Владислав Китик

С коммуной, с лагерными фиксами,

Невольно сделавшись основою

Сегодняшней свободы с иксами,

Прощайте, времена «совковые»,

И домотканных дней зачинщики

Нечесаные, как подпольщики.

…Точили ножики точильщики,

И  стекла ставили стекольщики.

Всё – как по нотам, как по полочкам…

Насилу полз трамвай-улиточка.

Кокетки стройные, как ёлочки,

Носили шляпки-«менингиточки».

И шились брюки маяковские

Под стать своей стране – широкие,

Родились взгляды философские,

Роились рифмы синеокие

С их грубоватою сердечностью,

И светом радости копеечной.

Как от себя, нельзя отречься ведь

От спетой песни и – от спеющей.

Так, провожая даты ржавые,

Все их нелепицы и ребусы,

Ещё плывет за Окуджавою

Маршрут последнего троллейбуса.

Какие сомненья: конечно же, – был!

Вздымал свои руки над медными лбами,

Смеялся, кормил маловеров хлебами,

Судьбу узнавал по движенью светил.

Конечно, обратно вернуться сумел,

Но как в человеке любить человека

Не смог объяснить неразумному веку,

А права ему повелеть – не имел.

Рёк истину, только не знал, как сберечь

В умах новизну её легкого слога,

Что веровать нужно не в Бога, а – Богу

Как Слову, с дыханьем входящему в речь

Бывший сельский словесник, - он влип в передрягу

И с отчаянья стал скрипачом-самоучкой.

Пострадав за идею, очнулся бродягой,

И с клеймом «политический» умер беззвучно.

Дед ходил по дорогам зеленой Молдовы

То о чарке мечтая, то о ломтике сырном.

В час цветения яблонь он снова и снова

Для молодок наяривал страстную сырбу.

Где он умер и как, - не найти очевидцев

И когда-нибудь знавших его домочадцев.

Но давнишней истории темные лица

В бессловесной толпе продолжают встречаться.

А мой дед все бредет и под блеск Зодиака

Скрипку в руки берет, о судьбе не жалея,

Или смотрит сквозь время в оконце барака

С укоризной и нежностью: «Ах, дуралеи».

Подъем терпеливый и храм на горе,

И так же, как время ликующим прахом,

Посконная риза, подобно коре,

Объяла бесстрашные мощи монаха.

Он, глядя всему уходящему вслед,

Задумчив, как облако, мудрый, как сердце,

Он, словно из тех протопоповских лет

Доносит нездешний огонь страстотерпца.

…И срубы скитов погружались во мхи,

И падали черных деревьев скрижали,

И старцы трудом искупали грехи,

И воду носили, и камни тесали.

Я был в той обители, в дивной глуши,

Где самопознания вечная драма,

Где камни, что падали с чьей-то души -

Ложились в основу дороги из храма.

Не гавань - а морской гостиный двор,

Здесь корабельной саги отголоски,

И пароходик смалит папироску,

И держит путь волне наперекор,

Совсем от рук отбившись.

                                                 Впереди

По курсу переплавка на иголки,

И якорек у борта - как наколка

Что сделал боцман слева на груди.

В кандейке плещет времени рассол, -

Гляди на поплавок, скучай и грейся.

Могла бы ты встречать меня из рейса,

Но пароход поставлен на прикол

И списан. Так ли списаны грехи:

Журнал – в архив, счета - в макулатуру?

Мы проиграли жизни партитуру,

Уже забыв, как школьные стихи.

А небылицу, что, придумав, ждешь,

Баюкают сирены отголоски,

И так затерты памяти наброски,

Что и слезой тоски не прошибешь.