Ирина Сюткина

Полминуты тишины
До весны.
И в бокале коньяка
Полглотка.
В нём осколками разбит
Свет луны,
Первый дождь в себе несут
Облака.

Припарковано авто
В гараже,
Под названием лихим —
Конь  Пегас.
И бесстыдница‒Весна
В неглиже
Улыбается тепло
В ранний час.

Как проснётся — наведёт
Марафет,
Рассмеется: «Берегись,
Мужики!»
Облетит в своем авто
Белый свет,
Мир избавит от тревог
И тоски.

Птицы гнёзда вьют всегда
По весне,
В этом жизненный закон
На века.
Поражаюсь всякий раз
Новизне.
Всё в природе оживет,
А пока…

Полминуты тишины
До весны.
И в бокале полглотка
Коньяка.

Встретились в сквере. Случайно. Меж нами — вечность. 
Впрочем, такая уж вечность? Вчера как будто. 
Больно кольнуло — твоя и моя беспечность 
Глупо растянута в годы-часы-минуты. 

Гостьей твоей я побуду сегодня. Можно? 
Бабки на лавочке снова о нас судачат.
Знаешь, тебя не любить оказалось сложно. 
Да и любить — непосильная сверхзадача. 

Гостья... Ты мне заварил мой любимый кофе. 
Сливки припас. Словно тайно готовил встречу. 
Как я жила… Не сказать, чтоб совсем уж плохо. 
Быстро смеркается. Наши глаза, как свечи. 

Странно расстались, никто теперь и  не вспомнит. 
Может, задуматься, да и начать сначала. 
Рядом с тобой мир сужается в рамках комнат, 
А без тебя мне и шара земного мало. 

Ты бы варил по утрам мой бразильский кофе, 
Я бы пекла пироги для тебя в субботы. 
Я обожаю твой греческий строгий профиль. 
Ты мои мысли умело шифруешь в ноты. 

Я залетела в твой дом непутевой птицей. 
Сдамся без боя, к чертям эти чёт и нечет! 
Я задыхаюсь. Я пойманная синица. 
Ты — горделивый осанистый вольный кречет. 

Гостьей останусь я в памяти, в ритме будней. 
И не прошу ни звонков, ни мужского слова. 
Если замешкаюсь — только больнее будет. 
Может быть, встретимся в сквере. Случайно. Снова.

   Моей бабушке, почти три  года бывшей в немецком плену.

Ей часто снился сон. Один. Бессрочен.
Как на чужом пугающем вокзале
Заставили построиться их ночью,
Отрывисто-гортанно приказали.

И мысль о том, что надо бы сражаться,
Герои да победные зарницы,
А наяву — девчонке лишь пятнадцать
И никого, кто мог бы заступиться.

А ей бы грезить, о любви мечтая,
Да сочинять смешные небылицы,
Любимой кукле косы заплетая.
А наяву — слезинки на ресницах.

А наяву — барак. И, как в издёвку,
Соседка шепчет в горестном запале,
Что завтра утром будет выбраковка,
И если упадешь — то всё, пропала.

И в забытьи таком, что не забыться,
Твердила ты, обняв себя за плечи:
«Родные, я запомню ваши лица,
Мне  с вами будет чуточку полегче"…

Ты шла знакомой  улочкой к базару,
В надежде получить немного хлеба.
И стала жертвой страшного кошмара.
Облава…Так безумно, так нелепо…

А дальше — по вагонам для скотины
И в неизвестность, участи не зная.
Мужчины на войне — всегда мужчины,
А тут — девчонка, светлая такая.

Ей часто снился сон. Один и тот же….

***выбраковка — метод, практиковавшийся в фашистских концлагерях, когда заключенных заставляли бежать по кругу, убыстряя темп. Тех, кто падал — пристреливали на месте.

Говорят, на белом свете
Всё не зря.
Довелось влюбиться щуке
В пескаря.
Понеслась гулять молва
О рыбе той:
Дескать, хищница теряет
Статус свой.

Но влюбленным было, право,
Всё равно.
Опьянило чувство крепче,
Чем вино
И пошла такая сила
От реки —
Удивленья не скрывали
Рыбаки.

Только рыбы  нашептали
Пескарю,
Что напрасно дарит щуке
Он зарю.
Сбили с толку молодого
Удальца — 
Мол, охота нынче в моде
На живца.

Среди рыбьего народа, 
Вот беда!
Тоже есть свои уроды,
Как всегда.
Испугался, затаился
И затих,
Словно нашей щуке больше
Не жених.

Полоснула гордость щуку,
Как ножом,
И решила объясниться
С пескарём.
Вразумить его пыталась — 
Только зря.
И с досады...проглотила
Пескаря.

Жизнь спокойная настала
У реки.
По утрам она в тумане,
От тоски.
А мамаши‒щуки учат
Дочерей:
"Не влюблялись бы вы, девки,
В пескарей".

Толчея подземных переходов.
Суета уставшего вокзала.
Над толпой снующих пешеходов
Неумело музыка звучала. 
 
На полу — измятая панамка,
В ней монеты жались сиротливо.
Хохотнула молодая хамка,
На девчушку посмотрев брезгливо.
 
Тоненькие пальчики дрожали,
От волненья, от осенней стужи,
Как в издёвку признанной морали:
«Каждый человек кому-то нужен».
 
А глазёнки — словно два  колодца,
Синей глубиной прикрывших рану .
Может, у неё отец  пропойца,
Может, маму потеряла рано.
 
Может, так случилось, что не в силах
Крест нести до новой переправы.
Публика резвилась и тусила,
Для зевак — ещё одна забава.
 
Кто-то пробубнил: «Да сколько можно,
Попрошайки эти — богатейки!»
Отошла, ступая осторожно,
Сами выживали на копейки.
 
Голову втянув поглубже в плечи,
Повинуясь стадному влеченью,
Кучу оправданий обеспечив,
Проплыла в тот вечер по теченью.
 
Я её искала в переходах
Следующим утром, дни, недели…
Жизни ритм печально быстроходен,
Только краски те не побледнели.
 
С той поры веду с ней разговоры
День-деньской и долгими ночами.
Память посылает мне укоры,
Не даёт покоя мелочами.