Цыганочка эмигрантская
Воротясь в страну отцов,
В отчину обидчиков,
Я упал сперва лицом
В очи пограничника.
Думал, вызовет конвой,
Как в эпоху прежнюю,
Но мотнул он головой:
Дескать, «не задерживай».
Канавэла, ромале,
Славься рупь в кармане!
Мы в скитаньях по земле
Все теперь – цыгане,
Шустрой стайкою малька,
Ищем, где поглубже…
Я вот думал – жизнь река,
Оказалось – лужа.
Позади аэропорт,
Впереди престольная.
И нашёптывает чёрт
Загулять от вольного!
Чтобы вспомнили меня
Подо всеми крышами,
Где жива ещё родня,
Хоть она и бывшая…
Я в Париже жил с тоской,
Я Мадридом брезговал –
Дайте улицы Тверской
И проспекта Невского.
Забрала дворы страна
В кованы решётки –
Эх, дайте горького вина
Или сладкой водки.
Нет, напрасно я хотел
Прежних собутыльников:
Тут у каждого Е-мейл
И по два мобильника,
Банкомат и паркомат,
Словно Ленин с Крупскою…
Здесь по-русски говорят,
Но ни слова русского.
Ах, ты басан, всё не так,
Сука в переборах!
Это что же значит «фак»
На родных заборах?
Может я ещё в пути?
Может я не дома?
И зачем им тут бутик
Вместо «Гастронома»?
Я ж приехал вас учить
Жить цивилизованно,
Я же помню – тут в ночи
Девки не целованы,
Разговоры, бунтари,
Очереди, зоны,
И от самой от зари
Колокольны звоны…
…Где же ты, моя страна,
Где ж вы, мои люди?
Я-то думал, ни хрена –
Думал, не убудет…
Думал, сколько ни черпай,
Не достать до края…
Я искал когда-то рай,
И лишился рая.
Вечер в Каннах
Пальмы. Западный полюс. И холодок в груди:
Ехидный внутренний голос смеётся: «Конец пути?!»
И не то, чтобы мало вело отсюда дорог,
Но всё, что в мире осталось, по сути уже – Восток.
Воздух от моря синий, закаты и променад.
И полон покоем сытым каждый встреченный взгляд,
И собственный взгляд в витрине ползёт червяком слепым,
По плоской земной картине, раскинувшейся за ним.
Здесь ведь нельзя родиться – можно только дойти.
Здесь перелётной птице не снится яйцо снести,
Забрось, как монету, память, во вспененный палисад,
Где волнами зелень плещет, и звёздочки ламп блестят.
Спроси вина в ресторане – хорошее тут вино.
О всяком земном обмане подумай, что «всё равно» –
Когда не просил, не верил, то что тебе лживый друг?
Здесь вечная нега, берег, и нет никого вокруг.
И что тебе чья-то зависть? И что тебе чья-то злость?
Приязни пустая завязь и прочее «не сбылось»?
Отдайся вселенской лени, гони размышленья прочь –
Пусть маком течёт по вене светлых забвений ночь…
… Дальше – вали отсюда. Кидай чемодан в такси.
И снова – к родным простудам, к ухабам своей Руси.
В полёте долгом, как повесть о жизни, которой нет,
Встречай свой Восточный полюс. Свой чёрный возвратный свет.
Берлин
Унтер ден Линден ночью, при тщательном взгляде на
архитектуры разреженность, выбоины камней,
остается дорогой, где тяжко прошла война…
Вернее, война по-прежнему так и живёт на ней.
Вот она – кликнув кельнера, кружкой стучит о стол,
В темени окон плещется, сколько ни жги неон,
Кажется, пепел с неба, а вовсе не снег пошёл,
И это не гимн рождественский, а поминальный звон.
Сколько же лет понадобится, чтобы истаял мрак,
Чтоб «гутен таг» звучало без примеси «хенде хох»,
Чтобы Рейхстаг стал зданием – просто себе рейхстаг,
Чтобы над тёмной кирхою в небе маячил Бог.
Нет, это всё затянется. Время – бальзам для ран.
Да и сейчас-то пора уже – столько ведь лет прошло…
Только в памяти где-то будет сидеть цыган,
С ужасом глядя в чёрное, как холокост, стекло.
Кафе у Моста Ангелов (Рим)
I.
Душа, как зебра: чёрно-белой фиброй –
Контрастами она утомлена.
Зеленый змей извилистого Тибра,
Ты намекаешь? Так налей вина.
Прохладное домашнее в кувшине
Под сенью безымянного куста,
А на закуску хоть бы тортеллини:
По-нашему – пельмени. Штук полста.
Как хорошо, когда отбиты пятки
Булыжниками древних мостовых,
Играть с унылым расписаньем в прятки,
И с близкими. А ну бы к Богу их.
В кувшине дня темнеет сок сомнений,
Чужая речь не засоряет слух,
Я пью на брудершафт с российской ленью
В мемориале мировых разрух.
II.
Римская ночь. Искупителем грешного города,
Ангел недобрый стоит, опираясь на меч.
Взгляд синьорины стыдливо отводится в сторону,
Не возражая допить, докурить и возлечь…
Колкие груди. Осиная тонкая талия,
Руки, как ветер. Летящий, прерывистый пульс…
Я, попрощавшись, отправлюсь фланировать далее –
Как же иначе? Иначе останусь, влюблюсь…
Стану вальяжен. Наверно, приму католичество,
В мёртвой латыни живой обретая исток.
И, как-то вечером, выключив всё электричество,
Глядя в окно, запущу себе пулю в висок.
Мадрид
Луна, словно ртутная лампа, горит
На каждом испанском дворе.
Потёртый идальго – апрельский Мадрид –
Роскошен в ночном серебре.
Неспешною рыбой колышется свет,
В глубокой листве трепеща,
И звёзды ритмичней, чем стук кастаньет,
И полночь теплее плаща.
Проходит Эпоха в мантилье теней,
Почти недоступна для глаз.
А впрочем, и мы позабыли о ней,
И, кажется, ей не до нас.
Проходит Эпоха дворцовых интриг,
Турниров, прекрасных сеньор,
Кто не был велик, кто промедлил на миг,
На лунный ей выброшен двор.
И там, перед тем, как бесследно пропасть,
Никем и ничем не храним,
Еще хоть чуть-чуть полежит, серебрясь
Несбывшимся блеском своим.
Кофе утром
В семь утра осторожно крадутся у стен
Мышеловы-коты, охранявшие ночью
Магазинчиков ряд, словно ряд многоточий
На разреженной строчке бульвара Мадлен.
Через крыши ещё половодье зари
Не плеснуло на улицы брызгами света.
Я сижу, теневым перелётным поэтом,
С чашкой кофе за летним столом брассери.
В этой чашке рассветной особенный смак:
Пахнет булочкой свежей от заспанных улиц,
И не важно, в Париже, в Мадриде, в Стамбуле –
Лишь бы кофе хорош, да хозяин добряк.
Лишь бы хрипло и нежно орали коты,
Возвращаясь домой после ночи на страже,
Лишь бы жить, чтобы жить – остальное не важно –
Ради кофе, котов и земной красоты.
Панорама у Прешева (Словакия)
Безлюдно. Тишина. Вокруг всё больше – горы.
Недорогой разлив домашнего вина.
Здесь вечер в кабачках задёргивает шторы,
И на летящий снег любуется луна.
Разменяно шоссе на узенькие тропы –
То вверх, то снова вниз по шерстяным лесам,
Которыми порос округлый пуп Европы,
Манящий как Сезам. Вчерашний, как Сезам.
Всё прибрано. Здесь так разумно, гладко, чисто,
Как будто вдруг зима сковала райский сад…
Спит сытый городок, переварив туристов –
Полезное себе, ненужное – назад.
Таков уж Старый Свет. Скупой на каждый люмен.
Мне неуютно с ним. Да и ему со мной.
И я спешу туда, где каждый день безумен:
Где суета и жизнь: домой, домой, домой.
Дорога на Бадагри (Нигерия)
Солнце садилось быстро – всего-то минуты три,
Тени ползли на Запад, словно солдаты в бой.
Я прочитал указатель «Дорога на Бадагри»
На проржавевшем знаке прямо перед собой.
И у меня был выбор – напиться в отеле в хлам,
Чтобы забыть загадки всех на Земле дорог,
Или вперёд по жарким, тёмным ночным холмам
Ехать и ехать дальше – и да поможет Бог.
Да, у меня был выбор, и был он истрачен зря.
Пьяным и злым я встретил новый приход зари,
Нечего делать в Африке честно-то говоря,
Может быть, только кроме дороги на Бадагри.
Я отряхнул пустынную с белой одежды пыль,
Выжил, как будто выиграл жизнь свою на пари.
Вот я вернулся, видите, я уже всё забыл,
Кроме одной дороги – дороги на Бадагри.
Многие страны видел я, и приходил домой,
Радуясь даже пьяницам утренним во дворе,
Родина, словно родинка раковая, со мной
В Азии и в Америке – в каждой земной дыре.
Но не прогнать до смерти мне больше одну мечту,
И про себя с молитвою «Господи, повтори!»
Выйти хочу на жаркую снова на трассу ту
И до конца проехать дорогу на Бадагри.
Мон Сан-Мишель (Нормандия)
«И когда Он снял седьмую печать,
сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса»
Откровение Иоанна Богослова, 8-1
Ни пичуги, ни зверка, ни ветерка,
Пахнут росы кальвадосом, а река
Разделяет ненасытные пески –
Нет ни устья, ни истока у реки.
На границе океана тишина.
Как песок она зыбуча и нежна,
И затягивает страшно, как песок,
Каждый шорох, каждый вздох и голосок.
На границе океана – Сан-Мишель.
Чёрный замок, что от времени замшел,
Чёрный замок, словно рыцарь, и за ним
Прочий мир лежит – безмолвен, недвижим.
Под песками до скончания времён,
Зверь таится, и подобен барсу он,
Но седьмой трубы – ужо – раздастся зов,
Зверь проснётся. Ужас прянет из песков.
И тогда, стряхнув одежды из камней,
Станет замок Тем, кто ужаса сильней,
Станет воином, сидящим на коне,
В белой-белой ослепительной броне.
Белым словом он ударит, как мечом,
Зверь отпрянет, зверь исчезнет, истечёт.
И отсчёт начнется вновь – на новый срок:
Чёрный замок. Длинный берег и песок.
Что бесцветно и бескрайне, то – простор…
Ночь. На полчаса затихший разговор…
Дорога Содома (Израиль)
... А где ещё думать о жизни, о Боге,
Скрижали Завета душою любя?..
На жёстких изгибах содомской дороги
Точней и острей пониманье Тебя,
Господь, ненадолго отправивший Сына
За солнечным нимбом вокруг головы
Под быстрое серое небо хамсина
К удушливым запахам жухлой травы.
Здесь, глядя на жёлтые камни нагие,
Вдруг видишь Истории узкую дверь
В пространстве, тотально больном ностальгией
И раненном памятью прежних потерь.
И слышны в речах обретённого друга
С медузой волшебных седин у виска:
«Достойная жизнь. Исцеленье недугов»...
И тайная, о незабытом, тоска.
Адлер
Пахнет жаркий базар базиликом и тмином,
Пахнет грецким орехом, и перцем, и морем,
Он гортанно кричит молодым армянином,
И любезным таджиком вздыхает и вторит.
Приходи на базар – там забудется горе,
Одиночество скрасится золотом дынным,
Там торговцы в тебя влюблены априори
И готовы в цене уступить половину.
Приходи на базар по возможности рано,
Даже если с утра ты угрюм и нестоек,
Здесь тебя угостят леденящим айраном
И прогонят похмелье домашних настоек.
Уходи, не жалея потраченных денег
И морского прибоя упущенной неги,
Ты с собой увезёшь эвкалиптовый веник,
В города, где не пахнут ни листья, ни деньги.
В города, где тебе по привычке не рады,
Где дождями умыты дороги – для вьюги,
Банку мёда и желтую кисть винограда
Привезёшь талисманами летнего юга.
Здесь не серый асфальт, а песок под ногою,
Здесь наполнены жаром и звуки, и лица...
Здесь ты гость, а уедешь и станешь – изгоем.
Загорелым изгоем в белёсой столице.
Каунас
Этот город – дымчатый хрусталь
В нитях серебра,
Словно осень спрятана в кристалл
Старого двора,
Словно ясный сумрак за окном
По бокалам дней
Разливает жёлтое вино
Вымокших аллей
У костёла, чистого как плач
Кошек и сирот,
Пожилой торжественный скрипач
Городу поёт,
И казалось, храм в ответ молил
У пустых небес:
«Вы моих не трогайте могил,
Камней и желез».
Мостовая влажная светла,
По краям дома,
Словно давних лет хранят дела
Тёмные тома,
И всё выше голос храма плыл,
То широк, то тих:
«Вы моих не трогайте могил,
И моих живых»
Романс Петербургу
Сколько раз я тут снегом бывал занесён,
Сколько раз мне тут плохо бывало,
Но как прежде не знаю, не помню имён.
Белых улиц и тёмных каналов.
Есть в незнании этом своя ворожба
И сведение счётов слепое –
Здесь я понял, что значит плохая судьба,
Попрощавшись с хорошей судьбою.
И теперь, победивший всему вопреки,
Нахлебавшись позора и горя,
Я не помню названия этой реки,
И не знаю названия моря.
Я сюда прихожу, как идут на погост,
То безумным, то попросту пьяным…
Для меня этот город Норд-Вест иль Норд-Ост,
Но останется он безымянным.
Даже после, и даже в смертельном бреду,
Все на свете забыв постулаты,
Я сюда никогда умирать не приду –
Я здесь умер однажды когда-то.
Станция Астапово Тамбовской губернии
Биография – это лишь тень от куста на стене:
Ветки, веточки, листья – почти отпечатки ладони.
Всё такое объёмное (так представляется мне),
Все какое-то плоское (так говорит посторонний)…
Созерцая себя в бесконечном сплетении дел,
Разговоров и связей, что большею частью случайны,
Замечаешь внезапно, как заматерел, поседел,
И что прежние радости нынешней стали печалью.
В этом новом столетье, куда ни посмотришь, – забор.
Мы теперь тупиками намного богаче, чем прежде.
Только тень на стене, и причудлив замшелый узор.
В нём огрехов не счесть и почти не осталось надежды.
Расстегни этот быт и отбрось, как дрянное пальто.
Уходи налегке, пробираемый насмерть морозом.
Бестелесно, без тени исчезни в широком «ничто»,
В бесконечном пространстве, далекими вспышками грозном.
Где-нибудь и тебя ожидает последний бивак.
Над остывшей землей будет небо гореть голубое…
…Кем ты был? – Да, никем. Как ты жил? – Да, наверно, никак.
Но не тень на стене, а светящийся след за тобою.
Начало Пути
Краеугольный камень, брошенный в пустоту,
Не обретя опоры, превращается в хлам.
Любишь страну любую, но более прочих ту,
Где присягал на верность и припадал к ногам.
Яма непобедима, но беззащитен храм.
Там, где ты что-то строил, снова царит трава…
Едкие двести граммов, верные девять грамм –
Ну-ка, верни мне, эхо, взятые в долг слова.
…И покатись, клубочек, прыгая весело,
И помани-ка, милый, к черту, на край земли…
Что остается сзади? – Девушка и весло.
А впереди дорога в тысячу тысяч ли.
© Александр Асманов, 2008–2014.
© 45-я параллель, 2014.