Мария Шелухина

Что у нас было? Трассы да поезда,
Левые вписки, часы для короткой дружбы,
Вечное утро, гири весов на “да“.
Что у нас было? 
Все, что нам было нужно.

Быт умещался за стенками рюкзака,
Не раздуваясь, не делаясь неподъёмным.
И ни корыт, ни старухи, ни рыбака
Не было в нас. Перед нами стоял огромный

Мир, так похожий на птицу, что под крылом
Прячет от зноя птенцов. Он укрыл нас тоже.
Спрятал от горя. И я поняла потом,
Как же мы были на этих птенцов похожи.

Жадно просили от жизни: ещё! ещё!
Будто бы знали, что счастье не будет вечным.
Помнишь вопрос, что был часто к нам обращен:
Вы до конечной?
Конечно же, до конечной.

Мы до конечной под шорох и стук колёс.
Мы до конечной с билетами, без билетов.

Мы на конечной. 
Достань из моих волос
Легкое пёрышко, ставшее вдруг бесцветным.

Когда-нибудь ты на скуластом, высоком и белом,
Стальном корабле, из которого ветер не выдул
Чудесного запаха сытых и денежных странствий,
Случайно заглянешь в унылую ганскую гавань
И выпустишь якорь к придонным осадкам печали,
Неведомых, тёмных, как долгие ночи, людей.

Ты выйдешь на пристань, пропахший полярным сияньем, 
И зноем Антарктики, перьями тёплых пингвинов,
Дыханием бурь, добела раскалёнными льдами...

Ты весь, словно айсберг - и чистый, и белый, и добрый.
Ты добрый и белый, и этого, в принципе, хватит,
Чтоб тёмные руки, как тёмные ветви акаций,
Сквозь прутья решеток унылого ганского порта
К тебе потянулись, и в каждой руке по надежде.

И незачем видеть глаза, если видишь ладони
Оттенка горячего крепкого кофе на завтрак.
От пестрых игрушек и бус, то звенящих, то спящих,
Становится ярко, становится холодно сердцу.

И ты молоком потечешь через прутья ограды,
Смягчая всю горечь, из рук собирая надежду.
“В моих ее больше!“ - кричит желтоглазый и рослый.
“В моих она крепче,“ - молчит белозубая. “Сколько? “-
Ты спросишь ее на щекочущем горло английском.
“Немного  бумаги,“ - ответит она на ашанти.

Ты, порт покидая, поднимешь неслышно свой якорь,
И ржавчина ляжет на борт нездоровым румянцем.
А в душной каюте позвякивать будет надежда,
И крепкое ганское курево тут не поможет.

От кровати до кухни шестнадцать глухих шагов.
Если внуки приедут, их будет поменьше -десять.
Мне бы сесть у окна - навязала бы всем носков,
Только спицы давно, словно гири какие весят.

Я бы села читать, да никак не поймать строки.
То сбиваясь в клубки, то рассеиваясь на белом,
По станице ползут чернобрюхие, как жуки,
Неизвестные знаки, и смысл их мне неведом.

Сквозь пробоины штор незаметно втекает шум,
Как молочные реки, туманный, прохладный, белый.
Он повсюду, и я им по-рыбьи уже дышу,
И сама становлюсь невесомой и  пустотелой.   

Я бы вышла во двор, но за дверью встает волна,
И хохочет ничто, восседая на гребне рваном.
Я бы веки сомкнула, но снова смотрю со дна,
Как ушедшее время становится океаном.

Здесь не ходят в разведку, здесь ходят на поводу.
Долгожданная взрослость (горела б она в аду!)
Не оставила мне ни тепла, ни живого смеха.
Я в любви признаюсь, закрывая в груди прореху -
Залатать бы, да нечем.  И сколько ни говори,
Будто все заживает, когда пустота внутри,
То лекарства работают только в летальной дозе...

Я хочу одного, чтобы мир изменился. 
Нет,
Я хочу чтобы время вернуло мне столько лет,
Сколько было истрачено в этой бесцельной гонке.
И тогда я бы просто разбила секундомер.
Позабыв о потребности брать каждый день барьер,
Написала б “куда-нибудь“ маркером на картонке.

И трясясь по дорогам под самый перченый джаз,
Поняла наконец, что такое жить здесь и сейчас.
И что “завтра“ не будет и в самом плохом прогнозе.

Леса сменяются степями, 
Лежат поля, раскрыв глаза 
Подсолнухов. Я еду к маме. 
И раздувает паруса 
Зелёные ковыль. Овраги 
Цветут душистым чабрецом,
Нет в воздухе привычной влаги, 
И я с обветренным лицом 
Схожу на станции пустынной 
В отметинах копыт и ног. 
Газон бурьяном, как щетиной, 
Зарос, и вид его убог.

И жар вдыхая вместе с пылью, 
Плетусь по улице насквозь. 
Здесь каждый вдох горчит полынью, 
Здесь каждый выдох полон слёз.
Из окон вслед мне смотрят лица, 
Летит шершавый шепоток,
И надо бы остановиться 
И окунуться в их мирок, 
Но ветер там, в конце дороги 
Зелёную колышет прядь, 
И я смотрю себе под ноги, 
Киваю молча и опять 
Иду вперёд. Столбы, заборы, 
Дома иссякли наконец. 
Играют ветви перебором,
Блестит часовенки зубец. 
И кажется, что за крестами 
Мелькают тени и зовут:

- Зачем ты здесь?

- Я к маме. К маме... 
Ну, здравствуй, мамочка, я тут.