Ольга Гуляева

Сон приснился, сон хороший -

Я икринка, я зародыш -
Уши, нос, глаза и рот,
Гениталии, живот,
Сердце, печень, рёбра, жабры,
Шевелю руками храбро;

Из небесного ковша
Льётся внутрь меня душа,
Льётся светлая душа
Из небесного ковша,

Превращаясь в триединство.
Здравствуй, мама, я родился -
Руки, ноги, голова
И другие естества -
Плод и плоть, в которой дух -
Я иду - они идут.
Мама, видишь - я иду,
Я иду искать еду,
Счастья, мама, я ищу -
Надо счастья хоть чуть-чуть -
Букву, слово, фразу, рифму -
Я зародыш, я икринка,
Вишну, мама, Путра, Брахма...
Не рожай меня обратно -

Из небесного ковша
Льётся внутрь меня душа
Льётся светлая душа
Из небесного ковша.

На мне пальто, на нём карманы. И шарф - почти до самых глаз.
Меня ведёт за руку мама. Ей меньше лет, чем мне сейчас.
Она ведёт меня за руку, мой взгляд по вывескам скользит,
А мама говорит: "Продукты". "Галантерея". "Магазин".
 

"Продукты". Выходя оттуда, читаю по слогам сама:
"Кинотеатр". "Дом культуры". "Аптека". "Кедр". "Универмаг".

Трамвай отстукивает время: "Ломбард". "Пельменная". "Нейрон".
"Баджей". "Продукты". "Галерея". "Ортопедический салон".
Сижу. Билетик дал кондуктор. На мне ботинки, пуховик.
В окно рассматриваю буквы как проявление любви.

Напротив, в куртке с капюшоном,
На капюшоне осьминог,
Девчушка. С мамой. Хорошо им.
Глядят в подмёрзшее окно,
Читают: "Рыба". "Хлеб". "Вино".

У нас на районе дети играют в снежки,
Тех, кто поменьше - катают в колясках.
Минус одиннадцать. Ясно. Радостно. Безопасно.
Много детей, красивых таких,
Кто в пальто, кто в курточке,
Кто пока ещё в одеяле -
Светлоокие, розовощёкие,
Учатся вычитать, умножать, делить,
Играть в хоккей, в шахматы, на рояле.

За этим за всем наблюдает японский бог Нараяма.

Матери квохчут, кудахчут, помогают решать задачи,
Одевают детей теплее, любят, жалеют,
Гордо ведут по широкой аллее -
Летом здесь были космеи,
Возможно, крокодилы и змеи -
Знает об этом каждая яжемать.

Японскому богу нравится наблюдать.

Там, в конце аллеи, дорога
С чётко очерченными краями.
В конце аллеи нет никакого Бога,
Только японский бог Нараяма.
 

Туда каждый из этих розовощёких,
Из каждой уютной хрущёвки,
На своей спине, своими руками
Принесёт свою мать -
Чтобы ей не пришлось страдать,
 

Потому что ей положено к Нараяме;

Иногда хочется к маме, под теплый бочок, к маме,
И крокодила Гену, и Чебурашку -
Страшно уже не будет, не будет страшно.
 

Но маме положено к Нараяме,
К узкоглазому японскому Нараяме;

Лучше уж газовая камера, повешение, расстрел...
Снег бел, малыш цел, дел много, так много дел,
Но там, у дороги - только японские боги.

И стоят сотни тысяч в кюветной яме
С осыпающимися краями,
Сотни тысяч испуганных женщин,
 

И каждая шепчет, беззвучно шепчет:
Только не к Нараяме
Только не к Нараяме
Пожалуйста, только не к Нараяме.

Ледяная шаманка своё одеяло латает
Прилепилась луна к небосклону латунной заклёпкой.
Без меня отправляются все самолёты в Паттайю
Без меня полетели в Колумбию все самолёты.

Растворившись в ладони, погасла большая снежинка
Вознесется до неба, воскреснет в Нью-йорке в июне.
Эти виды не кажутся больше такими чужими
Эти слёзы не станут уже раскаленной латунью

Удаляются с миром хромые мои обезьяны
Удаляются прочь и обратно приходят внезапно.
Ледяная шаманка латает своё одеяло
Самолёты находят причины для мягкой посадки.

И всколыхнётся Солнце неровным диском,
И растворится светом во всех купелях.
Я заору. В мир из меня родится
Темноволосый мальчик, малыш Коперник.

Люди увидят, скажут - пригож и ладен,
Люди увидят, скажут - не пальцем создан.
Я назову мальчика Николаем.
Я Николаю книжку прочту. Про Солнце.

Переплавляется воздух, что я вдыхала,
Лу́ны стремятся в центр, превращаясь в руны;
Люди подумают - ходим-то все под Хабблом,
И перестанут люди стрелять друг в друга.

Выпекут свежих булок по пять копеек;
В небе зелёном белые ходят козы;

Темноволосый мальчик, смешной Коперник.
Я прочитаю книжку ему. Про космос.