Ольга Бут

оставишь рюмку  водки на буфете -
в ней непременно заведётся ветер
и мелкая безродная мошка.
а чёрный хлеб, сухарчатый и крепкий,
скукожится, как воробей на ветке
от поминальных слов до посошка...

портрет желтеет, словно лист дубовый,
он дорог, как священная корова,
молитвенен, как Спаса образа.
и за субботой воскресенье снова -
оптимистичней не бывает слова.
весна идёт-бредёт зимою за.

путь памяти извилист, словно речка.
остыли приснопамятные речи,
пустое всё, и сердце и душа.
иссох родник, и плакать стало нечем.
принятие пробудится под вечер:
«предрешено»,- прошепчешь, чуть дыша…

«Прилетела чайка, сказала, что надо жить»
                                          Лада Миллер


Чайка по имени Джонатан Ливингстон
Лихо вычерчивает белые виражи,
Пишет для бога в небе вопрос простой:
А для чего нужна она, эта жизнь?

Воздух слоится тучами атмосфер,
Чайки кружатся, не замечая скал,
Плачет стихами-песнями менестрель,
Пряча в шарфе рыдания злой оскал.

Жизнь равнобедренна, если ее вертеть
С разных сторон. От ее вершин,
Тысячи чаек спешат, чтоб увидеть свет,
Но долетает Джонатан лишь один.

Трудно терять, но много сложней иметь
То, что дороже самых безумных драм.
Жизнь расставляет благоразумья сеть.
Вроде защита, на самом деле –
капкан….

Подпяточный пятак – залог удачи.
Живу и знаю, что герой не плачет
И говорит от первого лица.
Я улыбаюсь, если тонет мячик,
Смеюсь, когда к другой уходит мальчик,
Et cetera, по новой, без конца.

Уж сколько можно в маске Коломбины
Жевать твои гнилые апельсины,
Гримасничать, растягивая, рот.
На гибких ветках плачущей осины,
Держащих ношу из последней силы,
Сидит-висит дурак Искариот.

Мне мало слов, мне много обещаний,
Меня плохая память защищает
От твоего унылого плеча.
А вид толпы презрительно-слащавой,
орущей то проклятие, то славу,
меня заставит снова промолчать.

Сниму ботинки, вытряхну онучи,
Мне босиком идти-брести сподручней -
Я ожидаю непременный знак.
Пока не знаю как, но станет лучше:
и встрепенется путеводный лучик,
и в кошельке забрякает пятак.

Иногда ты транслируешь одиночество
На многие сотни миль.
И единственный, кто называет тебя по отчеству –
Это мелкий прозрачный криль,
Да и тот, до первого портового причала,
На котором сдал и забыл.
И только однажды креветка тебе кричала:
«Петрович!»- орала, что было сил…
А ты налегаешь на весла, и снова в море,
Или, там, в океан,
Опять сублимировать свое горе…
А пестрых рыб караван,
Проплывающий близко-близко –
Покрутит плавником у виска.
Сидишь один, попивая виски,
Думая, жаль нет пивка…
И тогда твое долгое ничегочество
Почует столетний кит.
Его самого впору называть по отчеству
И, с пиететом, на Вы.
Он подплывет к тебе, как под крышу,
Носом упрется в дно.
И скажет тихо: «Знаешь, братишка…
Потом уже громче: «Бро!»
Но ты ничего - никого не слышишь,
Хоть назови тебя Ваше высочество.
И кит огорченно вздыхает.  Глупый!
Что ты знаешь про одиночество?

Яблоки падают с яблони, слива со сливы.
Падают близко, да катятся далеко…
Дядя Иван ковыляет по саду с корзиной,
Смотрит на яблоки, а они - на него…

Шепчет тихонько старик, наклонясь низко-низко,
(Не разобрать бормотанья, лишь слышно едва:
«Марьюшка… Поля… Никитушка… Савва… Иришка…») -
Каждому яблоку близких дает имена.

Ночью безлунною горько завоет собака,
Август заплачет слезами младых Персеид.
Ветер качнет занавеску кромешного мрака -
Кажется, что за порогом вечность стоит…

Яблочный Спас на пороге, окончен Медовый:
Соты текут, словно кровь – мироточащий лик.
Спрячет в подсобку Иван инвентарь свой садовый,
Что доживет до весны. Да вот только старик…