Алекс Щегловитов

Алекс Щегловитов

Четвёртое измерение № 25 (517) от 1 сентября 2020 года

Целая жизнь

Память

 

Я помню наши разговоры,
Задворки, пение сверчков.
Уходят в вечность коридоры
За неименьем чердаков.

Я помню бабушкины руки,
Её с прищуром мягкий взгляд.
Года – предвестники разлуки –
За всё потом вознаградят.

И память птицей в небо рвётся...
И чёрно-белых снимков рой.
Всё, что ты помнишь, остаётся
Твоей распиской долговой.

 

Зима растаяла под вечер

 

Зима растаяла под вечер,
свет фонарей укутав в кокон,
а мне казалось, это вечность
за шторами погасших окон

к холодному стеклу прижалась
щекой. И сквозь прикосновенье
я ощутил веков усталость
и миг чудесного мгновения.

И сквозь меня бежали годы,
видения, ручьи и звуки,
и провожали пароходы,
не веря в истинность разлуки.

И поезда меняли рельсы,
и самолёты – коридоры,
и заполняли землю эльфы,
и не могли помочь дозоры.

Добро и зло – всё, как и прежде.
Менялась мера пресеченья,
менялась призрачность надежды
и вероятность воскрешенья.

А ведь всего-то и случилось –
зима растаяла под вечер.
Но, чтобы это повторилось,
был нужен миг длиною в вечность.

 

Весенний этюд


Дождь обрушился на город.

Дождь, которого не ждали,

Просочился во все щели,

Воздух брызгами умыл.

Гром – дождя охрипший голос

Разберём с тобой едва-ли...

Мы ведь так и не сумели

Охладить весенний пыл.

 

Атланты устали

 

Атланты устали – и небо упало.
Лишь чёрные дали сквозь ливни дождя.
И подняли знамя с полотнищем алым,   
С фальшивой надеждой в угоду вождям.

И до основания землю и небо –
Кого расстреляли, а кто сам ушёл.
Придумали сказку про правду и небыль,
Что плохо сказали и что хорошо.

Хозяин – к расстрелу. Рабочий – бей белых.
И всё обобщили, и женщин, и скот.
Крестьянин – кормилец. Кулак – кровопивец.
Атланты устали, а мир подождёт.

Сезон революций. А кто-то на воды,
А кто-то в Париж, почему бы и нет.
Куда-нибудь, где не лишают свободы
И где не пугает так слово «декрет».

И берег французский, чужой и далёкий.
Корнет и поручик, куда вас несёт?
А парус белеет, такой одинокий,
И прочь от Отчизны зовёт и зовёт.

Из бывших – к расстрелу. Соратник – бей белых.
И всё обобщили, и женщин, и скот.
Кухарке – Советы. Еврей с партбилетом.
Атланты устали, а мир подождёт.
 

Смерть – почти как любовь…

 

Всем близким и друзьям, которых я проводил.

 

Мы всю жизнь провожаем, чтоб нас проводили единожды.
По заслугам и речи, а может, не будет речей.
И в кафешке столы после кладбища быстренько сдвинуты,
И волнение слов догорает в мерцанье свечей.

Это было не раз, в чём-то были, конечно, отличия.
Только Б-же ж ты мой... А какой? Я не знаю и сам.
Смерть – почти как любовь, каждой строчкой и буковкой – личная.
Не согласных со мной обратиться прошу к небесам.
 

Мона Лиза

 

Не роскошная женщина,
Не кокетливый взгляд.
Она с Богом повенчана
Пять столетий назад.

На доске тополиной
Отражается свет,
В многословии линий
Миг, застывший на век.
 

В тёмном тереме…


Дай запру я твою красоту
В тёмном тереме стихотворенья.

Борис Пастернак

 

Из кирпичиков строк да из брёвнышек слов
На высоком холме тёмный терем срублю.
Не вымаливай слов, как тебя я люблю,
Я для фраз этих просто ещё не готов.

 

Я твою красоту описать не смогу,
Растерял все слова – негде новые взять.
Гонит ветер волну, морщит озера гладь
Да стожки разбросал на пустом берегу.

 

Ты смелее меня, я тебе не наказ,
Когда руки твои обгоняют ответ.
Младше ты на незнамо количество лет,
Старше ты на незнамо количество ласк.

 

На двери в тёмном тереме тёмный замок,
Все слова изменились в угоду телам.
Новых слов для тебя я без счета создам,
Красоту твою спрячу в плетении строк.

 

Ноябрь


Похолодел ноябрь, но снега нет.

Канадский фронт бодается с Гольфстримом,

А тот себе, как допотопный примус,

Подогревает воду много лет.


Подогревает целый океан,

Куда там современный water heater*,

Но всё-таки ноябрь тепло похитил

У имперски-беспечных горожан...


Сорвал листву, втоптал её в асфальт

Мазками ярко-красной спелой охры,

Завыл ветрами так, что все оглохли,

И показал всем власть свою и фарт.


Ноябрь, Studeni или Листопад,

Прогон незамерзающей премьеры,

Он месяц-праздник, он не знает меры,

И этому, похоже, очень рад.

________

*water heater (англ.) – водонагреватель

 

Моя вина...

 

Моей вины в том нет, что ты пришла,
нарушив череду дождливых будней.
Была ты так умна и хороша,
но я ещё не знал, что дальше будет.

 

Моей вины в том нет, что жёлтый лист,
нарушив устоявшийся порядок,
на ветке вопреки всему завис,

до почестей мирских и славы падок.

 

Моей вины в том нет, что не весна
на улицах, где ты живёшь и ходишь,
и не хватает времени для сна,
и времени на всё, что происходит.

 

Моей вины ни в этом нет, ни в том,
что ты пришла, минуя все запреты,
и пусть ещё с тобой я не знаком,
моей вины, пожалуй, нет и в этом.

 

Я виноват лишь в том, что я влюблён...
Какой ещё урок судьбы возможен?
Паноптикум событий и имён.
Да, я влюблён, но всё же, всё же, всё же...

 

Декабрь

 

Последний месяц завершает круг,
Итоги года подводя под утро,
Разбрасывая хлопья перламутра
В преддверии сюда спешащих вьюг.

Похрустывает лужами асфальт,
Порывы ветра ветками играют,
И Гончих Псов (или Замёрзших) стая
Закручивает звёздную спираль.

Камин тревожит дремлющую ночь,
Разбрасывая искры фейерверка.
Зима – и ведь не скажешь – лицемерка,
Декабрь до лицемерий не охоч.

Буянит... воет он, башибузук.
То дождь, то снег, и небо в тёмных тучах.
Но утром всё бело, а значит, лучше...
Последний месяц завершает круг.
 

Старые дворики

 

Люблю я старых двориков уют,
Приправленный желтком вечерних окон,
Где патефоны хриплые поют
О гармонисте грустном, одиноком.

Где знали обо всех из первых уст –
Мембраны стен не берегли секретов!
Один на всех и праздник был, и грусть…
Прошло полвека, но я помню это.

 

А у мальцов была своя возня:

Чердак, подвал, садов чужих заборы.

В жару купалась в речке ребятня,

А в стужу заполняла коридоры.

 

Бежали дни, меняя двор и нас,

Страна менялась, судеб не жалея…

И вместо «Большевички» – «Адидас»

Нас приодел, лампасами белея.

 

Дворы исчезли, будто никогда

Их не было в природе и в помине!

…Из прошлого приходят поезда,

Да на висках белеет свежий иней.

 

* * *

 

блеск луны отразился в озере                  
голышом скользнул по воде
желтизна одинокой осени
отпечаталась на холсте

 

жёлтый лист на воде качается
и от берега вдаль плывёт
осень жёлтая не кончается
осень белая подождёт

 

* * *

 

Пласты застывшей памяти моей,

как мифы затонувшей Атлантиды,
где было всё: восторги и обиды,
где мёртвый вождь, что всех вождей живей…

 

Разъехались друзья, теперь – кто где,
приехали туда, где их не ждали.
Был сильный рад, а слабые брюзжали,
невольно оказавшись не у дел.

 

Кто жив, кто – нет, знакомых лиц парад
на снимках чёрно-белых и потёртых,
но память – пожелтевшим натюрмортом –
оправдывает всё и всех подряд…

 

Эпоха промелькнула за окном.
Другой фасон, другие песни в моде,    
другое отношение к природе...
И только к той же женщине влеком,

 

что и тогда… – Она среди друзей,
как будто ничего не изменилось…
Быть может, за меня она молилась,
И я молюсь и думаю о ней.

 

Воспоминание об Онеге

 

До Онеги не ходят скорые.
Самолётом? – Двукрылый Ан,
да ещё поутру почтовые –

над болотами, сквозь туман.

 

Дух морошки в медовом воздухе.
Держат сваи гурты домов.
Ночи белые тихой поступью
ускользают от комаров.

 

Убыл-прибыл – уют гостиничный
приютил меня на ночлег.
На кустах отголоски инея,
или, может быть, майский снег.

 

Я ушёл, оставляя прошлое,
затерялось оно вдали,
из пустого вылил в порожнее
и уехал на край земли.

 

* * *

 

Я помню те безумные года,
Вопросы, не нашедшие ответа…
Я помню, как стоячая вода
Срывалась водопадом в это лето.

 

ОВИР. Баул. – Моторами взревев,
Разрезал небо белокрылый «Боинг»,
Незыблемость границ преодолев,
Нас перенёс за линию прибоя.

 

Два берега. Два мира. Две страны.
Одни и те же небо и планета.
Безумие. – В нём были рождены,
Но убежали в середине лета.

 

Беломорское

 

Когда волны ударят в бетонный причал обезумевшей пеной,

и взревев, расплескав, раскачают тугой океан,

подниму паруса, бейдевиндом пойду непременно

к побережью далёких, ещё неизведанных стран.

 

Ты останешься там, где не значусь среди адресатов,

где баюкает море бессонницу белых ночей…

То ли снег, то ли дождь, то ли просто меняются даты,

то ли я, как и прежде, ни Богу, ни чёрту – ничей.

 

Небо мелких полос дождевыми стекает ручьями.

Не летает Ан-2, только поездом – целую ночь…

И ещё два часа. Два часа пролегло между нами –

только два часа лёту, и ты мне не в силах помочь.

 

Я уже не вернусь. Хотя снятся и манят ночами

запах дальних болот или клюквы мороженой вкус.

Но я так далеко, что уже не смогу я причалить.

Это значит – уже никогда я назад не вернусь.