Александр Бизяк

Александр Бизяк

Новый Монтень № 8 (356) от 11 марта 2016 года

Три новеллы

Свободный Михаэль

(Почти документальная история)

 

Кстати, об этих письмах, ты их береги.

Я как рассмотрел всё то, что писал разным лицам в последнее время,

особенно нуждавшимся и требовавшим от меня душевной помощи,

вижу, что из этого может составиться книга,

полезная людям страждущим на разных поприщах. <...>

Но покамест это между нами.

Н. Гоголь. «Выбранные места из переписки с  друзьями».

Из письма Н. Языкову

 

В один прекрасный день Михаэль N., житель Хайфы, семидесяти лет, вдовец, бездетный, предупредив своих соседей,  что навсегда прощается с Израилем и летит в Москву, отправился в аэропорт Бен-Гурион.

Билет был взят заранее – в один конец. Пассажир был без багажа, а ручную кладь его составляли только зонтик и барсетка, содержащая 128 евро, четыре упаковки «Лоривана», израильский даркон и российский заграничный паспорт (Михаэль владел двойным гражданством). В результате длительной беседы с пассажиром, Служба безопасности Бен-Гуриона приняла решение изменить ему маршрут, заменив Москву на одну из психиатрических лечебниц по соседству с Хайфой.

Вечером того же дня соседка Вера, медсестра психбольницы, вернувшись с работы, сообщила нам, что Михаэль находится у них. Дом загудел, точно пчелиный улей: «Как в психушке?! Почему в психушке»?! Медсестра ответила: «Пока не знаю. Он поступил к нам  вечером, я уже сдавала смену и торопилась на последний  автобус».

Назавтра же я бросился в больницу, но к приятелю допущен не был. Мне объяснили, что вновь поступивший пациент проходит двухнедельный карантин. Дежурный врач меня заверил, что я не должен беспокоиться.  Мой приятель помещён в отделение для «смирных», и  ему созданы комфортные условия.

Только на пятнадцатые сутки мне всё же удалось прорваться к Михаэлю. Встреча получилась бурной. Мы горячо обнялись.

Палата Михаэля мне понравилась. Из-под  потолка  струятся чарующие звуки   Чайковского и Моцарта, на книжной полке рядком стоят «Декамерон» и Мопассан (адаптированная «Библиотечка старшеклассника»), Ильф и Петров, «Сказки народов мира», журнал  «Сделай сам» (серия «Советов юному умельцу») и, наконец,  в конце сороковых имевщий оглушительный успех у советского читателя – роман Василия Ажаева «Далеко от Москвы» (видимо, испытывая ностальгические чувства по Москве, именно с Ажаева  Михаэль принялся за книги).

Приятель потащил меня знакомиться с  больничным двориком, огороженным глухим забором под колючей проволокой. Вдоль забора проходила следовая полоса, густо обсаженная кактусами.

В углу двора, в высоких кактусах, скрывалась территория «Живого уголка» с предупреждающей табличкой: «Внимание! Нервировать животных строго запрещается. С 14:00 до 17:00 в соответствии с распорядком дня, установленным администрацией больницы,  у животных – «Тихий час». Соблюдайте тишину! Нарушители режима содержания животных лишаются прогулок сроком на пять суток»…

Я зачастил на свидания с приятелем.

Законопослушный Михаэль посещал вольер исключительно в утреннее время. Сразу после завтрака бежал к «Живому уголку» и пропадал там до обеда. Впервые в жизни, затаив дыхание, он наблюдал за тем, как совокупляются  дикие козлы и козы.  Поглазеть на это зрелище сбегались не только  пациенты клиники, но и санитары, и медсёстры.

По соседству, в специальной клетке, активно занимались тем же самым кролики.

А вот баран, судя по возрасту, – старейшина «Живого уголка», стыдливо отвернувшись от греховных сцен, демонстративно прятался в загоне.

Зрелище, действительно, было любопытным.  Однако меня терзало главное:  по какой такой причине Михаэля из аэропорта отвезли в психбольницу.

Я оттащил приятеля подальше от «Живого уголка» и, отыскав скамейку, почти невидимую в кактусовых джунглях, потребовал ответа.

– Я зарёкся никому  об этом не рассказывать, – признался Михаэль, – но тебе откроюсь…

Затравленно косясь на кактусовые заросли (слежка в клинике была тотальной),  приятель перешёл на шёпот.

– На допросе в аэропорту я не выдержал и раскололся. Признался, что лечу в Москву с целью совершить самоубийство и просить друзей предать меня кремации, а прах развеять над Москвой-рекой.

Я онемел. Полез за сигаретой. Закурил. 

– Загаси немедленно! – воскликнул Михаэль. – На территории больницы курить  запрещено.

– Ну, хотя бы отхлебнуть  чуток из фляжки я имею право?! У меня с собой имеется…

– Даже и не вздумай! В клинике – сухой закон.

– Я с ума сейчас сойду! – сорвавшись со скамейки,  я заметался по аллее, обдираясь  о колючки этих проклятых кактусов.

Михаэль на ходу поймал моё запястье и железной хваткой притянул  к себе.

– Пойми ты, за тобой следят! Не успеешь ахнуть, как окажешься в смирительной рубашке.

Я вернулся на скамейку,  рукавом вытер холодный пот со лба. На всякий случай отодвинулся от Михаэля. Признаюсь, я сейчас его боялся. Придя в себя, вновь затряс приятеля.

– Но почему ты выбрал именно Москву, а не сделал это в Хайфе?! В конце концов, твой прах развеяли бы  не над Москвой-рекой, а над Иорданом…

– Думал я об этом, – признался Михаэль. – Но в Израиле не практикуется кремация. Здесь хоронят в землю. А с кладбищенской землёй – острая проблема.  Вот покойников и селят в специальных нишах в кладбищенской стене. Я, конечно, понимаю раввинат – Израиль не резиновый. Но и раввины должны меня понять: лежать замурованным в каменном мешке, одному, без воздуха, в полной темноте... Я с детства темноты боюсь  в закрытой комнате. Жива была бы мама, подтвердила.

– И что теперь прикажешь делать? – спросил я приятеля.

– Не знаю… – горестно ответил Михаэль. – А тут ещё тень Гоголя взялась меня преследовать. Гоняется за мной, цепляется холодными руками,  и умаляет выслушать.

– Час от часу не легче… Ты и вправду сдвинулся умом.  Не обижайся, но Служба безопасности была права, когда упекла тебя в психушку…

– Возможно… – согласился Михаэль.

– Но хотя бы мне сказать ты можешь, чего же Гоголь хочет от тебя?

– Тебе могу, но это только  между нами... – Михаэль поднялся со скамейки и проверил  кактусовые заросли. Убедившись, что прослушки нет (санитары, наверное, отвалили полдничать), продолжил:

– Жуткая история. Оказалось, Гоголь, как  и я, панически боится темноты в замкнутом пространстве.

– Не удивительно, что вы нашли друг друга…– я некстати по-дурацки усмехнулся и тут же извинился. – Прости, не хотел тебя обидеть…

– Да я уже ни на кого не обижаюсь, – печально  отмахнулся Михаэль. – Так вот, он и говорит мне, что у него страх смерти. И что завтра его должны захоронить. А он сопротивляется, клянётся, что не умер, а просто  задремал. Что он в гробу проснётся, а будет уже поздно…

Тут я содрогнулся. Мне вспомнилась статья, в которой приводился следующий факт: эксперты, чтобы убедиться в истинности опасений Гоголя, вскрыли, якобы,  его  могилу и обнаружили, что голова великого писателя повёрнута на бок, а обивка гроба исцарапана.

Я пересказал эту статью приятелю. У Михаэля носом кровь пошла. Да так обильно, что обрызгала щебёнку у скамейки. Михаэль достал бумажную салфетку из кармана, ликвидировал пятно и  салфетку снова запихнул  в карман.

– Урна рядом, брось туда, – сказал я Михаэлю.

– Нельзя. Санитары будут рыться в урне, найдут салфетку, пропитанную кровью, и  решат, что ты избил меня. Они тебя обязательно догонят и повяжут.

На аллее неожиданно возникла женская фигура в аккуратненьком салопчике, в широкополой шляпе, украшенной пером.  Возле нас остановилась, отломила от кактуса большую жёлтую иголку.

– А ну ловите, молодые люди!

Мне удалось перехватить иголку.

Старушка захлопала в ладошки:

– А я ведь загадала, кто из вас поймает! Я вас давно приметила, вы  у нас здесь частый визитёр. У вас выразительная  шаляпинская внешность. Вы голосом владеете?

– Не знаю, никогда не пел…

– Вы женаты?

– Да, женат.

– Не страшно. Я решила пригласить вас в наш девичий коллектив на спевки. Нам необходим мужчина. Именно такой, как вы. Мы собираемся по средам, сразу после ужина. В беседке, рядом с процедурной. Непременно приходите! Жена ревнивая у вас?

– Повода для ревности я ей не давал.

– Вот и отлично. О наших спевках можете ей не сообщать. Пусть это будет нашей тайной. Ведь у каждого мужчины должны быть маленькие тайны от жены. Не так ли?

– Наверное, что так…

– Вот и прекрасно. О том, что вы готовы петь в нашем женском хоре, не беспокойтесь, я с главврачом договорюсь. Итак, до встречи в среду, уважаемый «Шаляпин»? Я буду ждать вас…

Женщина поправила перо на шляпе и, что-то напевая, удалилась.

– Кто она? – спросил я Михаэля.

– Аборигенка, третий год здесь обитает. Когда-то пела в Омском хоре. Теперь поёт у нас. Немного сумасшедшая, но тихая и добрая. Ты её не бойся…

Попрощавшись с Михаэлем, я покидал больницу в тягостном раздумье…

Назавтра, улучив момент, пока Михаэль сидел в палате и слушал Моцарта, я встретился с его лечащим врачом. Врач объяснила мне, что у моего приятеля – типичная клаустрофобия плюс тафофобия. Он избегает замкнутых пространств и в то же время панически боится  быть погребённым заживо.

– Как было с Гоголем?

– Не только. Марина Цветаева страдала тем же самым. Такие фобии типичны не только для великих, но и для простых смертных. Но смею вас заверить, – сказала врач, – что дальнейшая судьба вашего товарища не должна вас беспокоить. Вот увидите, Михаэля мы обязательно поставим на ноги.

Врач была права: Михаэль, действительно, медленно, но верно шёл на поправку.  В одно из посещений Михаэль признался мне, что находиться в клинике ему всё больше нравится. Что он подружился с медицинским персоналом, что ему по-настоящему  здесь интересно. И духоподъёмные беседы с тяжелобольными, и шефство над животными «Живого уголка». Моцарт, чтение по вечерам. Он здесь уже перечитал всю литературу с больничной книжной полки, а недавно затребовал Плутарха. Такую книгу в Хайфе не нашли, тогда главврач лично позвонил в Иерусалим в Центральную русскую библиотеку. И нарочный привёз ему трёхтомник знаменитого историка. Так приятелю моему нравится часами просиживать на «своей» скамейке и предаваться размышлениям о смысле жизни.  

 

P.S. Наконец, наступило время выписки «на волю». Михаэль от «воли» отказался наотрез и решил остаться здесь. Определился на должность санитара, из палаты перебрался жить в служебный флигель. Клаустрофобия прошла, как страшный сон. Так что спасибо Службе безопасности Бен-Гуриона и медперсоналу клиники...

 

2015

 

Правда ли, что Ален Делон

был женат на Нонне Мордюковой

 

Случилось это в конце шестидесятых, когда  двумя-тремя  годами раньше завершился величайший исторический процесс. «Перекуём мечи на орала!» – торжественно провозгласила партия. И она их  перековала. В результате страна осталась без мечей. Хотя и  оралов тоже не прибавилось. А те, что всё же появились на пахотных полях – как и положено, оказались сомнительного качества. Тогдашний наш советский трактор ненамного превзошёл орало…

Одним словом, завершив процесс разрядки в международных отношениях, тем самым сократили армию, позакрывали средние и высшие военные училища, войска оставили без притока младших офицеров. Как выражаются в подобных случаях на флоте: «Полундра!», «Амба!», «Всех свистать наверх!». У сухопутчиков оценка ситуации звучит намного  проще  «Песец подкрался незаметно». Как всегда понадобились срочные и мудрые Решения. А  уж чего-чего, а на исторические скорые Решения партия всегда была горазда. Одним из первых попасть под колесо Истории угораздило именно меня. В целях ликвидации пробела в командирских кадрах меня  экстренно, в числе таких же бедолаг, как я,  приказом министра обороны забрили в армию. Сроком на два года. Призвав и тут же обнаружив мою полнейшую никчёмность в боевых частях, пихнули в райвоенкомат Люблинского района города Москвы.

Окончив университет, а затем и ВГИК (сценарный факультет), я, после обучения на кафедре военной подготовки и получения  звания «младший лейтенант», до сей поры  мирно числился в запасе, чему был чрезвычайно рад.  Писал сценарии, работал на Центральном телевидении, со съёмочными группами мотался по стране, посещал тусовки, в Доме кино сбегал с просмотров, устремляясь к бару, вниз, к друзьям, к моей подруге по буфетной стойке Соне… Ах, какие  это были дивные, нетрезвые и молодые  времена! А тут, в одно касание, – оралом в область паха!

Прощай, кино, командировки, худсоветы, бестолковая неразбериха съёмок, монтажные столы, рабочие просмотры, споры, творческая ругань… Ещё вчера я засиживался заполночь с Анатолием Ромашиным (он снялся в моём фильме и мы с ним подружились), Смоктуновскому мог рассказать в студийном павильоне анекдот про наматагайку и тот,  словно ребёнок, заливчато смеялся, мог запросто поговорить о жизни с самим Евгением Иосифовичем Габриловичем, классиком советского кино, писал сценарий для звезды экрана Олега Видова. Да мало ли имён можно перечислить?!…

Теперь вокруг меня, в Люблинском райвоенкомате, были совсем другие персонажи. И мне хотелось бы назвать их имена: старшина Бурмистров, капитан Коровкин, майоры Гренадеров, Богомольник и Толпегин, подполковник Тупицын, весёлый выпивоха-разгильдяй прапорщик Непейвода… Мужики они,  хоть и в кителях, оказались почти нормальными людьми. Во всяком случае, ничто человеческое, как обнаружилось, им совсем было не чуждо: и водку пили ту же, что и мы, киношники, и, если денег не хватало на закуску, не брезговали плавленым сырком, и любили женщин так же, как и мы, ну, может быть, чуточку утилитарней, что ли, без лишних сантиментов.

– Любая баба, она под юбкой – та же баба: хоть прачка, хоть графиня, хоть секретарь райкома, – любил пофилософствовать Бурмистров в часы вечерних посиделок в нашем рабочем кабинете, водрузив стакан на стопку  личных дел призывников. И по сути, если откровенно, он был прав.

Неожиданно для самого себя я легко вписался в коллектив военкомата. Освоился, заматерел, стал покрикивать на призывников, выписывал повестки, ставил наотмашь печати, мог кулаком пристукнуть по столу, научился  делать зверское лейтенантское лицо, нерадивому призывнику пригрозить отправкой на КС (Крайний Север) или в засушливые степи Казахстана. От Гренадерова, Тупицына и Богомольника стал отличаться разве что количеством и размером звёздочек на моих  новеньких, ещё не засмальцованных погонах.

И всё же, всё же… Кинематограф сидел во мне точно заноза, снился по ночам, а то и вовсе не давал уснуть.  Военком, полковник Зоткин, несмотря на звание и должность, оказался на удивление интеллигентным мужиком. Он мне искренне сочувствовал и сострадал.

– Мы что, не люди что ли, хоть и офицеры? – говорил мне военком. – А что поделаешь?! Бывает хуже. Скажу тебе по совести:  военкомат – ещё не самое плохое место на земле. Считай, что повезло тебе. А залетел бы в боевую часть, да ещё куда-нибудь на точку – сгноили бы вместе с потрохами впридачу с партбилетом. А тут…  Продержишься два года, наберёшься впечатлений, глядишь, потом и нас прославишь.

Забегая вперёд, хочу сказать, что после службы я действительно снял двухсерийный фильм о райвоенкомате. Проходил он по разделу военно-патриотической тематики, и название пришпандорили ему по всем канонам тогдашнего кинематографа: «Прикажи себе!». Сами понимаете… Но это отдельная история. Для сохранения спокойствия души не хочу сейчас себя травмировать.

А тогда случилось вот что. Вдруг вызывает военком и загадочно так улыбается:

– Пляши, лейтенант! И на твоей улице нынче праздник!

Я оторопел и вскрикнул:

– Неужели приказ о моём досрочном увольнении?!

У меня дрогнули колени и ладони повлажнели.

– Ну, брат! – возмутился военком. – Да ты наглец! Тебе ведь срок мотать ещё пятнадцать месяцев.

Я сник.

– Верно говорят, – поморщился полковник. – Сколько волка ни корми, а он  всё в лес смотрит. Ты присядь и слушай.

Я присел.

 – Я только что из райсовета, – сообщил полковник. – Был на совещании в секторе культуры. Должен доложить тебе, что в районе ситуация тревожная. В лекционной пропаганде допущен нездоровый перекос. Люди справедливо ропщут. Слишком много  говорим о производстве и мало о духовном.  Население устало слушать о молоке и мясе, хотят послушать о театре и кино. А у нас в районе таких специалистов нет. Сам понимаешь – район рабочий. Изголодались работяги по искусству! А где, скажи мне, рабочий человек услышит про кино? У ларька пивного, в винном магазине? Одним словом, я назвал твою кандидатуру.  Смотри, не подведи. Завсектором Ольга Павловна Орлова завтра ждёт тебя. Женщина она серьёзная, так что подготовься.

В этот день я отменил распитие бутылки со старшиной Бурмистровым, рванул домой, поднял литературу по кино, достал конспекты. Ровно в девять я был в кабинете у Орловой. Ольга Павловна оказалась женщиной бальзаковского возраста, худенькая, щуплая, прямая, с внимательным прищуром глаз за линзами очков, в двубортном сером пиджаке строгого покроя, под которым начисто отсутствовал хоть какой-нибудь намёк на бюст. Там где должен был обозначаться бюст, на пиджачном лацкане красовался ЗАСРАКовский значок («Заслуженный работник культуры»).

Ольга Павловна пригласила сесть к столу, долго и внимательно смотрела на меня, на её лице скользнула тень  приветливой улыбки:

– Если откровенно, – по-матерински мягко сказала Ольга Павловна, – я впервые вижу живого сценариста, да ещё в погонах. Это так экстравагантно… Это правда, что вы заканчивали ВГИК и у вас есть собственные фильмы? Надеюсь, мы ещё поговорим о вашей жизни в киноискусстве, но не сейчас, а в нерабочие часы и не в кабинете, а где-нибудь за чашкой кофе. Меня интересует всё, буквально всё, что происходит за оборотной стороной экрана.

Ольга Павловна поднялась из-за стола и приблизилась ко мне. Пикантно впалая грудная клетка под строгим пиджаком, длиннополая, чуть ли не до пят, клетчатая юбка из толстенной ткани,  надёжно спрятавшая ноги от праздных взглядов посетителей… Я тут же вспомнил рассуждения Бурмистрова о женских юбках. Ольга Павловна уловила моё лёгкое смятение и тут же успокоила меня:

– Ну-ну, прекратите рефлексировать. (Слово-то какое! Вот что значит – куртуролог!). Поговорим о деле. Определимся в теме вашей лекции.

Значок ЗАСРАКа вновь блеснул на лацкане начальницы отдела.

– Учитывая, что ваша лекция будет прочитана в рабочем коллективе, хотелось бы, чтобы люди у станка услышали о том, чего они ещё не видели или видят редко.

Я тут же вспомнил наставление полковника:

– А военком меня предупредил, что о молоке и мясе говорить не надо!

Ольга Павловна вспыхнула, как значок ЗАСРАКа:

– Мы говорим о киноискусстве! Люди ждут вашего рассказа о  фильмах, которые на наш экран ещё не выходили.

– Прекрасно! – воскликнул я. –  Моя любимейшая тема – творчество Шаброля, Годара и Трюффо…

– А вас не смущает звучание фамилий? – насторожилась Ольга Павловна. –  Надеюсь, вы понимаете меня?..

Опасения Орловой я моментально уловил:

– Не беспокойтесь. Все названные режиссёры по национальности французы, – и уточнил:

– «Новая французская волна».

– Волна, конечно, прогрессивная?

– Конечно, прогрессивная! – успокоил я Ольгу Павловну.

– Смотрите! – она пригрозила пальчиком. – Надеюсь на вашу политическую зрелость.

И, успокоившись, сказала:

– Ну что ж, считайте, что вопрос решён. Лекцию прочтёте на Люблинском литейно-механичесом заводе,  старейшем предприятии района. Люди там серьёзные. Надеюсь, к вашей теме проявят интерес. Приехать на завод вы должны к обеденному перерыву, потому что вечером народ не соберёшь. Сами понимаете – людям нужно отдохнуть, расслабиться. Труд у них  ответственный, тяжёлый.

– Конечно, понимаю, – заверил я Орлову.

– Вот и прекрасно! – завершила разговор Ольга Павловна. – Завтра поезжайте на завод, прямиком – в партком, найдёте Цыбина, освобождённого секретаря. Сошлётесь на меня. Явку слушателей он обязан  обеспечить. Желаю творческих успехов.

Назавтра, к началу дневного перерыва, я был на Люблинском литейно-механическом заводе. Приземистые старые цеха, закопчённые стены,  мрачная кирпичная труба. И только на двери парткома – новенькая, из нержавейки, с золотыми буквами доска «Партийный комитет».  Нашёл в парткоме Цыбина. Коренастого, бровастого, без шеи, с могучей, как чугунная болванка, головой. Увидев лейтенанта,  он тут же резко отмахнулся:

– Не морочьте голову! По всем вопросам пожарной безопасности – к инженеру Волобуеву!

– Я по вопросу французского кино.

Цыбин растерялся:

– Вы, собственно, откуда будете?

– Из Люблинского райвоенкомата.

– Не понял юмора, товарищ лейтенант!

– Я от Ольги Павловны Орловой.

– Тьфу-ты, ну-ты, ё-к-л-м-н! – воскликнул Цыбин и наотмашь саданул себя по угристому сократовскому лбу. – Так бы сразу и сказал. Звонила мне Орлова. Только для чего мундир, я что-то не пойму? А впрочем, ладно. С вашим братом, лектором, – сплошная интермедия. Тут один приехал лекцию читать о пользе витаминов в овощах и фруктах, так он на голову тюбетейку нацепил. Представляешь, ё-к-л-м-н?!.. –  Цыбин смачно крякнул и, глянув, на часы, зычно крикнул:

– Каримулин, Багин!

– Тута мы! – ответили из коридора.

– Загоняй народ! Пора! Товарищ лектор, пройдеме в Ленинскую комнату, – сказал мне Цыбин.

Мы с парторгом вышли в коридор. То что я увидел, повергло в шок: тесный тёмный коридор заводоуправления  до отказа был забит людьми. Только что начался перерыв, и людская масса направлялась к выходу. Но не тут-то было. Выходные двери с двух концов были наглухо закрыты, и Каримулин с Багиным, по всему видать, партийные активисты, точно поршни, прессовали заводчан (тех, кто в этот злополучный час оказались в коридоре) к единственной двери Ленинской комнаты. Тут были мужики и женщины. Мужиков намного больше. Народ зверел, кричали женщины, матерились мужики:

– Двери отворите! Перерыв кончается! Что вы делаете, изверги?!

Но воля партии была непоколебима. Багин с Каримулиным дело своё знали, загоняя заводчан в единственную дверь – Ленинскую комнату. Через несколько минут операция была закончена. Народ заполнил Ленинскую комнату, коридор был пуст.

Как и положено, на небольшой импровизированной сцене возвышался стол под кумачовой скатертью, графин с водой, стакан.

– На всё-про всё у вас тридцать пять минут, – сообщил мне Цыбин и громко произнёс:

– Товарищи, у нас в гостях сегодня лейтенант Бизяк. Род войск – французское кино. Тема леции – «Новая волна».

– Моряк, что ли? А почему форма сухопутная? – крикнули из зала.

– Друзья! – начал я и не узнал свой голос. – Мы поговорим сегодня о проблематике французского кино, о самых ярких представителях современной французской режиссуры – о Жан Люке Годаре, о Клоде Шаброле, о Франсуа Трюффо…

– Лейтенант, ты чё?! На кой нам твой Шаброль? Перерыв кончается!

– Разговорчики в аудитории! – прикрикнул Цыбин и прошептал мне на ухо:

– Лейтенант,  если можно – ты уж тезисно, размазывать не надо.  Сегодня понедельник. У мужиков буксы после вчерашнего горят, им пивка попить бы…

Я присмотрелся к лицам слушателей: злые, налитые, красные. Взоры всех были прикованы к окну. Я тоже посмотрел в окно. Там, на  противоположной стороне Люблинской улицы, стоял пивной ларёк. И я всё понял...

Лекцию я свернул минут за десять и облегчённо выдохнул. В Красном уголке повисла гробовая тишина.

– Вопросы будут к товарищу докладчику? – спросил парторг.

Молчание.  

– Вопросы будут? – повторил парторг.

И снова тишина.  

–  Вопросы! – потребовал парторг.

И тут наконец-то поднялась мужская, слегка дрожащая рука.

– У меня вопрос.

– Я вас слушаю! – с готовностью ответил я.

– Разрешите водички из графина выпить.

– Пожалуйста, пройдите.

Нетвёрдой походкой мужик направился к столу и буквально вырвал из графина пробку. Наполнив до краёв, мужик припал к стакану. Осушил, налил ещё и снова жадно выпил.

– Ещё вопросы будут к товарищу докладчику? – спросил парторг.  И вновь потянулась чья-то дрожащая рука.

– Попить бы… – попросил мужик.

– Пожалуйста… – ответил я.

Через несколько минут графин был пуст.

– Возможно, есть вопросы по поводу французского кино? – спросил я осторожно.

– Есть вопрос! – заявила женщина из-за последнего стола.

– Про кино? – грозно уточнил парторг.

– Про кино!

– Французское?

– Французское!

– Спрашивай, Темушкина, – разрешил парторг и облегчённо вздохнул.

– Правда ли, что артист Ален Делон женился на Нонне Мордюковой?

Я растерялся, развёл руками. Тогда на помощь мне пришёл парторг:

– Правда, Темушкина, правда!..

– Это правда?! – с ужасом в глазах переспросила  женщина.

– Слово коммуниста! –  сказал парторг.

– Нет, это правда, товарищ лектор лейтенант? – пытала меня женщина.

– Правда, – ответил я, потупив взор. Да простят меня Ален Делон и Нонна Мордюкова…

 –   Да-а…– расстроенно вздохнула Темушкина. – Вообще-то он мужик хороший, но не орёл…

 

2004

 

Кесарий

 

Из завещания Соломона Друбера:

«После смерти доступ к своему телу доверяю

исключительно патологоанатому Кесарию Слонимскому».

 

Рождение Кесария Слонимского овеяно легендой, которая со временем превратилась в быль.

С ним я встретился случайно, у аптечного прилавка, когда тот покупал огромную бутыль сулемы1. Строгий, представительный мужчина, с осанкой Станиславского, с окладистой бородкой Немировича-Данченко. В твидовом костюме, в ермолке, с тростью и в пенсне.   

– Для чего ему нужна сулема, да ещё в таком количестве? – спросил я незнакомца. В ответ он протянул свою визитку: «Если что, звоните. Я всегда к вашим услугам», – и попрощавшись, вышел. В визитке значилось: «Слонимский Кесарий Абович, патологоанатом»…

В следующий раз мы столкнулись в больничном коридоре.

– Вы ко мне? – спросил патологоанатом. – Милости прошу.

– Я пришёл к товарищу.

– Это не тот ли ваш товарищ, который у меня в прозекторской лежит?

Я похолодел.

– В прозекторской?! Что у вас  он делает?

– Ожидает вскрытия.

Привалившись к стенке, я вытер пот со лба.

– Ишь, как всполошился! – Хохотнул Слонимский. – Да пошутил я. Пошутил.

– Ну и шуточки у вас!

– Профессия такая… Но я, действительно, должен огорчить вас – ваш приятель сейчас в реанимации в крайне тяжёлом состоянии. Перельман Ефим Борисович, прободение тонкого кишечника.

– Вы уверены, что это он?!

– Патологоанатом ошибиться не имеет права. Он мне сообщил, что дожидался вашего визита.  Я внимательно слежу за каждым, кто попал в реанимацию. Многие из них – мои потенциальные клиенты.

…Несмотря на ходатайство патологоанатома, в реанимацию меня не допустили.

В третий раз со Слонимским я встретился на могиле Фимы Перельмана. То ли он проникся состраданием к не вовремя умершему покойному (ведь Ефиму было только 36), то ли я вызвал у него симпатию. Не знаю…  Мы стояли рядом на краю могилы и молчали. По-дружески он взял меня под локоть: «Бог дал, Бог взял. Ему виднее»…

Я поймал себя на мысли, что и патологоанатомам ничто человеческое  не чуждо.

Прощаясь, Слонимский произнёс:

– До встречи, уважаемый.

И прибавил  знакомую мне фразу: «Я всегда к вашим услугам». 

Через тридцать дней после траура (Шлошим-а) я позвонил Слонимскому и попросил его о встрече. Но не в прозекторской, а в кафе на Бат-Галиме. Он не отказался. Хотя заметил, что вино не пьёт, а предпочитает спирт.

– Спирт я прихвачу с собой, – предупредил патологоанатом. – Нелегально разопьём.

Этот вариант меня устроил. Спирт мне приходилось пить в командировках  с героями моих корреспонденций, когда в Ташкенте я работал журналистом.

Мы встретились в кафешке, которую я давно уже приметил. Обслуживали в ней свои «русские» девчонки.

– Мальчики, вам воду принести разбавить спирт?

Слонимский отказался:

– Я пью неразбавленный.

Наш человек! Вот тогда-то я его зауважал.

После третьей мы, наконец, разговорились. Он мне показал письмо, которое недавно получил от друга и коллеги из Архангельска.

– Зная ваше  негативное  отношение к патологоанатомам, рекомендую прочитать. – Слонимский протянул мне распечатанный конверт.

«Беда в том, – делился своим опытом архангельский коллега, – что восемьдесят процентов населения по уровню интеллекта не дотягивают даже до инфузории-туфельки. Тупость – основная причина смерти, обгоняющая старость, болезни, несчастные случаи и даже войны.  Для того, чтобы мои выводы стали очевидны, я поделюсь методикой своих подсчётов.

Если вы не справились с управлением на обледенелой дороге и разбились, это автокатастрофа. Но если вы исполнили этот номер, выжимая по льду 120 км/ч на летней резине, вы, несомненно – жертва собственной тупости.

Если вы отравились некачественными продуктами – это прискорбно. Если вы сожрали просроченные консервы просто потому, что их жалко выбрасывать, вы – тупой.

Если вас убило током, это несчастный случай. Если вы полезли во включённый телевизор «только подкрутить» – вы клинический дебил. Если вы сгорели при пожаре – я соболезную. Если пожар начался от того, что вы пьяным курили в постели… – ну, надеюсь,  вы поняли меня.

Я каждый день вынимаю выдранные с корнем рули из окоченевших рук стритрейсеров, сворачиваю в рулоны придурков, пытавшихся писать SMS, переходя автомагистраль, собираю, как пазл, дебилов, светивших себе спичкой в бензобак, и сметаю в гроб идиотов, пытавшихся спереть высоковольтный кабель.

Не надо обижаться на других – на дураков не обижаются. И сами других не обижайте – нефиг с дураками связываться. А если вы решили, что принадлежите к редким двадцати процентам только на том основании, что ещё топчетесь по земле ушами кверху, то помните: это не вы такие умные, это просто дуракам везёт».

Я прочитал письмо.

– Что скажете, любезный? – спросил патологоанатом.

– Излагает убедительно…

– Весьма! – подтвердил Слонимский.

На поверку Кесарий Абович  Слонимский оказался личностью весьма незаурядной. Потомственный патологоанатом.  И прадед его был  патологоанатомом, и дед по материнской линии, и отец. Кстати, деда в 1914-м судьба забросила в Туруханский край – патологоанатомом при Енисейском жандармском управлении. В то время Туруханский край кишмя кишел политическими ссыльными. Как-то раз, в глухую ночь большевики тайно привезли патологоанатому тело своего товарища, ветерана РСДРП, отравившегося стерлядью. (При самодержавии Енисей богат был стерлядью). Старику Слонимскому  приказали выдать заключение, что ссыльный якобы скончался от перелома черепной коробки в результате зверского избиения жандармами. Перечить большевикам – себе дороже.  Патологоанатом это знал и выдал справку, что ссыльный  умер в результате перелома свода черепа.  Через две недели эта справка появилась в «Правде» и  вызвала волнения рабочих масс.

В следующий раз я встретил патологоанатома на пляже.

Кесарий Абович восседал на пляжном лежаке, прильнув к биноклю. Краем глаза он меня заметил и, не поздоровавшись, тут же протянул бинокль:

– Вы только взгляните на эту молодую даму!  Впервые вижу такое богатое ренуаровское тело. Говорю, как опытный патологоанатом…

Я посмотрел в бинокль. У самой кромки пляжа стояла Элла, моя давнишняя знакомая. Я ей махнул рукой. Она меня узнала и тут же мне ответила.

– Вы знаете её? – спросил Слонимский. – Немедленно пригласите её к нам. Хочу с ней ближе познакомиться.

На приглашение Элла охотно отозвалась. Пока она к нам шла, я убедительно попросил патологоанатома ни в коем случае не пугать её своей визиткой.

Элла подошла, представилась Слонимскому.

– А знаете, ваше лицо очень мне знакомо. Где я мог вас видеть? – спросил патологоанатом.

– Возможно, в нашем швейном ателье? Но вряд ли вы к нам заходили. Я бы вас обязательно запомнила. Вы музыкант?

– С чего вы взяли?

– У вас пальцы, как у Паганини.  Вы или скрипач, или пианист. Я угадала?

– Не совсем. Я врач.

– Значит, вы хирург.  Только у хирурга могут быть такие выразительные пальцы.

– Я, действительно, хирург, – подтвердил Слонимский.

– Практикующий хирург?

– Практикующий. В прозекторской. Я аутопсист.

– А что такое аутопсист?

– Потрошит покойников для установления причины смерти.

У Эллы подкосились ноги.

– Вы замужем? – как бы вскользь спросил аутопсист.

– Номинально замужем, но платонически.

– Простите, я не понял…

– Вам как врачу, могу признаться: в постели мы с супругом Марком – «лёд и пламень»… А вы, кстати,  женатый или холост? – спросила Элла.

 – Холост. Что очень кстати! – заявил Слонимский.

 – Как вас зовут?

 – Кесарий.

 – Вот, никогда не слышала такого имени. Вам его родители придумали?

 – Я без родителей. Родился круглым сиротой.

 – Это как?!

 – Мать умерла при трудных родах, так и не успев меня увидеть.  Кесарево сечение оказалось для неё летальным.  Отец скончался раньше, за месяц до неё. За неимением родственников, повитухи назвали меня  Кесарем. С этим именем я и попал в приют для сирот…

 – Боже мой!.. – ужаснулась Элла. – Какая страшная история!..

Уже на следующий день Слонимский появился в швейном ателье у Эллы с предложением совместного сожительства.

Элла растерялась.

– Так скоропалительно? А как же Марик?!

– Я всё продумал. Будем жить в одной квартире, как Маяковский с Бриками. Разделим спальни: мы с вами – в одной, а Марка разместим в соседней спальне. Салон используем как место встреч. Вас такой расклад устроит?

– Даже не знаю, что ответить… – покраснела Элла. – Неловко как-то… И что соседи скажут?

– Мы всё им объясним.

После долгой паузы, потупив взгляд и поразмыслив, Элла согласилась. Но с одним условием, что Слонимский из прозекторской немедленно уйдёт. 

 Страстная любовь одержала верх. Из прозекторской Слонимскому пришлось уйти. Теперь он потрошил на рынке рыбу…

 Любовная «артель» Эллы, Марка и Слонимского вскоре претерпела изменения. Марк привёл в семью женщину Эсфирь с ребёнком. Ребёнку, дочери по имени Татьяна, было девятнадцать лет. Находиться в общей спальне с девушкой на выданье было неэтично. Пришлось переехать в четырёхкомнатную квартиру. Теперь у дочери имелась собственная спальня. К Татьяне на ночь наладился захаживать ухажёр Владимир. А затем и перебрался к ней на ПМЖ. Как выяснилось позже, у Владимира на стороне оказались двое взрослых внебрачных сыновей, Всеволод и Константин.  Как-то оба сына разругались с матерью и перебрались  жить к отцу. Пришлось четыре комнаты  поменять на пять.

 Теперь по вечерам в салоне собиралось восемь человек. Смотрели телевизор, слушали магнитофон, травили анекдоты, а иногда и коллективно выпивали...  

По натуре человек неугомонный, постоянно пребывающий в исканиях, Слонимский сменил профессию патологоанатома на палеопатолога2. Но к судьбе животных он был с детства равнодушен. Его интересовали люди.

* Так, к примеру, оказалось, что Рамзес V был не только фараоном, оставившим глубокий след в истории древнего Египта, но и страдающим тяжёлым атеросклерозом.

* У египетской принцессы Яхмес Меритамон, жившей 3500 лет назад и умершей в сорокалетнем возрасте, была закупорка пяти артерий, в том числе питающих головной мозг и сердце.

* В скелете женщины, захороненной 9000 лет назад в ныне затопленной неолитической деревне Атлит-Ям у берегов Израиля, обнаружены туберкулёзные поражения костей. 

* У Цицерона и Горация была трахома, а у римского тирана Суллы – лобковый педикулёз.

* Американский писатель Эдгар По страдал душевными расстройствами и панически боялся темноты. Злоупотреблял алкогольными напитками, а вскоре к спиртному добавился и опий.

* Вольтер страдал язвой желудка. По этой причине мало ел и был невероятно худ.

* У императрицы Екатерины в юности было прыщавое лицо, и она очень этого стыдилась.

* Фридрих Ницше прилюдно, на центральной площади, обнимался с лошадью,  из сапога пил свою мочу, больничного сторожа принимал за Бисмарка.

* Жан-Жак Руссо   страдал паранойей, которая выражалась в мании преследования. Вёл жизнь скитальца, прячась от знакомых и друзей.

* Специалисты спорят до сих пор о Джонатане Свифте – какой диагноз поставить этому известному ирландскому писателю: болезнь Пика или Альцгеймера. Известно, что Свифт страдал головокружениями, потерей памяти, терял ориентацию в пространстве и часто не узнавал людей и окружающие его предметы, плохо улавливал смысл речи собеседника. Эти симптомы постоянно нарастали и, в конечном счёте, закончились  полным слабоумием.

* Художник Винсент ван Гог страдал шизофренией. Его посещали звуковые и слуховые галлюцинации, припадки бреда и мысли о суициде. В результате художник отрезал себе ухо и отослал его  в конверте своей возлюбленной как сувенир на память...

Вскоре копаться в людских болезнях Слонимскому наскучило, и он подался в геронтологию. В частности, его увлекла всемирно знаменитая методика профессора Герасимова –  восстановление лица по черепу.

Как-то ранним утром в спальню «Бриков» постучался Марк:

– Кесарий, вас срочно просят к телефону. (Телефонный аппарат стоял в салоне). Вам из  Крайот3 звонят.

 – Кеси ещё спит. А что они хотят? – из-за двери спросила Элла.

 – Не знаю…

 Элла, в неглиже (Марка можно было не стесняться),  павой выплыла в салон. Марк протянул ей трубку.

 – В чём дело? – недовольным голосом спросила Элла.

 – Попросите к телефону доктора Слонимского.

 – Кесарий Абович после бессонной ночи ещё спит. А что, собственно, случилось?

–  У нас ЧП. Он должен обязательно приехать. 

Элла вернулась в спальню, разбудила Кесаря.

– Кеси, тебя в Крайотах ждут.

– Зачем?

– У них какое-то ЧП.

– Как это некстати! – промычал Слонимский и жадно потянулся к Элле.

Та игриво увернулась:

– Не сейчас, родной. Потерпи, пока вернёшься…

Через час Слонимский был уже в Крайотах. На окраине небольшого городка, рядом с кладбищем, толпились люди. Оказалось, что бульдозерист, расчищающий площадку под какое-то строение, по неосторожности разрушил старую могилу. На краю могилы лежал скелет усопшего, а рядом с ним  – осколки расколовшегося черепа. Над черепом рыдала пожилая женщина.

– Изверг, что ты натворил?! – кричала женщина бульдозеристу. – Ты осквернил прах моего прадедушки Давида!

Бульдозерист растерянно развёл руками:

– Гэвэрэт, – взмолился бульдозерист, обращаясь к женщине, – скажите, чем могу я вам помочь? Я склею череп вашего прадедушки.

– О, вейзмир! – кричала женщина, вздымая руки к небу. – Чем ты можешь мне помочь? Зачем мне склеенный прадедушка?!

И тут вызвался помочь Слонимский:

 – Гэвэрэт, я готов вернуть вам вашего прадедушку!

 Женщина с опаской посмотрела на Слонимского:

 – Вы кто, волшебник или шулер?

 – Я геронтолог. Доверьте  мне осколки черепа, и через три недели я верну вам вашего прадедушку. Его бюст будет стоять у вас в салоне, как живой. Я вам обещаю.

 – Сколько это будет стоить? – спросила правнучка Давида.

 – Лишнего я с вас не возьму.

 Ровно через три недели в салоне правнучки Давида на столике из сандалового дерева стоял бюстик прадедушки Давида. Рядом с ним – всегда зажжённая менора.

 Из окрестных городков постоянно приезжали люди взглянуть на изваяние Давида. 

 – И правда, как живой! – восторгались гости. Воздевали руки к небу и молились.

Так Слонимский, наконец, обрёл свою надёжную материальную стезю. Теперь от клиентов у него не было отбоя. Элла ликовала. Она ушла из ателье, полностью  отдав себя  заботам о своём любимом Кеси.

____

1 Жидкость для бальзамирования трупа

2 Наука о прошлой жизни животных и людей на основе археологических исследований

3 Крайоты – пригороды Хайфы

 

Иллюстрации из свободных интернет-источников

2016