Иван Родионов

Дорогая, я в Токио. Прибыл налаживать связи.

Город сей - что мой слог: и размашист, и пёстр, и куц.

Муравейник из газовых вывесок, гама и грязи:

Поглядишь из окна - почитай наш губернский Иркутск.

Солнце разве... Но позже - о солнце. Здесь чудная гавань,

В Порт-Артуре такая же. Шило на мыло сменял.

У соседей смешная фамилия - Акутагава – 

И их младший с какой-то тоскою глядит на меня.

Наши как? Милый Рыбников стал-таки штабс-капитаном?

Фриденсона-бомбиста ещё не швырнули в тюрьму?

Разговаривал с городовым. Ходит с шашкой - "катаной".

Он сказал, здесь рождается солнце. Я верю ему.

Сотни имён перебрал:

всякое имя - впервые.

Что ж. Проживу без ребра.

Вот эти яблоки. Рви их.

День уползал, как гюрза;

выводок змей осмелевших

пляшет в счастливых глазах.

Вот эти яблоки. Ешь их.

Что же - гляди на закат,

слушай цикад перестук ты.

В горле не стали пока

комом червивые фрукты.

Не получится вечно от печки плясать на Земле,

Будь ты хоть конопатой курсисткой преклонных годов.

За тобой, mon amie, уже выехал твой Дю Солей –

По марсельской брусчатке грохочет дрянное ландо.

На сансаре сидеть - поседеть - всё одно: околеть.

Сервируют апостолы стол на тринадцать персон.

За тобою, mon cher, уже выехал твой Дю Солей,

Увязая в колдобинах пятым, кривым колесом.

И, выходит, права плоскогрудая Анна Болейн:

Не теряй головы - и вперёд, распахнув кимоно.

За тобою давно уже выехал твой Дю Солей;

Выходи к остановке и не забывай проездной.

Ершалаим тёк лохматыми грозами.

Тело из склепа исчезло...

Люди в Симбирске встают очень поздно,

Истинно - город уездный.

Рыщет да щупает воздух усищами

Городовой Николаев.

Смотрит - поодаль сомнительный нищий,

Рвань, ни двора, ни кола им.

"Рваными хвалишься али карманами?

Ну-кось, покажь, что в ладони?" -

Глядь - на ладони пески да барханы,

Ветер да резвые кони.

Посвист с морщинистой длани доносится,

Прямо за линией жизни.

Стрелы штрихуют пугливое солнце -

Скоро багровое брызнет.

Скачут, бряцая кольчугами-ножнами

К северу с гиканьем гунны...

Городовой чертыхнулся, поёжась,

И на ладонь смачно плюнул.

Нищий побрёл, оправляя исподнее

(В полымя, тропками злыми?).

Выли блудницы у гроба Господня

В городе Ершалаиме.

Был один Борис, именем Андрей,

был Борис - один, а родил троих.

Первый был Борис - красно деревце,

а второй Борис - чистый юноша,

третий вовсе был самый звёздный цвет.

Три Бориса - три славных отпрыска

того самого, который Андрей,

разбрелись по Стране Советов.

Одного из Борисов казнили

за измену великой Родине,

которой, наверное, не было

(не было, конечно, измены, а не великой Родины).

А другие ушли на Финскую,

и вернулся всего один,

и печально и тихо съежился

после главной страшной войны.

И оплакать их некому - си́роты,

и отец их давно покойничек -

долго-долго сходил с ума,

преставившись к тридцать четвёртому -

танцевать же любил до последнего,

а сейчас его называют

гениальным предвестником Джойса.

После ряда событий и персонажей

новорожденных в моей стране

перестали называть Борисами;

давайте вспомним, давайте помянем хотя бы чтением

четырёх ярчайших русских Борисов:

Пильняка,

Левина,

Лавренёва

и их духовного отца Андрея Белого,

он же Борис Бугаев.