Леон Рушклион

из эпизодов странное кино: на чёрно-белом фоне седовлас
лабает в ночь l'amour te ressemble тапёр судьба, и память, нудный паж,
нанизывает жизни амулет годами перфорации – мираж,
где шулер время, даты теребя, без устали берёт на абордаж
минуты быта. грешная душа, единожды не в масть, хотя бы раз
у прошлых жизней выпросив пардон.
крупье бесстрастен: ждущие, байпас,-
и, чертыхнувшись, я ложусь на кон.

чернобыль вылез с ордером на взлом страны, в которой мы с тобой случились.
фейхтвангер по талонам и дюма к дешёвой водке, в окнах амариллис,
границы истрепались в решето. совок наружу пёр - дитя кунсткамер.
евреи из обжитых палестин в свои рванули.
шарик полигамен,
союз конечен,
в парке городском кровавый флаг истрёпан и фетишен,
отравлен бытом, раком истощён...
и  косточки от перезревших вишен.

утром облачность переменчива, ветры дюнам шалом бубнят.
этой ночью приснилась женщина, так похожая на тебя.
пальмы кронами в небо серое, сны крупинками, как песок.
много в жизни грехов наделал я. лишь тобой их отпустит бог,
если вправду рулит на шарике. шекель тронет орлом асфальт -
думал решкой. не отоварить мне кем-то спущенный сверху фарт.
да и нужны ли присмирелому божьи ангелы в понятых.
солнце высушит небо прелое, рядом скоро проснёшься ты.

в осень пожитки складывать,
мысли вязать узлами:
раево или адово выпадет.
грязный камень
стоном на холмик бабушки,
смолотой за бесценок
веком…
её оладушки
снятся…
луна на стенах…
летом чаи заваривать, быта листать сценарий,
сына глазёнки карие прятать от слёз и тварей,
рядом с тобой состариться, вылюбить, что осталось,
им подсластив миндалевый вкус по тропинке в старость.
ангелы спляшут пьяные, б-г призовёт однажды,
косточки вишен пряные сплюнуть, коснуться дважды,
трижды ресничек выдохом, вдохом тебя стократно.
может, заждётся высший там.  может, вернёт обратно.

В трёх шагах от старой синагоги
сохнет по апрелю апельсин.
Сплин гоняет осень по дорогам.
Алленби, шумящий Тель-Авив
день и ночь привычно суетливы.
В детстве в осень снился странный сон:
круг гончарный, глина, шёпот ивы,
Куны голубятня, патефон
хрипло заикается Высоцким,
глина идеальна для греха,
женщина в руках из глины сохнет…
- Ингеле, вставай,- издалека
бабушка…
Большая синагога,
зайчик обживает край стола.
Солнечный.
В кафе.
Возможно, б-га
видел утром. Память догола
раздевает стынущий Высоцкий
с кинамоном. Сны не пересдашь,
вермишель остывшую, по-флотски,
Тель-Авиву не всучишь в багаж.
Ветхими становятся Заветы
в дефиците времени и сил.
Ждёт в Ашдоде глупого поэта
женщина, которую лепил.