Эд Побужанский

Триллер пахнет попкорном и пивом
И остатками жизни с изнанки,
Где фон Триер в ботфортах игриво
Входит в сон пожилой нимфоманки.

Мы живём как в смертельном угаре,
Шутки плоски, прозренья недолги,
А в каком-нибудь старом ангаре
Ждёт актёров несыгранный «Догвилль».

За углом не маньяк или киллер,
А весёлый Альцгеймер в каталке.
Вот на титрах закончится триллер,
И фон Триер изучит останки.

Всё старо — как тавро или карты Таро,
Но, когда я дорогой окольной
Выйду утром, — нагонит, возьмёт за нутро
Поминальный набат колокольный.

И захочется вдруг возвратиться назад,
И прощенья молить Христа ради
Только лишь потому, что такой же набат 
Слышал мой безымянный прапрадед.

Но уйду, и меня не окликнет никто,
И лишь будет звучать ещё долго 
Этот бой колокольный — 
Как будто рингтон
В телефоне уснувшего Бога.

Поэт в больнице больше не поэт,
А пациент, сердечник — да и только.
Старик сосед, зелёный табурет
И утка, как метафора, под койкой.

Инфузия с двенадцати до двух,
Под капельницей мир как будто уже,
И тело тут ещё, а вечный дух 
Уже готов, неистовый, наружу.

Но жизнь ещё сестра, и медсестра,
И дочь (она приедет на неделе),
И с капельницей — чёрт возьми! — с утра
Отчаянно рифмуются капели!

Дантист угрюм с утра, как Данте:
Он смотрит в полость ротовую,
Как будто в бездну роковую,
Кряхтит и не даёт гарантий.

Ему давно осточертели
Пульпиты, кариесы, пломбы 
И дух нечистый, дух утробный,
В обмякшем от наркоза теле.

Но он всё сделает как надо:
Забытый главврачом и Богом,
Допишет он алмазным бором
Поэму собственного ада.

Вся жизнь — обрывки да обмылки,
Но вдруг случится чудо: раз! —
И за ночь где-то на затылке
Как чирей вскочит третий глаз.

Моё недремлющее око
Узрит все тайны бытия.
И мне откроется до срока
И жизнь моя, и смерть моя.

И буду ловок я и пылок,
Но вряд ли обрету покой.
…И снова я чешу затылок
Тревожной сонною рукой.