Гера Шторм

Чай горчит, и поленья трещат в печи.
Мы молчим. За молчаньем кричат грачи,
лес шумит, как в преддверии сентября,
а по святцам лето.
Будто лето на севере – морось, смурь,
застив солнца янтарь и небес лазурь,
поселились навечно, минуя Ра,
разгадав секреты
ускорения осени, чтоб гореть
бронзой в листьях, в травинки вплетая медь.
В заоконный расплывчатый силуэт
акварельной скицы
век июльский внесён. Он не гол, не рыж,
он устало стекая с продрогших крыш,
кроме раненых ягод, иную снедь
не оставил птицам.
Стылый ветер наотмашь дождями бьет
зелень летней поры. Лишь гречишный мёд
горечь солнцеутраты по вечерам
из настоев чайных
беззаботно ворует. И нет причин
не молчать о своём, слыша треск в печи.
Сидя в креслах, безропотно замирать,
озибая тайно.

Две зимы
1.
Курочка по зёрнышку – лишь бы впрок.
…Мама нынче с луком печёт пирог,
яйца нашей курицы обменяв
на стакан проросшего ячменя.

Полдеревни дети да старики.
В поле – ямы рваные, бугорки
зарастут полынью, как минет стынь.
Сеять нечем, все закрома пусты.
И сажать-то нечего в этот раз.
Доживем до августа, будет спас.
Яблоки сушёные по зиме
не дадут от голода умереть.

2.
Печи топим изредка, ждём весну.
Гоним хворь молитвою,
и войну.
Нет муки ни горсточки. Яблок нет.
Сколько нам отмерено зим и лет...

Курочка по зёрнышку… а теперь,
зёрнышки закончились.
Значит – смерть.
Мама режет курицу, говорит:
Будем есть костлявую, суп варить.
Потроха да горлышко – на сейчас.
По полу пускаются перья в пляс,
рыжие и белые, словно снег.
В доме печка топится. Как во сне
я смотрю на "синюю" – наш паёк:
кожица да косточки с кулачок.

Полдеревни померло в этот год,
говорит мне маменька, перья жжёт,
мы с тобой продержимся, а потом
будет сныть с крапивою.
…Суп
с котом.

Горюшко, горе моё, причитала Аксинья,
гладя Егорку по темени грубой ладонью.
Он, приминая щекой сарафан тёмно-синий,
втягивал тонкую шею в костлявые плечи.
Писк доносился из погреба сквозь половицы,
напоминая о маткиной чёрной гармони.
…Тятька придёт с сенокоса и станет браниться,
думал Егорка, а матка укрывшись в запечье,
заголосит, запоёт, чтоб не слышать страданий…

Сына жалела Аксинья, купала в полыни.
Горечь держала Егорку от слепня в сохране,
вша не заела.

Крапивой стегала – лечила.
Хворь изгоняла людскую, как ейная бабка:
травами, медом, словами, да шкурой овчиной.
Вышедших духом умела, радея оплакать.
К батюшке бегала в церковь, просила кадило,
ладаном душным дышать на болезного сына,
ежели розгами тятька учил разуменью.
...Банной водой омывать, мазать жиром гусиным
нынче опять ей костлявые плечи да спину.
– Что натворил-то намедни, ой, горюшко, горе!
Матка тянула слова в аккурат песнопениям
благочестивым. Егорка внимая, не вздорил,
лишь приминал головой сарафан тёмно-синий.

Дюже страдала Аксинья за сына проказы,
чёрну гармонь доставала и выла собакой,
чтоб не мутился от страха за "горюшко" разум.
…Чай не прибьёт, а прибьёт, так на всё Божья милость...
В помощь Егорке давала косицу из лыка:
– Шибче кусай, не стенай на потеху зевакам!
Надо же, думала баба с блаженной улыбкой,
нe'спрося кошку привадил, а та – окотилась.

Солнце купает оранжевый полдень
в жизни расколотой.
Ты отогрелась и хочешь поведать
миру о горестях.
Не говори то, что чувствуешь. Вспомни,
это ли золото?
Не отыскать за потерянным следом
прошлого – повести.

Не вороши, дай зажить старым ранам.
Лучше присыпь землёй.
Пусть зарастут сорным чертополохом
беды-бедовые.
Пустоши время застелет туманом,
перемешав с золой
воспоминаний. Ты только по крохам
их не выклёвывай.

                Твой Демон, словно пес, с тобою неотступно…
                                                               Шарль Бодлер

Они боялись тебя, хотели
закрыть в психушке, колоть уколы.
Оставить метки на юном теле,
вонзая в кожу разряды тока,
стирая в памяти даты, лица,
твоё взросление, детство, школу,
узлом надежным на пояснице
связав смирительный белый кокон.

Казенных выношенных рубашек
твоими братьями по несчастью
в достатке, чтоб не слететь с катушек.
…Там позволяют обнять руками
самих себя, утешая будто
в прикосновении с грубой бязью…
Кого спасают они, опутав,
смотав таких же как ты, клубками,
поведал в детстве твой личный демон,
когда решили родные люди
закрыть вас вместе в одном дурдоме.
И ты от близких его стал прятать,
носить в кармане церковный ладан,
читать неистово, до абсурда
псалмы, но демон остался рядом.
…Он и сейчас у дверей палаты.