Владислав Кудба

Детский взгляд в первозданную синеву...
Важно ли, что за нею нет горизонта?
Сонмы галактик неторопливо плывут
к неизвестным глубинам-далям-высотам,

за которыми снова всё та же гладь
необъятно-незыблемого покоя,
где нет правды и лжи, нет добра и зла,
где вообще не знаешь что он такое.

И в немом изумлении перед ним
забываешь в сиянии первозданном
о существовании всех границ,
кроме черты меж тобою и чем-то Самым...

Космос глядит в прицелы земных очей,
будто сквозь, безразличием непонятным
заставляя опять уходить ни с чем
стиравших очередные "белые пятна"

и влекомых вечным мерцанием звёзд
искателей правды, азартных в своей погоне
за лучшим ответом на короткий вопрос
о смысле здешней суетной жизни: «кто мы?»

Жалкие паразиты на голубом
шаре? отражения макрокосма?
Или живые души, которым бог
вложил любопытство в дополнение к носу?

Сиреневый пух Магеллановых облаков
грезится нам, испускающим тета-волны.
Хоть и знаем: никак не достать рукой
туда, наивные, тянемся вновь невольно...

Слушая блюз, прекращаешь бездумный трёп

с кем-то поодаль, вернее с одним из трёх

незнакомцев в неоновой полутьме

зала, в котором вечно хватает мест

для случайных гостей, забежавших в дождь,

и для тех, кого постоянно ждёшь.

Глядя мимо, вяло кивая в такт,

понимаешь - всё здесь не просто так:

тусклость предметов, мягкость углов стола;

мимика лиц в рассеянном взгляде ламп;

подводящий к итогу пустой стакан;

только что завершившая путь строка...

Неуклюжие танцы и пьяный смех

словно уснули в неоновой полутьме.

Две пары рук разносят по бару блюз,

одиноко с досадой уходит грусть

до метро через ветер. Смолкает звук.

Число незнакомцев и время дошли до двух.

Кто же знает, может лучше и мне

раствориться в неоновой полутьме?

Город - в серо-жёлтых оттенках,
а на ветках пока что голо.
Эй, задумайся, перед тем как
в этом снова винить другого,

понимая, что ненадолго
слабый отблеск застынет зимний.
Долька месяца, да и только,
виснет в неба табачном дыме.

Время песни кошачьи тянет,
нежа сонное утро в лапах.
Вдруг порадуют новостями
голоса озорных крылатых?

Перемешаны в дикой спешке
красота и печаль мгновений,
но грядущее почек вешних
проступает всё откровенней.

Вечерком подкрадётся трепет
на прогулке вдвоём с любимой.
Ветер волосы ваши треплет,
где-то тонко пищит мобильник,

отвлекая от дел отрадных,
так нечаянно повторяясь.
От заполнившей двор прохлады
скоро скроетесь за дверями.

До рассвета потухнет сцена,
обещав снова вспыхнуть скоро.
То, что делает мир бесценным,
гладит звёздной рукою город.

Поездка по городу в старом трамвае:

листаешь за окнами несколько улиц,

в забвенном наряде их не узнавая.

Кругом повсеместно февральская снулость,

как, впрочем, и в речки потресканной вазе,

где прячется жизнь в ожидании марта.

Крахмальную крошку просыпали наземь,

хотя, если верить прогнозам, насмарку.

Ведь оттепель близко, уже навострили

хрустальные копья резные фронтоны.

Тона и узоры досадно простые,

а серые парки, что дым и фантомы.

Не скажешь об этом другим, ибо не для

кого-то ещё эта грусть что-то значит.

Вагончик со скрипом, всё более медля,

плетётся куда-то, себе наудачу...

Небо с морем — единая гладь
без края, если смотреть с обрыва:
мягкий оттенок для сонных глаз.
Почти не моргаю я, будто рыба.

Иная картина дорогой вниз:
роща самшита и кипариса.
Пробираясь, случайно вник
в песнь отдалённого гитариста -

еле слышный и скромный звук,
показалось, знакомый с давних
пор, когда он звучал для двух
душ, теперь почему-то дальних.

Спуск настолько же труден, как
подъём, если ведёт не к нимфе.
Выдыхаюсь, держа в руках
термос чая и мысль в рифме.

камень, чайки, волна, поверь -
жизни бледная зарисовка.
Стоя на пирсе, глядя поверх
всего, жду вестей из-за горизонта.

Каких-то несколько лёгких слов,
долетевших сквозь птичий гомон,
хватит, чтобы больная плоть
поднялась в небеса вольготно

из пространства похожих дней,
из беззвучных и влажных комнат -
к облакам, где тревоги нет,
где всё вроде бы по-другому…