Олег Гришин

Спит блохастый и спокойный,
С видом гордым на холмы
Кот. Под ним - не подоконник,
Все под ним мирские мы
Безотчётно суетимся,
Ловим жирненьких мышей,
Даже пробуем напиться,
Жён достать или мужей.
Ничего коту не надо,
Он своё наворовал
И сопит. Он - пастырь стада,
Наш всемирный идеал.

Ты родился сегодня у океана,
Он бросал в тебя листья, шептал в висок,
И скитаться повёл тебя в дальние страны,
Где ракушки и камни совал в карманы
Почему-то песчаный, непостоянный,
Сквозь грозу приходящий бог.
Ты всё шёл к нему, пел, собирал колосья,
Поклонялся в храмах светил,
Совершенствовал дух и работал с плотью,
С кем-то спорил и как-то жил.
Но он так далёк. Он опять за нею -
За волной горизонта гор.
И идти ещё столько, что потемнеет
Горизонта в душе костёр.
Пахнет морем и катит море
Бесконечную сетку волн.
Борт фелюги рыбацкой чёрен
И обветрен как кожа он.
Прыгай рядом, не бойся взрывов
Под шершавым от соли дном.
Поплывём, становясь счастливым,
Чем-то новым. В теперь родном
Океане поплыли дети,
Тихо радуя рыбака.
Солнце с синего неба светит
Сквозь парящие облака.
И внутри, в бирюзовой сини,
Сам приходит ответ, без слов:
Раз вы, дети, себя простили,
Будет, дети, теперь улов.

Львы смотрят царственно на город снежно-белый,
Промёрзли лапы каменных котов,
Котам чугунным хочется побегать,
Попробовать мороженных мостов,
В заснеженных развязках порезвиться,
Достать уже Исакия колпак.
Совсем не пуританская столица,
Столица Севера, вонзается во мрак,
И ярче всё трамвайное движение,
В нём бойкая колышется толпа.
Ты, город, так наполнен нами всеми,
Что даже не заметил, как упал
На дно зимы, посыпанной гранитом,
Раздавленной во льдах твоих волос -
Каналов тёмных. Львам судьбы открыта, -
Читай её, не веря, что сбылось!
Войди в их город песней-лабиринтом,
Петляй, не находя себя во всех.
Будь хищно-обаятельно-несытым,
Жить нáбело - какой же в этом грех?

Контрольно-следовая полоса 
Московского метро упёрлась в небо.
Истёртым посохом полночный пассажир 
Стучится в двери метрополитена, -
К чему сегодня пропускной режим?
Часы двенадцать бухают о вход,
Олени грязь и слякоть тащат в холе,
Наверно, так вступает Новый год,
От пробок отрешаясь поневоле
И прочих утомительных забот.
Как тяжело к вагону в бороде
Бежать, крича, чтоб поезд задержали,
Мешком заплечным бухая надежд,
Скрывающим нескромные печали
У года, перешедшего рубеж.
Ему в Сокольники, потом в автобус и
На лестнице скучает мальчик Витя,
А Вите непременно, извините,
Нужны в подарок чудо-корабли.
Такие, что поставишь - и плывут,
И паруса на мачтах раздувают.
Ну как тут объяснишь, не понимает,
Что кораблей таких не продают.
Что их растить ещё в своей душе.
Старик - хоть плачь и в шубе - испариться.
Но юность, непоседливая птица,
Всё скачет на девятом этаже
И требует в подарок кораблей...
Опять вагон, и адреса, и бег.
За что всё это в возрасте преклонном?
И год заходит в шумные вагоны,
И едет с нами, будто человек.

А человек ушёл, захлопнул дверь,
Сдал тело, откричал и отмолился.
Так человек скончался на Земле.
Буддисты верят,- заново родился,
И крутят хор* назло своим ветрам,
И хитро подливают чай в пиалы.
Под гребнем радужным в горé сияет храм
Целебной охрой, золотым и алым.
О смерти больно думать, вспоминать, -
Недавно мы шагали вместе в горы.
А храм стоит, всем-всем богам подстать
На склоне удивительном и голом,
Как будто он - всех череп, гордый склон,
Чужих времён стоящий испокон.
И видно только, ускоряя бег
По склону к нам несётся человек,
Ещё чуть-чуть - покажется лицо,
Он выбежит из гор зернистой тени,
Как прародитель наших праотцов,
Как всех предначинатель поколений.
Он здесь пастух. Он здесь вдыхает жизнь,
И, может быть, в глаза всмотреться если,
Наш страх изветрится, под солнцем убежит
От вечности, за гранью мысле-смерти.