Алекс Трудлер

человек человеку вышел замшелый штамп
от которого вянут уши по четвергам
и не друг и не враг и не облако не судья
не для кого-то а просто пространство для

за пустым забором споры ещё грустней
и не важно каким девайсом ты ждёшь вестей
только всё проходит как у лихих зануд
даже страшный суд не настолько бывает лют

человек человеку протянет руку и нет руки
шапки щепки летят развёртываются полки
человек человеку рубит голову и кричит
это мой щит а это не мой shit

это запись из книги судеб она пуста
но за каждым листом коломенская верста
и за каждым спуском лестница в небеса
велика дорога а вдоль дороги леса

это где-то святое место а ты тут
человек человеку пряник а ты брут
и пока тараканы бродят по головам
ты мечи стаканы на стол да и что там

кучка трупов гниёт в картине:
фюрер, голубь@пикассо.
неизведанное нахлынет
разделительной полосой.
извиваясь змеёю длинной,
кривошеее существо
нарисует меня и сгинет
в направлении к ар-нуво.

натюрморт наблюдать уныло -
список мёртвых вещей тяжёл:
от архангела гавриила
до марселя нино пажо.
карнавал и ночная месса -
холодеющих красок стыд,
даже кажется, если честно,
что картина не вдохновит.
а по кругу с застывшим словом
водят зрители хоровод,
в этой жизни прожить - не ново,
и поэтому жизнь - не в счёт.

но разводит народ рулады,
и рисует натур нутро -
протяжённая эстакада
безразмерного болеро.
вдруг окажется: не напрасен
непогоду разящий луч,
что прорезался - нихуясе! -
из-под быстро сбежавших туч.

оглушённый от взрывов июлем,
вдоль скелетов сгоревшей травы,
в человечьи медовые ульи
я бреду по тропинкам молвы.

там рождённые в ветхом завете
по реестру просроченных душ,
за войною (второй или третьей)
носят ангелы светлую чушь.

там шумят над базаром цветастым -
ум и совесть, надежда и честь,
там хозяева брошенной паствы
обучаются, как нас иметь.

если честно, я не понимаю,
что случилось, чей ангел святей?
впереди ждёт подруга - такая,
что смешит перезвоном костей.

и за августом в пыльные степи
я пойду с той подругой. потом
ветер пыль по канавам потреплет
и развеет меня над кустом.

пациенты угрюмого бога
ждём приёма устало и зло,
не спеша за герлой босоногой
по тропинкам, где детство прошло.

распорядок в больнице постельный:
за обходом проходит обход,
а из памяти катится велик
по наклонной, что к морю ведёт.

и по радио снова и снова
про дроздов марлезoнский балет
исполняют под джаз босановa,
как симфонию прожитых лет.

не помогут лекарства забыться,
на рецептах печати кровят,
и стоят пациенты больницы
у распахнутых в прошлое врат.

напьёшься в хлам копируя слова
приподнимаясь словно подоконник
над полом повторяя абырвалг
боголюбим и богонеугодник

воспоминанья словом вороша
царапаешь испуганную душу
перед глазами строчки мельтешат
как старые и злобные кликуши

единственное верное добро
с размаху бьёт огромным кулачищем
чудовищною глупостью мудро
ты падаешь к добру добра не ищешь

ворчишь припоминая вернисаж
непреходящих форм в журнальном зале
где шепчет отраженье отче наш
которого опять не дочитали