Подборка стихов, участвующая в конкурсе «45-й калибр – 2020»

Людмила Зайцевская

Россия, Ростов-на-Дону


Карантин-блюз

Я не знаю: у страха глаза велики

или страх так велик, что глаза застилает…

Но когда по дорогам идут дураки,

маршируя на свет мотыльками,

нарушая простой и понятный закон,

никого не спасет целованье икон.

 

У природы задача одна – заполненье пустот.

Чем наглее дыра, тем быстрее в нее полетит всё что есть, без разбора.

По итогам больного столетья статистика бездны нещадно орет:

человеку разумному в спину втыкает кинжал человек фаршированный.

 

Утешайся не тем, что Страшиле не дали мозгов –

сено сложно в мешке утаить, если рядом пылает заправка.

Мальчик-с-пальчик крупинками гречки пометил тропинки в обход

полотна туалетной бумаги с лавандовым запахом.

Мальчик-с-пальчик был тот еще идиот.

 

В одинаковых масках жует города карнавальная мышь.

Ядовитый дракон приземлился на голые, хрупкие плечи планеты.

В эту оргию только ленивый не плюнул, но «поздно считать, что ты спишь,

хотя сон был свойственен этому веку».

 

Виртуальные сказки врываются лживым теплом,

призывая виски натирать имбирем и вдыхать энергетику метеорита:

соль на раны, вериги на тело – и каждый Страшила готов

помолиться второму пришествию Айболита.

 

У природы задача одна – заполненье пустот.

Человек фаршированный ломится в двери, желая развлечься.

Только кто защитит твои замки, мой маленький Ланцелот,

если ты покидаешь от страха свою бесконечность?


Кое-что из Тихой бухты

Сидишь и смотришь, губы прикусив:

в предчувствии луны причудливым изгибом

в закате волн выныривают рыбы,

на облаках каллиграфическим курсивом

записывая тайны искусительных картин.

 

Хвостами, щедрыми на многоточия,

а может, кляксы – каждому своё –

они напишут обо всём, что есть моё,

опишут всё, что скрыто и просрочено,

потеряно и вновь обретено.

 

И хочется молчать простыми буквами,

подробность ни одну не уронив,

вслед за курсивом рыб изобретая мир,

так прикоснуться к небу Тихой бухты,

что рыбам станет стыдно за курсив.

 

Сминая, ткани рвать по звёздным дырам,

порывом клочья подарить волне

и написать, в каком бесстыдном сне

возникли эти плавные картины

в подарок оглашенной тишине.

 

В объятьях берега ловить дыханье лета,

всё называть – так свойственно словам –

явления, причины, кастаньеты

камней, встревоженных бессонным ветром,

перечислять миры по именам,

 

вернуть слова, свернувшие курсивом

по курсу выплесков и всплесков рыб,

пока никто в пейзаже не погиб

от многоточий, выстреливших мимо.

А светлячки летят, как запятые,

преувеличивая роли запятых.


Балаган

Слегка правее, а потом прямей, сквозь бабочек чернильные объятья,

по золоту, по серому песку, по лабиринту.

Ажурной тени масляные пятна встречают балаган на берегу,

неведомо возникшую картину…

Я протяну монетку, я смогу –

пусть даже стыдно оттого, что мало,

но я всегда так редко подавала,

мне только б не заплакать на бегу.

 

Подобием и образом сюжет плетется сам в шаманстве барабана

по воздуху, по отблеску в глазах, по лабиринту.

Под звонкое благословение детей движенье ткани кукольных страстей

сгорает в сновиденьях Климта.

Но палкою сбивается колпак…

Но трогательна тоненькая шея…

И сказка удивленная, немея,

хромает, пятится примерно так:

 

Она была воровкою камней и даже в самом маленьком и гадком

искала красоту. Ее тетрадка манила всех почтовых голубей

словами, нацарапанными шатко, спешащими сорваться в долгий путь

во все концы за пестрым балаганом. Ушная раковина искажала суть

прибоя. Лабиринт тумана слепыми пальцами приглядывал за ней,

но если быть воровкою камней,

то ничего уже отдать не жалко.

Чернильной бабочкой

мерещится считалка:

на раз – всегда волнуется волна,

на два – чудовище ползет из рукава,

на три – хамелеон меняет цвет,

а на четыре – никого и нет…   


Февраль

А мне потому что легко.

Ты стоишь у меня за плечом

на дурном расстоянии в тысячу зим,

километров. И бог его знает зачем.

Этот старый февраль воркованием

всех голубей распугал. На другой стороне

разбросал эти зернышки, хлеб и орехи,

и золото. Чем, ясноглазый,

ты станешь меня убивать?

 

Нет, не страшно.

Эстетика смерти останется

там, где была. Заблудилась

и я. Не смогу, не успею в безмолвии

захлебнуться ручьями твоих многоточий!

Ветер прыгает за воротник,

перекрестки зеленым немеют,

и я вижу тебя через сотни и тысячи зим

или весен, сквозь город, прозрачный

до одури, через дорогу стоишь...

 

Мы привязаны к небу.

Бумага пустых облаков

и печатной машинкой слова: и сирень

скоро будет, и хлопок, и ультрамарин.

Потерпи. На другой стороне всё не так.

Я подам тебе знаки: почтовые голуби

ищут твой адрес – февраль тчк.

Лемнискатой свернулись,

замкнули пространства, часы, города,

светофоры, деревья, бульвары, мосты, перекрестки.

Ты спишь (вопросительный знак).


Урсула, где твой дом?

Урсула, где твой дом? Ты бродишь по мирам,

в которых нет широкополых шляп и трепетных бегоний...

Твой беспокойный муж давно уже спокоен

в твоих пустых глазах, не видевших прибоя.

Неясно отражённый скрип старинной пианолы

сопровождает пыль шагов. Ты слышишь? Он приходит,

вздыхает и опять садится под каштан.

 

Урсула, где твой дом? На трещинах камней

под звук воды растёт зелёный мох воспоминаний...

И ногтем девочка тайком скребёт по телу стен твоих купален.

И полный карамельный чан уже давным-давно доварен.

И парики святых истлели вслед за простынями.

И погребён в меду последний муравей.

 

Урсула, где твой дом? Ты трепетно хранишь

сокровища для первых мертвецов, возникших на пороге.

Священник пьян, тебе светло, но в городе давно забыли бога,

но он плывёт по воздуху, и порох пахнет розами. Дороги

ведут, откуда не вернуться. Он безногий –

сосед, который смотрит, как ты спишь.

 

Урсула, где твой дом? В тот бестолковый год

тебя вели к стене. Ты помнишь дождь, стирающий границы?

Один и тот же день торчал уродцем из календаря, а птицы

смотрели мёртвыми глазами на тебя и бились в окна. Не могла напиться

ничем, ни ртутью, ни водой. Но бесконечно снится,

как твой отец водил смотреть тебя на лёд.


Перейти к странице конкурса «45-й калибр – 2020»