Ирина Кабачкова

Как выяснилось, это седина.

Прогнозы зря кудахтали о снеге.

Рвались в набеги резвые побеги,

Всех посылая за и даже на.

На улицы, где золотилась дурь

И сахарилась, и ломалась наледь.

Копившуюся копоть между нами

Вовсю гнала берлинская лазурь,

Потрескавшись у юности в руках,

Наполнив теснотой и шумом вазы.

Открыв глаза, тюльпаны рдели сразу,

Сосулек в стразах строй не отыскав

В строках и сроках, перейдя на визг.

Живила горечь сморщенные души,

Что открывали рамы, дни, картуши.

В них солнце билось из случайных призм.

У Бога растрепался помазок -

Он брил бугры, забив на масть и фьюжн.

Был ветер. Гладил, мял, казался южен,

А мысль напоминала кипяток.

Но заморозки падали на труп

Какой-то рано прилетевшей птицы,

Бесстрастно восстанавливая принцип

Увядших век, поджатых горько губ,

Уставленных куда-то, где весна

Бездумно-безмятежно хлопотала.

И отливала холодом металла

Пробравшаяся в пряди седина.

"Всякая плоть - трава"... Прав бесконечно Саймак.

Всякая плоть права правом простым на самость.

Бобриком - севший холм. Зеленью рвут травинки.

Стой. Дальше я пешком. Кеды скользят в суглинке

Между остывших плит. Зубом скрипит калитка.

Луч в темноту пролит. Солью слеза как бритва

Режет на доли До. Память - на доли боли.

Мысленной бороздой к этой земной юдоли

Росы с цветов летят. Тенью сядь на скамейку.

Старше лишь я, лишь сад в августовском ремейке.

Помнишь, листок меж рам - пламенная ладошка?

Зарево бурных драм жжётся рябиной в прошлом.

Скоро в надгробье куст силы нальёт слезами

Опустошённых чувств. Щёки дожди слизали.

Завязь пока с кулак - брызг изумрудных градин.

Свистнул не в сказке рак, не на горе - по правде,

В звёздный ведя прибой, с камнем срастая вечность.

Помнишь, одно с тобой. Били года картечью.

Думали, вместе век. Горе одной досталось.

Скоро покроет снег холмик - мою усталость.

Гвоздь, размозжи ладонь. Встань на ребро, монета.

То, что не съел огонь, выпила жадно Лета.

Брошу в подол куста зимы мои и вины.

Сладки твои уста. Горьки плоды рябины.

Гроздьям бессильно рдеть, брызнув на боль бумаги,

Алые бусы вдеть в дней череду. Концлагерь -

Годы. Свалюсь к кусту, взвою - и вся молитва,

Пересеку черту. Жало судьбы - лишь нитка. -

Никнет пусть! Шепчет куст, крыльями машет мимо.

Гравия хрупкий хруст. Завтра приду, любимый.

Холмик - почти провал. Мёрзнут слова в гортани.

Всякая плоть - трава, видишь, растёт над нами...

Восход вручную, а закат с ноги. -

(Не Фудзияма. - Я не Хокусай.) А

Бог мною проклят за мои долги.

Отрежу ухо, дописав. Абайей

Чернеет туча. Иерусалим

Разбух, вобрав людей, как губка - воду.

Воюет сам с собой кусок земли.

Заманчиво убить в себе свободу.

Усталый ослик тащит седока.

А мимо то машина, то повозка. -

Никак не разгляжу через века.

Оно и рядом было бы не просто.

Асфальт ползёт, вскрывая аммонит,

Топорщит смерть исчезнувшей ракушки

Склеп Бога. - Поломается в зенит,

И воздух, задрожав, расплавит души.

Творец считает: минус два плюс три.

Тяну Ему, дрожа, опять зачётку.

Ни лампа Алладина не горит,

Ни аленький цветочек. Хоть на водку

Не просит, устаканившись, верблюд.

Сквозь ухо монитора вход в эпоху.

Она сжуёт верблюда. - Не дебют.

Неважно, что застроена Голгофа.

Дозреет кровью солнца виноград,

На крест Озирис. Жар зерна на постриг.

Апрель... Сигналя, машет мне араб.

Черту ворот пересекает ослик.

Стихи у топи горизонта сбивались в стаи. 
И  открывали окна в ком-то,  и вырастали.
В слепых и спящих с колыбели вели кортежи.
И думалось: да те ли ? те ли? - да те же, те же. 

И небо нам казалось юным, и воздух слаще.
Менялся мёрзлый север с югом, вчера пропащий.
Но поднимался ветер с моря, от пенных плешин,
И становился тут же горек, и тут же вещен.

Стихи болтало и ломало, кидало зыби.
Их в волны падало немало к холодной рыбе.
Давило жадною рукою.  - Взрывало фразки.
Глотало синевой покоя и в нас - бесстрастьем.

А те, что как-то уцелели, летели тихо
К тем душам, что не обмелели, искали выход.
И плакали, не понимая, прижавшись грудью:
Зачем нас всё-таки ломали  и били люди?

Сверкает смальта!.. - тянет невод плат

Июля, васильками щедро выткав

В полях небесный кобальт. Невпопад

Сладка ошеломляющая пытка.

Острее понимаю: вопреки

Цвет жизни и её желанность дара.

Взойдёшь на пик - и первые звонки.

Акме: спят бури - копятся удары.

В лазури ласточки, сломав кору

Иггдрасиля у божьего престола,

Выкрикивают счастье, столь простое,

Что не понять. Сквозь облака дыру

С натугой шарик плавленый плывёт ,

Как по дуге соломенной - букашка...

И шмель гудит - пушистый вертолёт -

Над нею. - Даже умереть нестрашно

В зенит... За нас волнуется Господь

И дарит жарко выбеленным небом,

Волнует рожь как море - пышет плоть.-

Богаты молоком и хлебом. Нега -

Кисельные медвяны берега

Молочной безымянно-местной речки,

Чьи поутру луга легли в стога,

Чьи дали безвозвратно бесконечны,

Сливаясь с волосами рыжей ржи- .

Девчонки босоногой. Шепчут губы:

Секунду хочется до дна прожить,

До жадной капли, зримой и упругой,

Упавшей в распахнувшуюся грудь.

Ты задохнулся в сини словно птица,

Навстречу выворачивая суть

Свою, за миг пытаясь зацепиться,

Струящийся в дрожании струны,

Пока зенит поддерживает ноту

Звенящей благодатью тишины,

Налившей чувств хмелеющие соты. -

Господь являет чудо естества

И бытия пронзительную роскошь.

Зенит. Остановить бы. Но едва ль:

Закат начнётся - только лишь попросишь...