Павел Златов

Чайки кричат во время завтрака на террасе,
на местном наречии бросая «здрасьте»,
горстке паломников достойных мазка Афонсу,
простирающих руки к солнцу.

Прилив воскрешает моллюсков прах,
застрявших в скалах, как кость в зубах.
Из Албуфейры привозят фрукты.
Грот обретает секретность бухты.

Взгляд погружается в синь, как в бездну,
что для зренья весьма полезно,
и слеза под воздействием океана
меняет цвет, как клеточная мембрана.

Дряблая лодка, расправив парус,
вернее, что от него осталось,
никем не принятое наследство -
больше памятник, чем плавсредство.

Здесь забывают перевороты
в голове и не токмо, неважно кто ты,
ибо сумма восторга теснит утрату,
не взимая за это плату.

В улочках узких старого города, словно ресницы времени,
синие сумерки, вязкость которых напоминает фруктовый мусс.
Душно до ужаса. Ветер стих. Шелест сквозистой зелени
вторит трепетанью муз.

Шепот фонтана, что львом прикинулся, выкрики "ай-яй-яй!"
катятся эхом по всем артериям, как причитанья Каина,
преображаясь в конце пути в хлесткое "догоняй!".
Дальше - уже окраина.

Скрип башмаков. Истязанье мрамора. Башня наклонена.
А, может, просто косит зрачок и от того все так?
Ночь наползает, и ты бредешь не в лучшие времена,
в эти швырнув пятак.

Ты бросаешь его в фонтан. Каменный лев - не зверь!
Но даже ему понятно, что тщетны твои старания,
ибо аверс, глядя на мир с воды, не возместит потерь
источнику подаяния.

Наверное зима есть для того,
чтоб видеть мир глазами поселенца
на белой льдине, где кроме него
нет никого и способом согреться

есть мысль о неизбежности тепла,
которым запастись невмоготу,
как жиром запасаются тела
и тихо спят с конечностью во рту.

Ты - не медведь. Тебе сложней процесс
перенести, тем паче в одиночку.
И белой манне сыплющей с небес
взор не прельстить и не поставить точку

на ожидании чуда. Сколько зим -
вопрос - не лет - об лед ты сможешь биться,
поскольку мир зимой невыносим
и компас - бесполезная вещица

полярнику, когда он одинок...
Зима - загадка всем ее не ждущим
и наступает, верно, как итог,
для путающих прошлое с грядущим.

В сером здании - дискотека.
Время позднее. Конец века.
Середина весны или начало лета.
Место трудно назвать, пусть где-то

в восточной части материка,
что может точно объять рука,
как рваную скатерть на карте мира,
не нарушая границ пунктира.

Музыка валит, вернее, ее подобие
из «центра» напоминающего надгробие
(лейтмотивом вторичной смерти)
на могиле Баха, Шопена, Верди.

Табачный дым, как пелена брожения,
заволакивает убожество помещения
и фигур, качающихся в тумане
с наркотиком в голове и без гроша в кармане.

Последний год второго тысячелетия.
Девочки, мальчики, грубые междометия
нарушают покой в темных углах селения,
формируя голос грядущего поколения.

Слышны повсюду их ахи, вздохи,
споры до хрипоты о красоте эпохи
будущей, то есть их, а эта, как говорится,
вряд ли когда-нибудь повторится.

Помянем ли тот старый городок,
когда переберёмся в мегаполис,
где, в общем, и закончится наш срок
и отзвучит отягощенный голос?
И там, в оранжерее «Мир цветов»,
зимой и летом будут орхидеи,
там частота копируемых слов
не укрепляет праведность идеи.

Слова есть нечто, что всегда в ходу,
как драгметалл, или еще дороже,
как кислород, имеется в виду,
без них не обойтись никак, но все же
попытки будут. Клио все простит.
"Земной маршрут пройдя до середины…" -
как некогда писал один пиит,
мы вряд ли добредем до четвертины.

Мы купим массу стоящих вещей,
обставим ими скромную обитель,
поскольку вещь - надежнее людей
и долговечней, чем ее хранитель.
Вот так, к примеру, статуи, чии
фигуры возвышаются в посадках, -
заметней, чем обсевшие грачи
их части тела вместо слез – в осадках.

Закончится война, как долгий гром
посудного битья в дому соседей,
что назовут «бессмысленной» потом.
Эпоха - тривиальна без трагедий.
Да и сама трагедия скучна,
как местечковый вид перерожденья,
как феникс под личиной каплуна
взметающий наверх после копченья.

Помянет ли нас где-то кто-нибудь
за рюмкой не целебного нектара
(что выпитый теснит немного грудь)
в сыром углу запруженного бара.
И фраза «жаль, могли бы жить да жить…»
слетит ли с губ чьих-нибудь протяжно,
когда устанет ангел, лопнет нить
иль что-то в этом духе. Что – не важно.