Евгения Босина

                                                                Я  учился  траве…

                                                                       А.Тарковский.

                              Я  училась  пустыне,

                              хамсину,  жаре,

                              воспалённым  ветрам,

                              обречённости  рек,

                              я  училась тоске

                              проливных  январей,

                              золотистым  глазам

                              неизвестных  зверей,

                              незнакомой  луне

                              на  чужих  небесах

                              и  цветку  на  скале,

                              и  песку  на  зубах.

                              Что  ни  день,  что  ни  ночь –

                              за  уроком  урок,

                              за  печалью  печаль,

                              за  ожогом  ожог.

                              Чем  сильней  обожгло,

                              тем  больней  полюби

                              этот  гибельный  зной,

                              этот  чахлый  люпин,

                              этот  шорох  песков,

                              этот  шёпот  дерев,

                              что  куда-то  летят,

                              от  тоски  одурев…

                              Значит,  быть  посему,

                              значит,  жребий  такой:

                              в  ученицах  ходить

                              до  доски  гробовой.

         Если  утро  знобит,  если  тучи  плывут  на  закат,

         всё  безжалостней  свет,  всё  целебней  и  надобней  темень,

         если  строгой  рукой  передвинуты  стрелки  назад,

         это  значит,  душа  переходит  на  зимнее  время,

         это  значит,  что  ночь  подползает  всё  ближе. 

         И  в  шесть

         обступает  совсем – так  неслышно  и  так  незаметно…

         Что  ты  знаешь,  душа,  о  мгновенно  темнеющем  «здесь»?

         Что  ты  помнишь,  душа,  о  краях  ослепительно-летних?

         Чтоб  ни  помнила  ты,  забывай,  забывай,  забывай!

         Чтоб  ни  ведала  ты,  а  случится  страшнее  и  проще:

         ускользающий  взгляд,   громыхающий  стылый  трамвай,

         на  любимом  лице  чей-то  белый  по  белому  росчерк –

         это  знак  тишины,  знак  грядущих  сквозных  декабрей…

         Ты  не  бойся,  душа,  так  однажды  бывает  со  всеми:

         громыхает  вагон,  и  огни – всё  быстрей  и  быстрей,

         и  знакомая  тень – в  переходе  на  зимнее  время.

                               Музеи,  каменные  львы,

                               скамейки,  улицы,  трамваи,

                               фонтан… 

                               А  жители –  мертвы,

                               но  только  этого  не  знают.

                               Обычный  город:  склад,  вокзал

                               и  хмурый  скверик  у  вокзала…

                               И – никого,  кто  б  им  сказал,

                               что  город  есть,  а  их  не  стало,

                               застрявших – в  вечном  январе,

                               где  время  скомкано  и  сжато,

                               в  кротовой  чёртовой  норе,

                               в  петле,  затянутой  когда-то...

                               И  я,  похоже,  в  том  краю,

                               я  с  краю – с  ними  и  не  с  ними,

                               спешу   куда-то,  говорю

                               с  другими,  вроде  бы  живыми.

                               И  было  так,  и  будет  впредь –

                               трамваи,  сквер,  кусты,  качели,

                               и  всё,  что  нужно –

                               помереть,

                               чтоб  стать  живой  на  самом  деле.

   «...  ибо  ничего  нет  на  свете  труднее  любви»

                Г.Г. Маркес.  «Любовь  во  время  чумы».

Это  просто  вдали,  за  печалью  холма,

просыпается  тьма  и  глядит,  не  мигая.

это – просто  любовь,  это – просто  чума,

и  поди  разбери,  где  одна,  где  другая.

То  ли   свищет  чума,  то  ли  хлещет  любовь:

та  же  белая  стынь,  те  же  чёрные  воды,

те  же  признаки,  свойства,  и  ужас,  и  боль,

и  горячка,  и  бред,  и  летальность  исхода,

так  же  будет  кружить  по  пустым  небесам,

и  чадить,  и  слепить  воспалённое  солнце...

От  чего  помереть,  каждый  выберет  сам:

от  одной  ли,  другой,  но  никто  не  спасётся,

потому  что  горит  жёлтый  флаг  над  кормой,

и  относит  слова  налетающим  ветром,

и  плывёт  в  темноту  наш  кораблик  чумной,

и  сливается  с  ней,  и  становится  светом.

                   На  прибыль – свет,  и  жизнь  идёт  на  прибыль,

                   и,  выдыхая,  произносишь: «Амен!»

                   А  по  небу  плывёт  большая  рыба

                   и  воздух  рассекает  плавниками.

                   И  маленькая  рядом,  чуть  повыше,

                   в  серебряных  чешуйках  ли,  колечках,

                   о  чём-то  говорят,  но  мы  не  слышим,

                   и  взгляд  у  них  не  рыбий – человечий.

                   Они  плывут  по  сини  первозданной:

                   большое  слово,  маленькое  слово.

                   Ты  думаешь:  - Как  всё  же  это  странно!

                   Я  думаю :  - И  что  же  тут  такого?

                   Ну,  рыбы,  ну,  плывут…  Другое  важно:

                   таким  же  днём,  звенящим  и  зелёным,                 

                   мы  тоже  проплывём  с  тобой  однажды                  

                   над  кем-то  бесконечно  удивлённым.