Татьяна Степанова

Год пережив, ты годом пережёван.
Родными мертвецами арестован,
В цветком растресканное лобовое
Вглядишься, подъезжая к городку,
Где призраки на каждой остановке,
Где прошлое в привычной обстановке -
И с фурой на Лозовом водопое
Толкаться в очереди к роднику.

Пятилитровку набирают долго.
Причастье убивает чувство долга.
Себя закрывший в опустевшем доме,
В столице мини-жизни, мира вне,
Там, где вдоль леса торговали клюквой,
Колонки горло извергало буквы,
А нынче пот в натопленном салоне -
Душа, стекающая по спине.

Теперь метёт. А думалось, всё верно,
Когда машину уводило влево,
Что Бог простит любимым всякий промах
И от беды закроет их собой.
Соседний двор. Незаводимый опель.
В окне знакомом незнакомый профиль.
И мокрый снег в чернеющих проёмах
Зачёркивает всё двойной сплошной.

Вот она, гарью пропитанная весна.
Под ноги мне текущая белизна.
Хлебною коркой — óстов гнилых домов.
В луже лежит О. Генри. «Дары волхвов».

Это не город — кладбище для надежд.
Здесь экономить, не покупать одежд,
Пить между чёрных пальцев зажатый дым.
И в двадцать восемь встать поутру седым.

В мусорной свалке, в этой сплошной грязи
Имя моё тихо с собой носи,
Напоминай лысым сухим кустам,
Веткам корявым, корябавшим тонкий стан;

При напролом, бейся как бронетанк,
Коль я тебе не друг и не враг, а так —
Хлипкий фундамент. Пластиковый каркас.
Всё, что не убивает, ломает нас.

И научись, с именем налегке,
Хоть и родился в домике буквой Г,
По-человечьи жить, не ища ни в ком
Вёсен моих затопленный полигон.

И не забудь, чтоб не сломать хребет:
Я — это только текстовый документ,
Слово любви, застывшее на губе.

Нежность, так и не отданная тебе.

Снег уходит и мрак уходит.
Предвесенний почуй симптом:
ты плывёшь, как на пароходе,
в измерении обжитом

над домами и безасфальтьем -
белым лебедем облаков.
Переполненный благодатью,
ты выходишь из берегов.

Всё, что дóлжно теперь, проснувшись, -
это встраивать голос в хор.
Ты прямой и неравнодушный,
оправданье и приговор,

и теперь, когда солнце светит
и кирпич розовато-сер,
думай, как самому подметить
то, о чём говорили все;

как по-своему передать и
перечувствовать стон и вой,
что прожил и перелопатил
этой длинной худой зимой,

чтоб уверенно, громко, сольно,
ноги в сменку - и всё, пошёл:
если больно, то всем чтоб больно.
Хорошо - чтоб всем хорошо.

Ты не нота, ты дверь входная.
Ты поэзия, а не трэк.
Обопрись обо что не знаю
в одноразовый этот век,

чтоб светилась грудная клетка -
потому что уже пора
быть правдивым, живым и метким,
будь то Кремль или дыра.

Утреннее дивное молчание.
Тонкие стволы в густой смоле.
Теплоход от пристани отчаливал.
Облако лежало на земле.

Белый шум под солнцем растворяется,
Умывает мир святой водой.
Светлый ангел в люльке просыпается.
У него спина с мою ладонь.

Дудочка играет черногорская.
Ангел улыбается во сне.
Ждут добропорядочные взрослые
Счастья, приходящего извне.

Но небес бесхитростное таинство
Над людскою глупостью парит.
Дети есть прямое доказательство:
Счастье созревает изнутри.

Всё дымит за окном труба в заводском подсвечнике,
Утекают рекою деньги, бегут деньки.
Под балконом среди окурков цветут подснежники
Мировой жестокости вопреки.

Если хочешь кому поплакать о доле горькой,
Если в самых крутых мечтаниях недалёк,
Приглядись: там, внизу, под старой советской горкой
Повисает хрупкий сиреневый стебелёк.

Нам так жалко себя, мы больные, кривые саженцы,
Не ко времени нас посеяли, но - смотри
На тончайший фонарик жизни, когда покажется,
Что всё вылюблено и выболено внутри.

Если холод собачий в мире, а дело к маю,
И дождём затяжным отрезало путь наверх,
Знай, что это Господь подснежники поливает,
Умывает слезами Чистый земной четверг.