Арина Кинорина

Не нужен мне берег турецкий: стану нэцкэ. Поле – река, пузырьки-карапузы играют в пинг-понг. Гвоздит дождя перфолента. Жарит мою макушку, шарится золотая монета – приз слепого дождя. Проверяю себя: перманентна. Сакура не растёт в наших местах. Вода – первобытный страх пещерных узоров. Она – вещь ям хрустальных, спокойно лежит пластом, пока помазок рассветный не выдавит гель озона. Форель из хокку махнёт хвостом и – в радугу кристаллов ручья. Проверяю себя: ничья. … Прихоти лета – дожди, борьба за счёт на табло. Меняешь стереотипы, сознание ставишь на блок, французишь в Париже, чаще шпрехаешь по-немецки, опускаешься ниже, ниже, становишься нэцкэ, и платишь налог на сахар, ибо в сладкое падкий. Ты в лучшем случае – комик. Твои на песке лопатки, и муха – как бы не слон, а крылатый пони. Проверяю себя: асайкоми. ... Мечта стеклодува – под спиною песок – идеален, но мокрый. Хною зелёной и серо-буро-малиновой охрой мне мажут висок редкие птицы, не дотянув до середины Днепра. Оттуда идёт жара. Густая, тягучая. Я не хочу мириться с волею случая. Но в сумраке спален или в полях торсионных воспламенится вещим огнём слово Ионы. И поле не перекатит ковыль, а те, кто идут на вы, ещё не родились. Праматерь их – речной минимализм. Как быть? ... Я восторгаюсь по-детски, на дне барахтаюсь в иле. Я – нэцкэ. Или?

Грейся, грейся, туманный месяц, мёрзни в проруби, волчий хвост. Не плошай, на себя надейся, если тянешь хвороста воз. А возница-то – худосочна, не богиня, не дочь Наяд. Но в студёную пору – точно – силы копия точ-на-я. Мокрый снег залипает обод, рвёт застёжки тугая грудь. Задыхается, смотрит в оба: где пенёчек, чтоб отдохнуть. Вот один – под зипун прогнулся, за версту – вереница изб. Не ругай мужичонку, Дуся: он ушёл побеждать царизм. Он вернётся, а с ним и лошадь, разместится в селеньи полк. Добрый молодец твой – хороший, только маленький – с ноготок. … Без труда из пруда – не рыба, – мелочёвка: плотвичка, ёрш. Дуся – камень, скала и глыба. Где такую сейчас найдёшь? Да и Царь уж другой, надёжа. по квартирам сидят полки. Держат, молодцы, полулёжа, мироздания потолки. Ты не злись, мужичок, не дуйся, – я – без умысла, божезбавь! … Тащит хворост по снегу Дуся, чтоб согрела тебя изба… .

Потуши сигарету, со скатерти пепел смахни, не задень паука: он к рутине конвертов допущен. А по блюдечку синему пусть пробегутся огни электрички стаккато маршрутом в кофейные гущи. Для сердечного холода нет климатических зон, на развал и схождение ночь выставляет колёса. Аргументы – не факты, когда истерически зол, и единственный довод – логичен, но грубо отёсан. Отсчитает вагоны, заткнёт дребезжащий стакан твой магический взгляд, ускоряющий пульс межпланетный. Всполошились пернатые, рвутся к огням эстакад у подковы луны поклевать золотые монеты. Я устала. Мне больно. И хочется карты – на стол, в несгораемый шкаф подозрений – пластид и взрыватель. Но склоняется маятник в пользу «по сто». И «Бостон» станцевать на тебе в индульгенциях старой кровати… .

Не сломать бы хребет, чтоб листать в инвалидной коляске календарь дежавю и вопросы бездушных анкет. Зверь, который в тебе, – естество, не познавшее ласки; зверь, который во мне, – этой ласки нейронный макет. Выходя из себя, вылезаем картинно из кожи; эфемерности дух – в гормональных инъекциях тел. Обнажая клыки, мы куда-то бежим, мы – похожи. Ты – охотник, но я…по старинке – певец суете. Диссонируя так, мы – причина любых мотиваций: я однажды проснусь, не снимая звериный оскал, и скажу, что люблю. И тебя научу я влюбляться. Я отдамся тебе. Так никто никогда не ласкал. Мы напишем стихи про волков, увеличивших стаю, напечатаем свой для влюблённых зверей календарь… …Нет, не сломан хребет. Но вопросы анкеты – листаю. И живу в дежавю. По старинке: дрожащая тварь… .

Уходит ночь, в мешок сложив бессонных мыслей погремушки, а окна тесной комнатушки рисуют светом витражи. Мучной туман в верхушках крон лучи просеивает ситом, и шаг за шагом ночи свита рассвету уступает трон. На почках ливня изумруд к утру свои оставил метки, а неба серые салфетки за солнце прятаться плывут. Берёзы грёзам слёз налив, капелью умывают лица, и бриллиантами искрится роса на ветках тонких ив. Ночной тоски холодный лайм бежит от света без оглядки: играет жизнь со смертью в прятки, ...а мой проигран овертайм. Уходит ночь...