Анна Долгарева

Мальчик спит в электричке и обнимает рюкзак.
Тощий. Нашивка «Вооруженные силы».
Поезд идет на Лугу. Мелькает овраг,
сосны, болота и вечер пасмурно-синий.

Мальчик в пикселе спит, качаясь, словно бычок,
словно доска кончается. Чай проносят.
Русоголов, острижен и краснощек,
едет через болота и через осень.

Господи, усыновить бы. Вот всех бы, всех.
Стать бы большой, до неба, и чтоб руками
всех заслонить. Под черный болотный камень
речка течет. Заяц меняет мех.
Осень кончается. Белка тащит орех.

Усыновить бы. Остановить бы. Спи,
пиксельный мальчик. Пускай электричка едет,
дождь проникает к корням деревьев в глуби,
пусть тебе снятся будущие победы.

Славный мой, лопоухий. Туман вдали – 
так бы и ехать мимо маленьких станций.
Все мы уже в раю – нам бы в нем остаться.
Черные речки да рыбаки у мели.
Дождь вымывает кости из-под земли

Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе:

нет никакого разложения с гнилостным вкусом,

нет внутри человека угасания никакого,

а только мороженое на площади на руках у папы,

запах травы да горячей железной подковы,

березовые сережки, еловые лапы,

только вот это мы носим в себе, Юра,

видишь, я по небу рассыпал красные звезды,

швырнул на небо от Калининграда и до Амура,

исключительно для радости, Юра,

ты же всегда понимал, как все это просто.

Мы с тобой, Юра, потому-то здесь и болтаем

о том, что спрятано у человека внутри.

Никакого секрета у этого, никаких тайн,

прямо как вернешься – так всем сразу и говори,

что не смерть, а яблонев цвет у человека в дыхании,

что человек – это дух небесный, а не шакалий,

так им и рассказывай, Юра, а про меня не надо.

И еще, когда будешь падать –

не бойся падать.

Это мама, а это вот бабушка, это же я – 
Эти снежные бабы у побережья Онеги. 
Я леплю их, и ветер гуляет по белым краям, 
Я леплю, руки мерзнут, вокруг идут белые снеги. 

Это будет мой папа, а это пусть будет костер, 
Мне как будто три года, рисую дурацкие лица. 
Ничего. Не ходи за калитку, там ветер остер, 
Там тревожно вздымаются черные дикие птицы. 

Защити меня, снежная баба, которая я. 
Я построю тебя, и семью свою тоже построю, 
Будем мы до тепла, до весеннего будем ручья, 
Будем снегом живым и водою мы станем живою. 

Снег летит, и дурацки пустая моя голова, 
И слезятся глаза, и от этого плачу впервые. 
Это бабушка будет живая, живая, жива. 
Это будем мы вместе, живые, живые, живые.

Вот мертвый кот, пускай он оживет,
Пускай откроет розовый свой рот,
Оближется и двинется домой.
Пускай не будет визга тормозов,
Пусть он придет, на наш вернется зов,
И смерти чтобы не было весной.

Пусть будет солнца мякоть, мята, мед,
Как страшен и прекрасен ледоход,
Когда река - весь мир, и ты – река.
И небо сократится до цветка, 
И жизнь сладка, на языке сладка.
О Господи.
Свети издалека.

О Господи, я так хочу домой,
И я иду над сморщенной водой,
И забываю: я вездешний гость,
И никакого дома у меня,
Но: солнце, лужи, ветер, малышня,
И над рекою изогнулся мост.

И если есть бессмертие, оно
Сейчас парит над площадью Сенной,
Течет, как бесконечная река.
Но все-таки: вот этот мертвый кот – 
Пускай он встанет и домой пойдет,
И правда утвердится на века.

Валентина работает в «Хачапурной-Хинкальной»,
она белыми руками месит белое тесто
и раскладывает в него мясо, мурлыкает немузыкально,
ибо каждому кусочку фарша свое место.

А из хаоса создаются хинкали и хачапури,
век их короток, как у бабочки, но прекрасен.
Валентина творит при стареньком абажуре,
раскрывает любовь она в тесте да мясе.

Говорила ей хозяйка Эльвира: «Ой, тетя Валя,
вот бы вы поделились своим секретом».
Ну а Валины руки соединяли, гладили, мяли,
эта Валя лучилась мягким вечерним светом,

так, как будто она сама – замешанная из теста
белоснежного, да из любви земной человечьей.
и тепло было в «Хачапурной-Хинкальной», тепло и тесно,
и просили Валиных поделок недолговечных.

Только кто ее заметит, саму Валентину,
только кто ее обнимет, из любви состоящую?
Разве что смотритель маяка – привыкший наполовину
щурясь вглядываться в будущее, наполовину же в настоящее.

И стоит она в кухне, глянет в окна на мостовую,
где февраль обнимает снегом деревья дрожащие.
Выминает ее судьба, превращает в любовь живую,
в живую воду, нет на земле ее слаще.