Нелли Воронель

                                 единственному читателю

Следы расходятся, как стрелки на часах,

секунды взвешены на елочных весах,

хмельное время заструилось по осколкам.

Уединенья новогодний павильон,

уже достроен, но еще не омрачен,

хрусталик  радости не замутнен нисколько.

Плывущим в небыли фонариком луны

тропинки в зыбком далеке освещены,

метет хвостом неприручаемая тайна.

Там на окраинах невытоптанных зим

мы фигурально и раскованно скользим

и принимаем форму истины сакральной.

И принимая нас случайно за своих,

смотритель глобуса и рамок временных

блюститель, он же – от противного ушелец,

приоткрывает фолиант, и в тот же миг

ночь осыпается листвою спавших книг,

и снег рождается под этот дивный шелест.

Ночное снисхождение воды,
жара с утра попридержала жало,
парная влага пала на сады,
и зажила душа, и задышала.

Дышала мятой, скошенной травой,
к ней припадали флоксы и левкои.
Отвесных капель теплый и живой
струился звук, и чистого покоя

в ней отзывался дивный камертон
на дальний рокот сгинувшего грома,
и забывался вымученный сон,
ей было странно вольно, невесомо.

И с каждой новой каплей на листве,
напитываясь магией небесной,
она смотрела светлая на свет
и проступала явственно из бездны.

Ваша цель – коммунизм в той зашторенной тьме,
до которой пока – просто шпалы без рельс,
плюс беспутная дурь в непочатом уме
и наметанный глаз на накачанный пресс.

Но сейчас – на Москву! Длит купейный вагон
эту ночь на троих и мужской диалог,
приручающий взгляд на нее наведен,
обращая репей в любопытный цветок.

И смешинка в ответ – не последний трофей,
уплывает земля, за перроном перрон,
охмуряющий сдвиг искушенных бровей
в пубертатном уме сгоряча утончен.

Верхних полок разбег и мелькание верст,
неразборчивость глаз, бесноватость огней.
Скрежет лет впереди, а пока только мост
осмелевшей руки, переброшенный к ней.

А пока только знак «Осторожно - чужой!»,
оглушительный стук тормозящих сердец,
cлава Богу, внизу есть неспящий второй,
и, по счастью, второй – ей пока что отец.

когда падаешь выжатый 
но заснуть не можешь хоть вой 
к ночи как-нибудь выживший 
а по сути едва живой

на бегу наблюдаешься
здесь и там и черт знает где
отработанный давешний
абсолютно не помня день

в доме шастает выживший
из ума но пока не ты
материшься возвышенно
и вжимаешь башку в кусты

то есть попросту прячешься
ожидая как пулю звук
с идиотским ребячеством
предвкушая тот самый вдруг

на душе все затмения
на тебя накативших лун
по утрам тем не менее 
всем обязан силен и юн

ты стреножишь эмоции
и поганый при них язык
ты сражаешься с монстрами
там внутри победив на миг

но потом расслабляешься
наоравшись опять ревешь
твой удел не петля еще
а беззубый кухонный нож

ускользаешь из вечных стен
на минуту увидеть свет
отвязавшись от нечистей
убедиться что смерти нет

в передышке украденной
к небесам устремляешь взляд
всю неделю старательно 
поливался забытый сад

вот умытые свежие
дети солнца живой земли
ты подумаешь где же я
ну пожил а теперь пошли

этой помощью вышнею
будешь тронут и возвращен
ты не как-нибудь выживший
и вот так поживешь еще

Весна развевалась над нами, как знамя,
на лаврах  сирени Творец почивал,
в охотку работал над вещими снами,
а твари слетались к нему косяками,

уставший от исков и богоисканий,
Он преподавал им рассветный вокал.

Любовь по весне обрастала крылами,

безумных страстей вызывая накал.

Дуреть и смотреть на  сиреневый пламень,

в настое душистого времени плавать,

внутри ощущать сладострастную лаву –

ночами и камень об этом мечтал.

И вдруг,  как всегда, мимо дома с песнями –
Завидная жизнь – да из грязи на бал!
Ее провожала толпа "ктонеснами"
плевками, усмешками и матюгами,
а кто-то заметил увесистый камень,
не время мечтать - собирайся! - сказал.

Давай, поживее – не тряпка какая,
на то ты и камень, чтоб взял и попал,
что толку лежать на душе, намекая –
твоя-то мол жизнь далеко не такая,
а там просвистишь, горизонт рассекая,

глядишь и сгодился, хотя б на фингал.

Над черной толпой и цветными полями,
тот камень летел и бесплодно мечтал
вернуться домой и заняться делами,
где он никакой не запущенный камень,
и мог возвышаться, красуясь веками,
в своем огороде устроив привал.

Теплынь  распускалась, и май балаганил,

а Глаз вездесущий недоумевал –

земля расцветает у вас под ногами,

и купол небесный давно досягаем…

Какого рожна, господа с батогами,

Я вам тут прекрасное насоздавал?