Светлана Пешкова

Привет, Артём. У нас всё хорошо. 
Вчера похолодало, снег пошёл, 
с утра телёнка в сени запустили. 

Отец не пьёт, из дома ни ногой, 
всё ждёт тебя. да, ты ж у нас какой, 
родней семьи – то джунгли, то пустыни.

Ты снился мне: обрыв, тропинка вниз, 
бежишь по ней, кричу тебе: «Вернись!» 
и падаю в траву, теряя силы. 

Вдруг лес зашевелился, стал живым, 
а ты ему командуешь: «Бежим!» –

и вздрогнули берёзы и осины, 

послушно побежали за тобой, 
попарно, в одиночку и гурьбой, 
но замерли внезапно у границы –

в их кронах загорелся стыд и страх, 
и плакали в беспомощных руках 
привыкшие к родному месту птицы. 
 

Потом я вынимала из золы 
обугленные мёртвые стволы 
и красила зелёным, чтоб не броско. 

Приснится же такое, ну дела! 
…Твоя Полина снова запила, 
вчера весь день стояла у киоска. 

Я снова без копейки – третий год.
Весной поеду в город, на завод, 
сбегу из-под родительской опеки. 

Ещё про сон… я стала хоронить 
стволы… чудно, конечно… но они 
давали тут же новые побеги. 

В захолустном городишке всё, как прежде: 
Сладким солнцем наливается черешня, 
На бескрайних пустырях и огородах 
Зреют травы и толстеют корнеплоды. 
И не режут глаз советским горожанам 
Алкаши и лопухи за гаражами, 
У ДК – портреты лидеров горкома. 
…Мне семь лет. Бегу домой из гастронома 
С неизменными покупками в авоське, 
Обгоняя и собаку, и повозку. 
Я несу янтарный квас в стеклянной банке, 
Колбасу и бородинского буханку. 
В палисаде, рыжей наглости не пряча, 
Ждёт еду блохастый выводок кошачий – 
Палку ливерки съедают в два присеста. 
И скрипит по-стариковски дверь подъезда, 
Я вдыхаю запах браги, лука, фарша. 
Пять ступенек, дверь налево – это наша. 
У меня тяжелый ключ висит на шее. 
Почему он с каждым вдохом тяжелее? 
Отчего застряли звуки в горле комом 
И подъезд уже не кажется знакомым? 
…Выпадает из авоськи чёрный камень, 
А из банки льётся небо с облаками.

С теми, кто хочет плыть, разговор короткий – 
Нам никуда не деться с подводной лодки. 
Полный вперёд! Но кажется путь обратным. 
Каждый здесь – Божья тварь, без сестёр и братьев: 
Звери по парам, люди – поодиночке. 
Семь миллиардов нас, и ковчег не прочен. 

Мне говорят: смириться, привыкнуть надо, 
Мы уплываем в рай прямиком из ада, 
Несколько лет терпи, обещаньям внемли, 
Новые люди новые ищут земли. 
Прежняя вера в душах давно остыла. 
Это всё будет, или всё это было? 

Кто-то стрижёт овец и руном торгует, 
Кто-то открыл пекарню и мастерскую, 
Кто-то – ломбарды, бары, ларьки, бордели. 
Свежие люди в ветхозаветном теле 
Снова полюбят Бога, потом забудут, 
Снова придёт Христос и предаст Иуда. 

Это всё было, или всё это будет?

Цвела джида, журчал степной арык – 
Я помню это место, где зарыт 
Мой детский клад – секретик мой заветный. 
Под выпуклым бутылочным стеклом 
Лежало голубиное перо 
На смятой золотинке от конфеты. 

Земля была покорна и легка, 
Как гречневая мамина мука. 
Её так много – всем на свете хватит 
Лугов, полей и маковых степей. 
Я знала, что могу доверить ей 
И стёклышко, и пёрышко, и фантик. 

Я помню осень. Сад. Горит листва, 
Ползёт позёмкой пепел от костра, 
Ложась на оперенье мёртвой птицы. 
И хрупкий мир, что не был мной спасён, 
Послушно лёг в голодный чернозём 
И в кукольной коробке уместился.

Июнь пропишет всех на дачах, 
Весёлых дней наобещав. 
Забрезжит свет, проснётся мальчик, 
Пойдёт с отцом к реке рыбачить, 
Поймает щуку и леща. 
И этот день, счастливый самый, 
Он будет помнить много лет: 
Терраса, звонкий голос мамы, 
Мажорный плеск фортепиано, 
Уха, торжественный обед. 
Отец похвалит, сядет рядом, 
И младший брат не будет ныть, 
И никуда спешить не надо… 
Почти сто суток до блокады 
И десять суток до войны.