ещё б сюда трезубец, нет – подсвечник,
Фонарь старинный, нет – бокал вина…
Мой друг, прости мою велеречивость
И смуту слов, и сутолоку дня.
Ты здесь уже? Сядь. Окажи мне милость!
Мой сон – бог весть, как это получилось –
Родившийся задолго до меня…
Сядь.
…Ночь звенит вполсилы, полунемо,
Туман, и слава богу – до утра!
Ещё один глоток ночного неба,
И в путь, и в путь.
Пора, пора, пора!
* * *
Настанет ночь. Я трубку закурю,
И с кем-то вдруг, как встарь, заговорю,
Забормочу молитву – на удачу…
Быть может, это ты, мой старый друг,
Зовёшь меня – в кольце тревог и мук,
За столько вёрст и бед – и вот я плачу.
А может это ты, моя судьба,
Наставник мой, хранитель и судья,
Коришь меня за мелкие поделки,
За ложь, за недопитое вино,
За то, что мне пока что суждено
Кружиться – замкнутым круженьем белки?
И вот я плачу, кулаком стучу,
Кого-то страстно победить хочу,
Вцепляюсь ему в горло мёртвой хваткой,
Борясь с течением, плыву, плыву,
Сам для себя героем прослыву,
Пока… не задремлю, обняв тетрадку…
* * *
В степном селе, среди ветров и трав,
На этот мир взирая равнодушно,
Стоит, свой звон, как годы, растеряв, –
Забытая церквушка.
В ней тишина пустынна и мрачна:
Сошли святые в шум цивилизаций.
Здесь молится наверно лишь весна
Руками озарёнными акаций.
И только птицы – всех эпох, времён –
Что поселились в старой колокольне,
Летят над степью, как вечерний звон,
Как долгий звон – старинный и спокойный…
Сентябрь
Прозрачен сентябрь, как стакан золотого вина.
А впрочем, туманен, а впрочем печален, а впрочем…
Он сушь – сумасшедший барометр – упрямо пророчит,
В слезах бормоча чьи-то сладостные имена.
Аквариум лип золотых и багряных осин,
Полуночных нот тишина, или может, скорее…
И небо над ним, как в огромных глазах Моисея, –
Такая густая, тревожная, светлая синь!
* * *
Наверно, спать пора – уж первый час –
Забыть метафор потный перепляс,
Как люминал – мотивчик колыбельный
Принять и спать, ведь завтра понедельник.
Но ты опять берёшься за своё –
Как ветер, барабанящий в жильё –
Терзаешься, разучиваешь роли
Тетрадь, как лёд, долбишь – пробиться к воле,
К свободе – слова, музыки, души,
К свободе слёз, времён, к свободе плоти,
Когда в петляющей как бы охоте
От строчек отстают карандаши…
21.01.73
Соотечественницы мои!
Умоляю: не будьте праздны,
Но – как бог повелел – прекрасны
Мукой светлости и любви!
Только этот последний труд,
Только этот последний праздник,
Как ни бейся – последней власти
Изначально-последний суд.
Дни – как скомканные рубли.
Только вдруг – среди нищих духом,
Меж фанфарно-кастрюльных кухонь –
Шаровая
нота
любви!
Не останется – ни нуля,
Ни блаженного общепита.
…Не опаздывай, Афродита,
Соотечественница моя…
* * *
Все грехи мои, потёмки – всё прощала.
«Преврати меня в котёнка»,– превращала,
Рук в бессилье и безверье не сводила,
Мой будильник на бессмертье заводила.
Век семьи
за миг любови
уступала…
С кем сейчас твои глаголы –
– Ила… – Ала…
* * *
Кутят, чудачат и судачат,
Грустят, в копилку слёзы прячут,
Бранятся, меряют аршины,
Сплетают на лице морщины
И убывают полегоньку
Бесстрастной вечности – вдогонку.
Вкушай же блага неземные!
Вокруг тебя друзья, родные
Разложат траурные розы,
Прольют накопленные слёзы
И побредут за скорбной медью –
Как будто очередь за смертью.
Нестор-летописец
(Скульптура М. Антокольского)
Труд мой печальный – схимника-летописца…
Миги мелькают – дробно стучат копытца,
Годы проходят, тяжкий свой посох тащат –
В прошлое, в прошлое – беженцы – из настоящего.
Я, как таможенник, им отмечаю визы,
Слушаю их претензии и капризы,
Или – такой метафоры не хотите ль? –
Жалобной книги времён бессменный хранитель!
Дай мне, господь, чтоб был я хоть кем-то понят,
Неба на этой земле не проворонить,
И в гамаке радужных звёзд не забыться…
Труд мой печальный –
Нестора-летописца.
* * *
В ряду времён, буранов и дождей
Что наше слово? – Повесть? Нет – повестка!
И всех сонат печальней и нежней
Простая медь солдатского оркестра.
И пусть меня – плевать! – не все поймут.
Искусство! Ветер леденящ и крут,
Искусство, ты не повод для оваций,
Не украшенье праздничной гульбы.
Ты – окровавленный мундштук трубы,
Примёрзнувший к губам –
Не оторваться…
© Александр Брунько, 1980-2006.
© 45-я параллель, 2017.