Сергей Черсков

Я возьму перо, а к нему – бумагу.
Я не делал этого много лет.
Занесу в тетрадь зажелтевший август.
Хорошо – училок с колами нет.
Несуразны мысли и почерк шаткий
У того, кто вечно сидел тишком,
Откровенья троечника с «камчатки»,
Тунеядца всяких различных школ.
Вместо слов не выдумать междометий,

Сто колов о голову не стесать…

Для себя я понял давно: о лете
Вспоминать сподручнее, чем писать.

Скоро осень, худшая из соседок,
Заблажит и станет совсем плохой:
Будет лузгать бабочек вместо семок
И заплёвывать улицы шелухой.
Ветерок полезет блатным воришкой
По карманам, душам – проснись и пей.
Не поймать его, а заговоришь, так
Даже голос он заберёт себе.

Лето сгинет прочерком дневниковым,
Непонятной кляксой на дне листа,
Несказанным чувством, невнятным словом,
Тихим сном за пазухой у Христа.
Надоело всё, и писать кончаю.
Для шмеля, уставшего во хмелю,
Долька солнца ночью в стакане с чаем.
Допивать – и в небо, а там – июль.

Опять она считает поезда –
Оранжевый солдатик в старой будке,
А с ней дежурит сутки через сутки
Железная дорожная звезда.

Опять она с темна и до темна
Внимательно следит, забыв про чайник,
Как мчится вдаль, её не замечая,
Огромная товарная страна.

Опять она сигналит на сигнал...
Опять она передвигает рельсы...
«Ах, боже мой... да что же я... а если
Уйти по ним отсюда навсегда?»

...Опять она садится у окна
И греет чай на линиях ладоней,
Пока звезда, сорвавшись, не утонет
В холодной чаше, выпитой до дна.

Февраль.
Я помню.
Взял сегодня белой –
Её ты любишь, скажешь мне: «Налей!».
Но в памяти – пробелы, плохо дело,
И с каждым днём –
белей,
белей,
белей...
 
Здорово, брат! Конечно же присяду.
Молчать не будем, здесь я не затем.
Ты помнишь горку из восьмидесятых?
Восторг соплячий? Там, на высоте,
 
Что плёнка, что картонка – всё сгодится.
Прошу тебя,
скажи,
скажи,
скажи,
Как ты сумел так мастерски скатиться
С весёлой горки под названьем Жизнь.

Ты можешь больше не писать,
Не ждать ответа, словно манну,
Но голубые небеса
Тебе соврут и не обманут.

И снова ярче станет свет,
Ещё отчётливей оттенки.
Ведь человек – всегда поэт,
Пока себя не ставит к стенке.

Когда усвоишь то, что яд,
Петля и пуля – всё напрасно,
Что голубая кровь твоя
Была, и есть, и будет красной;

Что глупо, сидя у стола
И предъявляя богу иски,
Всю жизнь растрачивать талант
на предпредсмертные записки, –

Зашевелится вдруг добро
В груди невынутым осколком.
А сколько времени дано?
Совсем чуть-чуть.
Почти нисколько. 

Я становлюсь беззвучным и бесцветным
и упиваюсь этой тишиной,
когда за мной моё приходит лето.
Июнь, июль и август – мир иной.

Рюкзак, попутка, ветер – и на дачу.
Напротив дачи – храм, прекрасен он.
Кошу и плачу я, кошу и плачу,
и выдыхаю колокольный звон.

Творю свои нелепые молитвы,
вдыхая запах умершей травы.
И вижу всех, кто умерли, но живы.
И помню всех, кто живы, но мертвы.